— Для захвата Клима Саура надо вам приехать с великою силою в Клеванский лис…

В тот же день Строкач отдал необходимые распоряжения.

— Поедешь с нами? — спросил он метавшегося по комнате Рудого.

— Поеду! — решительно ответил тот.

Его посадили в «мерседес» четвертым, рядом пристроилась женщина-военврач, лечившая Рудого.

Войска двигались с конца ночи. Солдаты шли в лесу, имея локтевую связь с соседями слева и справа. Рудой страшно волновался, даже несколько раз терял сознание, и военврач приводила его в чувство. Приехали на лесной хуторок. «Оця хата! — сказал Рудой. — Нет, не ця, поихалы дали». Леонид перегнулся к генералу, сказал шепотом: «Он не умышленно нас путает?» Тимофей Амвросиевич уверенно ответил: «Нет!»

Быстро стемнело. Весенний лес пел, щебетал, ворковал о счастье жизни. В мир вошла первая мирная весна, и молодые солдаты весело перекликались с птицами. Генерал приказал ни на минуту не ослаблять наблюдение, войска не снимать. Людей кормить поочередно небольшими подразделениями.

«Мерседес» и его верный спутник «студебеккер» по ночной дороге двинулись на Ровно.

Рудой вглядывался в окружающую темень, рассеченную мертвенным светом фар.

— Сейчас тут ямы на дороге будут, — предупредил он. — И завалы. Я тут всегда засады делал. Пусть солдаты подталкивают машину.

Повозился на своем месте, снова занервничал:

— Воны тут блызко!

И опять:

— Ты, капитан, если выйдет неустойка и наши налетят, меня первого застрели. А потом сами стреляйтесь. Бо ремни будут тянуть.

Все остальные пассажиры молчали. Леонид вставил в гранаты запалы. Даже всегда невозмутимый, спокойный генерал Строкач вытащил и положил на колени свой маузер.

В Ровно из Управления сразу же генерал соединился по рации с майором Дядюном. Тот сообщил, что внутри кольца организовано патрулирование, солдаты по всему периметру жгут костры.

Уже перед рассветом — спать не ложились — позвонил из Клевани командир пограничников:

— Товарищ замнаркома, при попытке вырваться из кольца из ручного пулемета убит Клим Саур. Бандитский генерал со всей охраной был, при орденах и оружии. Приметы: на щеке шрам, среднего телосложения, лет сорока с небольшим.

— Немедленно под сильной охраной доставьте тела убитых в Ровно, — распорядился генерал.

Утром посадили в «мерседес» Рудого и поехали в Управление НКВД.

Открыли дверь гаража, где на полу лежало несколько трупов.

— Смотри, — сказал генерал.

Рудой взглянул и зашатался:

— Це вин! — и упал без сознания. Когда очнулся, заплакал: — Вот и увиделись мы, Клим Саур!..

Когда генерал Строкач предложил ему выступить печатно и устно с обращением к населению, Рудой согласился. Одобренную Киевом листовку-обращение с его подписью через несколько дней стали сбрасывать над лесами самолеты.

Победа над Германией, разгром руководства УПА и гибель посланца Степана Бандеры, листовки от имени широко известного в Западной Украине Рудого с призывом выходить из лесов и сдаваться — все это надломило бандеровское движение. Оно пошло на убыль, потому что стали таять его резервы: в ярых сторонниках поколебалась вера, у терроризированного бандитами населения росла надежда на избавление от бандеровщины.

По распоряжению генерала Строкача майор Дядюн повез Юрия Стельмащука по тем местам, где тот раньше действовал. И раскаявшийся бандит выступал перед населением с разоблачением бандеровщины. В селах не являлись на эти собрания лишь те, кто не мог ходить, — малые дети и древние старики. Рудой говорил искренне и с большим чувством, не без пафоса.

— Громадяне земли украинськой! — начинал он. — Перед вамы стоить и говорыть з вамы колышний командующий группой УПА «Завихост», а по-вашему — бандыт…

Рудой дал слово генералу Строкачу: не позволять себе никаких нарушений, не пытаться бежать и в выступлениях придерживаться согласованного текста. Однажды Тимофей Амвросиевич приехал на его выступление. Майор Дядюн доложил, что Рудой данного слова не нарушил ни разу, только порой просил водки перед выступлением да однажды заикнулся, что хотел бы побывать на родном хуторе… Генерал сидел в набитом людьми сельском клубе, на сцене рядом с ним, за столом, накрытым красным ситцем, поместились предколхоза и майор Дядюн.

— Не верьте оуновским верховодам! — говорил Рудой в душной тишине. — Они обманулы и вас, и мене. Выходые из лисив, вас не будут карать за колышние злочинства.

Когда он замолчал, тишина стала еще гуще и тяжелее. Слышен был скрип сапог автоматчиков, неторопливо шагавших взад-вперед возле крыльца и у окон.

Как всегда в таких случаях, сидящие в задних рядах мужики угрюмо и подавленно молчали. Смелее были бабы.

Вот привстала одна с ребенком на руках и полуразочарованно сказала:

— Оце такый ты?

— Оце я и есть… — с легким замешательством отвечал Рудой. Но он тут же оправился — следующий вопрос был уже привычный:

— На що ж ты людэй убывав?

— Такой был наказ.

Но теперь уже люди не удовлетворились ответом и загудели. Тогда он с жестом предельного отчаяния, поразившим Тимофея Амвросиевича, сказал:

— Как попал в ОУН, обещали свободу, а все залили кровью…

Генерал сам повез Рудого на его хутор. В хате Стельмащуков жили другие люди — сельсовет отдал ее бедняцкой семье.

Рудой сказал:

— А я, Тимофей Амвросиевич, иначе и не думав. Вы вси таки. Знав я, що це так получится… — Он плакал и целовал стену хаты. Взял горсть земли и, положив в платок, бережно завязал его.

Генерал Строкач ответил Рудому:

— А кто воскресит убитых тобой? Сколько на тебе невинной крови!..

Пошли они к машине — один высокий, большой, надежный, другой худой, нервный, ссутулившийся. Очень разные. И не примирившиеся.

Несколько времени спустя министр внутренних дел Украины генерал Строкач узнал: Юрий Стельмащук покушался на побег. Хотел скрыться за рубеж и перебраться в Канаду. Его разоблачили, судили и приговорили к расстрелу.

Сердце стало чаще тревожить Строкача. За год до ухода в отставку получил генерал назначение на пост начальника Главного управления пограничных и внутренних войск страны.

Тимофей Строкач вновь пришел к пограничникам этим войскам всегда принадлежало его сердце.

А это сердце теперь все чаще напоминало о себе.

Слишком большую нагрузку несло оно всегда. Ему был отмерен, как всякому человеческому сердцу, век, а оно проработало только шесть десятков лет.

Зато жизнь, которую хранило это большое сердце, была настоящей — бурной, полнокровной, стремительной.

Остается сказать, что, кроме тех близких к Тимофею Амвросиевичу людей, о которых читателю известно, живет на свете хороший человек, такой же умный и сердечный, как его отец, — Василий Строкач.

Он рассказал: был однажды на кладбище и увидел, что у могилы отца его стоят на коленях двое седых ветеранов и рыдают. Приехали в Киев издалека старые солдаты поклониться праху своего командира.

Эти слова великого поэта о том времени, и их можно отнести ко многим достойным людям того поколения, к которому принадлежал Тимофей Строкач.

В детстве он все ждал большого чуда. А этим чудом обернулась сама жизнь.

Все дело оказалось в том, как ее прожить.

Георгий Миронов

Около полуночи 20 июня 1941 года пограничники Давыдов и Зикин, проходя вдоль Западного Буга, услыхали на другом берегу гул моторов. Осторожно пробираясь сквозь кусты, они сперва не обратили особого внимания на этот шум. Когда же гул усилился и соединился с другими подобными же звуками, они замедлили движение.

За Бугом ревели танки. Тяжелый, надрывный гул заглушал пение соловьев над Черным лесом. Видимо, съезжая с платформ и разворачиваясь около железнодорожного полотна, танки скрежетали гусеницами. Их моторы ворчали при переключении скоростей. То и дело фары танков бросали тоненькие лучики света в нашу сторону.