Дальше Масленников не мог слушать рассказ Усенко. Он понял, что, когда к Самохвалову прибыл Кравченко, передавший приказание начинать атаку по красной ракете, Быбе показалось, что это задержит действия ударной группы, и он стал требовать начинать атаку немедленно. Ни Кравченко, ни Самохвалов не остановили его, дали команду.

Узнал он и о подвиге попавшего в окружение Панченко. С него уже сорвали гимнастерку, заломили назад руки, пытаясь взять живьем, но он, сбив прикладом одного, застрелив другого, вырвался из окружения вместе с группой Усенко.

Каждого в отдельности командир отряда не мог упрекнуть ни в чем, как не мог упрекнуть теперь уж погибших Самохвалова, Кравченко, Быбу. Но ударной группы больше не существовало, фланговый удар, на что была ставка, не получился. И все-таки он должен быть, фланговый удар: эти увалы в лоб не возьмешь. Пусть кони не выдержали, но люди не могут не выдержать! Фланговый удар должны нанести пулеметчики.

Послышалась сильная ружейно-пулеметная стрельба на юго-западе — очевидно, бандиты пытаются прорваться через заслон добротряда Классовского. Надо было напрячь все силы, чтобы не допустить этого и занять пятый рубеж обороны бандитов.

Когда он сказал об этом помполиту Масько, тот ответил: «Пойду к Воробьеву: ударим пулеметами с фланга».

Перенося свой КП на господствующую сопку четвертого рубежа, Масленников увидел, как, перебегая от укрытия к укрытию, Масько с двумя пулеметчиками и одним расчетом станкового непрерывно ведут огонь. Слева остатки защитников пятого рубежа под залповым прикрывающим огнем шестого рубежа, где, как догадался Масленников, судя по характеру господствующих над местностью сопок, и находился главный командный пункт банды, стали отходить, оказывая сопротивление наседающей группе пулеметов замполита Масько.

Масленников вызвал связного Хамонько, передал приказ начальнику огневой группы Воробьеву:

— Станковыми пулеметами и тремя ручными, маскируясь, двигаться полтора километра на запад и юго-запад. Обходя хорошо видимый командный пункт на шестом рубеже, держать его под огнем, соединиться с отрядом Классовского. Совместными действиями захватить шестой огневой рубеж, не допустить ухода шайки.

— Передайте Классовскому, — скомандовал он радисту Шаймарданову. — «Выбросить заслон, закрыть восточное направление».

Он слышал, как сзади и слева заработал пулемет, прикрывавший его командный пункт, как вел за его спиной огонь Мансуров, но в то же время отмечал про себя, как все реже доносились выстрелы оттуда, где еще полчаса назад на шестом рубеже были басмачи.

Прошло еще минут пятнадцать, и все стихло. С бандой было покончено. Часов в 18 левофланговое наблюдение донесло, что видит группу басмачей в пятнадцать-двадцать человек пешими и на верблюдах, пробирающиеся низиной, по ним открыли пулеметный огонь, преследовать последнюю горстку оставшихся в живых бандитов не было никаких физических сил.

Исход боя решил удар пулеметчиков во главе с помполитом Масько, зашедших во фланг становищу бандитов. На поле боя насчитали девяносто шесть трупов врагов, среди них опознали всех трех главарей: Ахмед-Бека, Дурды-Мурта, Бады-Дуза.

С басмачеством в Средней Азии вскоре было покончено. Мелкие группы разбежавшихся по пескам бандитов выловили в течение полугода.

Дорого заплатил за эту победу отряд Масленникова, навсегда оставив в пустыне восемнадцать боевых товарищей. Среди них — командир ударной группы Самохвалов, командир артиллерийской батареи Кравченко, секретарь партбюро полка Быба, инструктор политотдела Карпов и еще двенадцать командиров и рядовых бойцов, отдавших свои жизни во имя победы советского строя.

В Музее пограничных войск СССР в центральном экспозиционном зале и сейчас висит алое бархатное знамя, на котором начертано золотыми буквами: «11-му Хорезмскому полку от трудящихся Ташауза». Это алое знамя — частица того омытого кровью знамени Родины, которое высоко нес в течение всей своей жизни Герой Советского Союза генерал армии Иван Иванович Масленников.

Анатолий Чехов

1 Мая 1945 года на Дворцовой площади состоялся парад войск Ленинградского гарнизона. Принимал парад маршал Говоров.

Небо над Ленинградом в ту победную весну было чистое. До налетов ли немцам: их группировка в Курляндии доживала свои последние дни. Солнце щедро изливалось на громадную площадь, зажигая тысячи начищенных пуговиц и золото погон. Зимний дворец, однообразно закрашенный серой краской, весь в язвах от осколков, еще ждал обновления.

Войска выстроились фронтом к дворцу и Александрийскому столпу, на верхушке которого ангел попирал змею, олицетворявшую собою врагов России.

Командующий парадом генерал Степанов вдохнул чистый майский воздух, и над затихшей площадью гулко разнеслись слова команд:

— Равняйсь!

— Смирно-о-о!

— Равнение на середину!

Маршал Говоров, как всегда подтянутый и мрачноватый, ехал вдоль фронта парада не на коне, а стоя в открытой машине, что было тогда невиданным новшеством.

Солдаты, матросы, курсанты, слушатели академий отвечали на его приветствия весело и четко. Довольная улыбка шевельнула седую щеточку маршальских усов…

Торжественным маршем проходили мимо трибуны академии и училища. Позванивая орденами и медалями, шли молодые, но уже заслуженные офицеры. Усердно печатая шаг, шла совсем еще зеленая молодежь. Степанов вглядывался в раскрасневшиеся, подрагивающие от напряжения лица и чувствовал, как его спину покалывает холодок восторга. Когда с ним поравнялся начальник Военно-морского пограничного училища контр-адмирал Садников, мысли Степанова вдруг воскресили ночь на 1 сентября 1941 года…

Тогда он провожал отряд моряков, сформированный из курсантов училища. Над городом гудели вражеские самолеты, слышались взрывы бомб. Капитан 2-го ранга Садников по личному приказу Ворошилова вел отряд занимать оборону на правом берегу Невы, у Ивановских порогов. Генерал смотрел на ровные шеренги морских пограничников, а видел тех, что уходили в ночь, застегнув наглухо бушлаты и надвинув покрепче бескозырки. Они не дали тогда немцам форсировать реку, а через месяц уже сами в составе морского десанта, высаженного в Шлиссельбург, прыгали в холодную воду и шли в атаку под шквальным пулеметным огнем. Их мало осталось в живых, но они захватили плацдарм и потеснили немцев.

В этот солнечный день, когда уже так близка была желанная победа, бессменному начальнику Ленинградского гарнизона Степанову вдруг стало больно за тех, кто никогда уже не увидит солнца. Неумолимая память разворачивала перед ним картины блокады, вызывала из небытия изможденные лица, отчаянные и мужественные глаза… А тихие стоны умирающих не могла заглушить даже бравурная музыка сводного оркестра… Очнуться от воспоминаний Степанова заставил рокот самолетов, пролетавших над площадью, по которой уже проезжала мотопехота, шли танки и самоходки. Да, армия не та, что в начале войны. Скоро войне конец, для большинства армейцев военные будни кончатся, но пограничники останутся на переднем крае.

Григорий Алексеевич Степанов родился 27 ноября 1897 года в деревне Звад, что затерялась в лесах и болотах между Новгородом и Псковом. Бедная была эта деревня, тщетно пытавшаяся прокормиться на торфяной, вечно мокрой земле, где сорные травы осинец и костер душили чахлые всходы ржи. «Осинец да звонец — так и жизни конец», — говорили мужики и занимались отхожим промыслом. В деревне тесали клепки, заготовляли дрова, клюкву и грибы для ненасытного Петербурга, заводы которого алчно поглощали и мужиков, с нужды менявших лесное раздолье на спертый воздух рабочих казарм.

Алексей Степанович Степанов вернулся в деревню горьким пьяницей, буйным во хмелю, бившим жену свою Прасковью Сергеевну смертным боем, выгонявшим ее из избы вместе с детьми на мороз… Алексей Степанович свихнулся от пьянства и помер в какой-то из петербургских больниц в 1908 году.

Прасковья Сергеевна осталась с четырьмя малолетними сыновьями и приемной дочерью («воспитанкой», как говорят в тех краях), взятой в лучшие времена из детского дома. Так кончилось детство Григория Степанова, который успел кончить три класса земской школы. Стал он общественным пастухом, что помнят и по сей день престарелые жители деревни Звад, с гордостью и даже с каким-то удивлением воспринявшие восхождение своего земляка к генеральскому званию. На Егория, когда первый раз в году выгоняют коров на пастбище, напекли, по обычаю, пирогов для пастуха, да и потом наделяли его кто хлебом, а кто деньгами, что было большим подспорьем для обнищавшей семьи. Работал он и батраком у торговца из лежащего неподалеку большого села Вшели.