Внезапно с того берега раздались выстрелы. За дальностью пули никого не задели. Тимофей, вытаскивая из деревянной потертой кобуры свой партизанский маузер, громко крикнул, чтоб женщины и дети ушли вниз. Командиры-пограничники и армейцы залегли тут же на палубе и открыли огонь из личного оружия, которое было малодейственно на таком расстоянии. Но все пассажиры парохода должны были знать, что у них есть защитники, принявшие бой.

Вскоре вырвался от берега серый бронекатерок и храбро ринулся прикрывать собою пароход. С катера длинно, басовито полоснули по маньчжурской стороне станкачи, пароход ходко пошел прочь от засады.

Зимой 1929 года с должности начальника заставы в Приамурье Строкача перевели в Даурский погранотряд помощником коменданта по строевой части. То была знаменитая Даурия. Кто из бойцов, командиров, политработников Красной Армии, пограничных войск, отслуживший в ее пределах, отдав ей свою молодость, позабудет те бурные годы и грозные события?! Даурия! У каждого, кто служил или воевал, была своя Даурия, даже если он не побывал в Забайкалье, был тот рубеж, с которого не позволяли сойти Боевой устав, солдатская совесть, верность присяге, преданность Большой земле, именуемой Родиной.

Здесь было плохо с едой («Черт бы побрал эту соленую кету три раза в день!»), а воду возили в специальных цистернах и выдавали по талончикам (талончик — ведро). Сюда приходилось везти даже лозу для рубки, чтоб обучать красноармейцев. Здесь скверно было с жильем. Платили «чумную надбавку» к зарплате, и, хотя чумой никто не болел, давило постоянно чувство жуткой угрозы.

Существовал приказ: в Даурии служат не более трех лет. И все, все можно было вынести ради того, чтоб высилась в неласковом краю, к которому не лежала душа, далеко видная с той, враждебной стороны, над рельсовой колеей красная арка с белой надписью: «СССР — страна социализма».

Вот теперь-то и получил Тимофей Строкач ответ на трудный вопрос — в какие формы выльется навязанная нам врагами пограничная борьба в Приморье, Приамурье, Даурии после разгрома здесь контрреволюционных, антисоветских сил. Теперь, на рубеже тридцатых годов, когда рухнула ставка империалистов на белогвардейщину, настало время пограничных конфликтов — мощь Страны Советов прощупывалась в широких масштабах.

Поселились Строкачи в селе Абагайтуй, где жили забайкальские казаки, вместе с другими семьями комсостава. Отвели им дом недавно сосланного на Север кулака. Ночами дико выл ветер, и даже неробкая Полина тогда не могла спать спокойно, сидела, кутаясь в шаль, над кроваткой дочки и все прислушивалась: где Тима и что там, на границе?

Вчера вечером пришел усталый, с ввалившимися глазами. Зачем-то принес винтовку, подсумок с патронами. Поужинал, постоял над безмятежно щебечущей полугодовалой Лялькой.

— Поля, я посплю немного. Придут из комендатуры — буди сразу.

— Сними хоть сапоги.

— Да, пожалуй, сейчас, сейчас…

Она подошла — он уже спал, в сапогах, даже ворот не расстегнул.

Стрельба началась минут через тридцать-сорок. Он сразу вскочил, надел фуражку. Взял винтовку, подошел к жене:

— Полюшка, в крайнем случае… не сдавайся… отстреливайся… До свидания. Но надеюсь, все будет хорошо…

Обнял и вышел.

Она, как и большинство жен командиров, хорошо стреляла. И в самом деле, с винтовкой было не так жутко, не так беспомощно.

Полина была готова ко всему. И жизни дочери и свою дешево не отдаст, станет стрелять до последнего патрона. А там, может, и их отец со своими пограничниками на выстрелы подоспеет.

Дальше думать ни о чем не хотелось.

Село замерло.

И тут сквозь надрыв непогоды услышала Полина новые звуки: где-то далеко родилось и стало близиться тарахтенье окованных железом колес, его покрыл торопливый лязг танковых гусениц. То на подмогу пограничникам и частям прикрытия торопились мотомехчасти регулярных войск Красной Армии.

От пограничников, которые знают, в какую сторону клонится под ветром знакомый кустик и каковы привычки «коллег» на сопредельной стороне, невозможно скрыть подготовку крупной провокации. Сотни больших и малых признаков говорили, что там, за пограничными знаками, вызревают большие события.

Дважды в удачно выбранные ночи, когда хлестал ледяным дождем ветер, проводил на ту сторону и встретил по возвращении две группы людей заместитель коменданта по строевой части Абагайтуевской комендатуры Строкач. Отлично выбрал он место перехода, что тоже стало залогом успеха важной операции. Ушли на задание товарищи — в последний раз пожал им Тимофей руки… Отправлялись, как говорилось тогда, «с полным сознанием долга» и принесли ценнейшие разведданные.

На первых порах, пока не подоспели мотомеханизированные войска, заставам и комендатурам пришлось трудно — враг навалился превосходящими силами. А после той переломной ночи, которую проводила слезами радости Полина Строкач, погнали, погнали врага вспять армейцы и пограничники. Командование ОКДВА предложило выделить от Абагайтуевской комендатуры возможное число людей в помощь полевым войскам с задачей отрезать пути отхода белокитайцам. Тимофей с отрядом красноармейцев после успешного выполнения этого задания вместе с частями РККА побывал в занятых городах Маньчжурия и Чжалайнор.

И еще пришлось отряду и наличному составу всех трех его комендатур организовать охрану плененной десятитысячной армии генерала Лян Чжун-дя, его штаба и самого командующего и нести караул вплоть до развязки конфликта. То была хоть и нелегкая, но уже отчасти окрашенная в юмористические тона операция с огромным контингентом полуголодных, оборванных, разговорчивых солдат, которые, наверное, впервые сытно ели, мылись дочиста, которых никто не ругал, не бил, не гнал на убой… Красноармейцы в зеленых фуражках (уже получившие за свое суровое благодушие звание «госападина капитана») с изумлением наблюдали за этим странным пленным табором, еще вчера бывшим войском.

Пришло время Тимофею покинуть Дальний Восток. Его посылали на учебу в Высшую пограничную школу. А на Востоке оставались детство, партизанская юность, молодость на погранзаставах… Здесь трудились мать и родные, здесь была могила отца. Тут работал таможенником изувеченный бандитом, но оставшийся верным погранвойскам боевой друг Петро Первушин.

Поезд уносил Тимофея в Москву, а он почти непрерывно курил и, не отрываясь, глядел в окно — прощался со своим родным, суровым краем.

На Дальний Восток Строкач больше не попал. После окончания ВПШ получил назначение на западную границу: сначала служил начальником мангруппы в Славутском погранотряде, потом на строевых и штабных должностях в Могилев-Подольском. К осени 1938 года майор Строкач принял командование Молдавским отрядом. В конце 1937-го его избрали депутатом Верховного Совета СССР, с 1938 года он — член ЦК КП Украины.

Начальников пограничных отрядов утверждал ЦК ВКП(б). В графе «Взыскания» послужного списка Строкача было неизменно чисто, графа наград и поощрений зато заполнялась густо: благодарности, грамоты, именные подарки — шашка, кавалерийское снаряжение, ружье, часы (страстному коннику, охотнику было это очень кстати!) — и первая правительственная награда — медаль «XX лет РККА».

К 1938 году, когда Тимофей принял отряд, он был и внешне уже не «дальневосточный» Строкач.

Теперь это был высокий, немного погрузневший мужчина с начинающим лысеть высоким лбом, русыми, с едва заметной рыжинкой волосами, всегда аккуратный, подтянутый, неизменно приветливый, ровный, спокойный в общении с людьми всех рангов, одинаково уважаемый и любимый подчиненными, коллегами-сослуживцами и начальниками.

Отряд стоял в Тирасполе; Тирас — древнее название Днестра, и река разделяла здесь два государства, два мира. Но между ними формально была не граница, а временная демаркационная линия — Советское правительство не признавало отторжения от страны Бессарабии.

Конечно, западная граница, хотя положение здесь год от года, а теперь уже месяц от месяца становилось все напряженнее, однако же отличалась от дальневосточной. В Европе на границах СССР враги предпочитали действовать не боем и разбоем, как то было в Азии, а без шума, учиняя «тихие» диверсии, убийства, провокации и иные нарушения и лишь только в редких случаях отваживаясь на открытые конфликты.