— Пауль Шурке, два шага вперед!

Побледневший верзила неуверенно вышел из строя. Вслед за ним были вызваны еще десять человек. Среди них были все шесть его телохранителей, Уго, подползавший к Ване ночью француз и еще каких-то двое. Куно отдал приказание увести их, и солдаты, окружив арестованных, вывели Пауля и его друзей за железную дверцу, туда, где находились полковник Ригер и подземные казематы крепости Гогенасперг. Затем всех оставшихся загнали обратно в конюшню и приставили к дверям усиленные караулы.

Три дня арестантов не выводили во двор, и однажды ночью обитатели конюшни проснулись от того, что во дворике раздались чьи-то громкие голоса, какой-то непонятный шум и появились отблески горящих факелов. Многие кинулись к окошечкам и увидели, как несколько человек не знакомых никому арестантов роют землю и подносят из соседнего двора бревна и доски…

Сменяя у окон друг друга, обитатели конюшни неотрывно следили за тем, как у них на глазах возникало чудовище Эшафота, увенчанное черным глаголем виселицы.

На рассвете у эшафота появились комендант Ригер, палач, священник и врач. Двор заполнили солдаты и офицеры; ландскнехтов выгнали из конюшни и, выстроив в две шеренги, сунули в руки каждому гибкую березовую палку, Вслед за этим под треск барабанов из соседнего двора одного за другим стали вводить арестованных накануне. Десятерых закованных в кандалы товарищей Пауля выстроили возле эшафота, а его самого, со связанными за спиной руками, поставили под виселицу. Палач ловко надел на Пауля белый холщовый саван и накинул на шею ему толстую веревку.

Барабаны ударили дробь и враз смолкли.

Комендант Ригер поднялся на эшафот, встал рядом с Паулем и, развернув перед собою свиток с висящей внизу красной сургучной печатью, громко прочел:

— «За подготовку к побегу и за подстрекательство к оному других мы, божией милостью герцог Вюртембергский Карл Евгений, повелеваем предать смерти изменника и бунтовщика Пауля Шурке, ранее уже приговаривавшегося к смертной казни за грабеж и убийство».

Ригер замолчал, и тут же барабаны снова рассыпали по тесному, заполненному людьми дворику гулкую дробь. Когда барабаны смолкли, Ригер подошел к Паулю, снял с его шеи петлю, сорвал саван и, набрав полную грудь воздуха, торжественно выкрикнул:

— «Но в бесконечном милосердии нашем мы и на этот раз великодушно прощаем Пауля Шурке и повелеваем прогнать его сквозь строй в триста человек десять раз. Товарищей же его, вместе с ним дерзнувших готовиться к побегу, прогнать сквозь строй в триста человек пять раз».

Снова грохнули барабаны и снова смолкли. И полковник Ригер, еще раз глотнув воздуха, заключил:

— «Повелеваем также наградить пятьюдесятью талерами и отпустить на все четыре стороны, выдав нашу охранную грамоту, верноподданного нашего Уго Шпасмахера, предупредившего офицеров о готовящемся побеге».

Вздох удивления и негодования пронесся над рядами арестантов-ландскнехтов. И уже как во сне, провели перед ними Пауля Шурке и вывели вон со двора верноподданного Уго. И только тогда, когда десять приговоренных к шпицрутенам арестантов во главе с Паулем скинули рубахи и приготовились идти сквозь строй, к людям понемногу стало возвращаться сознание, что все, что они видят, происходит на самом деле.

— Шпицрутены поднять! — пронзительно взвизгнул белобрысый Куно, и три сотни рук взлетели вверх.

Солдаты кинули ружья на руку и направили штыки в сторону тех, кто должен был сейчас выполнить повеление герцога, по десять раз ударив Пауля и по пять каждого другого из приговоренных.

И в этот миг Ваня шагнул вперед и бросил свой прут на землю. Затем он повернулся и встал на прежнее место, убрав руки за спину. И тотчас же десятки прутьев упали на землю. Строй смешался. Капралы помчались вдоль шеренг, налево и направо раздавая пинки и подзатыльники.

— Раскрыть ворота! — заорал белобрысый Куно, и вся свора вооруженных офицеров и солдат, колотя ландскнехтов по спинам, по головам и по рукам прикладами, кулаками, ножнами тесаков и шпаг, стала загонять все три сотни ландскнехтов обратно в конюшню.

На следующее утро казарма проснулась от грохота барабанов, визга флейт и топота сотен сапог.

Не успели заспанные арестанты вскочить со своих матрацев, как двери конюшни распахнулись и внутрь ввалилась добрая сотня капралов, усатых, краснорожих, свирепоглазых.

— Подымайсь! — взревели капралы, и в их руках невесть откуда, как у базарных фокусников, появились отшлифованные от долгого употребления деревянные трости.

Арестантам не нужно было рассказывать, для чего капрал является с тростью в казарму. В любом немецком княжестве любой солдат всегда помнил изречение прусского короля Фридриха Второго: «Солдат должен бояться палки капрала больше пули неприятеля». Армия Вюртембергского герцога не составляла исключения из этого правила.

Выбежав на плац, арестанты увидели плотное каре солдат. Они стояли тесным четырехугольником, приставив к левой ноге ружья и держа в правой толстые прутья лозы.

Арестанты сбились в середине, как овцы, окруженные волками.

Куно фон Манштейн вышел в середину каре. Картинно подбоченясь, он крикнул:

— Вчера не был выполнен мой приказ. Но немецкий солдат скорее умрет, чем не выполнит приказ своего командира. Сейчас вам, необученная сволочь, покажут, как надо поступать с дезертирами и подстрекателями! Шурке и Устьюжан! На середину! — рявкнул Куно.

Устюжанинов и Шурке шагнули вперед. К каждому из них подошли по четыре здоровенных старослужащих гренадера. Они с завидной ловкостью сорвали с обоих куртки и рубахи и ремнями прикрутили руки к ружьям. Держа ружья наперевес, гренадеры подведи Устюжанинова и Шурке к шеренге солдат.

Их провели четыре раза сквозь строй в четыреста человек. Потерявшего сознание Шурке унесли на носилках. Иван, еле переставляя ноги, добрался до казармы сам. О прочих участниках готовившегося побега не вспомнили: скорее всего, герцог не хотел озлоблять ландскнехтов перед близким походом.

Так Ивану был преподнесен урок, что перед лицом власти и подлость и благородство имеют одинаковую цену, все дело в том, служат они этой власти или же выступают против нее.

…Через два месяца ворота Гогенасперга распахнулись, и окруженную плотным кольцом гвардейцев, пеструю колонну ландскнехтов быстрым маршем погнали на север, где в истоках реки Верры наготове стояли большие, тяжелые баржи, предназначенные для перевозки солдат и каторжников.

в которой читатель узнаёт еще одну солдатскую песню, знакомится с печальным штурманом Уильямом Джонсоном и вместе с Ваней читает любопытную историю, произошедшую в 1774 году с Петром Скорбящим, после чего сходит на берег бухты Галифакс

В маленьком городе Цигенхайне было устроено нечто вроде сборного пункта. Когда Ваню пригнали в Цигенхайн, там уже находилось около семисот человек из Майнца, Гессена, Вюртемберга, Ганновера и других немецких земель, в которых правили коронованные работорговцы, широко известные в Германии размахом своих коммерческих операций. Многие из тех, кто оказался в Цигенхайне, прошли через руки агентов и вербовщиков герцога Брауншвейгского и сиятельных графов Аншпах, Вальдек и Генау.

В Цигенхайне Ваня пробыл очень недолго. Отсюда всех солдат сплавили в Кассель, где его высочество старый маркграф Гессенский, лениво пережевывавший табак, хмуро оглядел их и, молча махнув рукой, приказал гнать дальше. Семнадцать тысяч человек продал старый маркграф английскому королю Георгу, получив за это от него около трех миллионов фунтов стерлингов. Правда, население Гессена уменьшилось от этого почти на одну десятую часть, зато казна маркграфа пополнилась на две трети.

По деревянному понтонному мосту перегнали арестантов дальше, и баркасы так же медленно, как и раньше, поплыли вниз по течению, к тому мосту, где из слияния двух рек, Верры и Фульды, образуется Везер. Ваня подолгу пропадал на палубе, внимательно присматриваясь к городкам и селениям, мимо которых плыл их необычный караван. Весна была в самом разгаре, ласково грело солнышко, и бездонное небо, отраженное в Везере, делало его воду синей и чистой. После серых камней Гогенасперга цветущие каштаны и яблони, ярко-зеленые всходы на полях, красные черепичные крыши домов и церквей, белые стволы берез, выстроившихся, как солдаты, вдоль дорог, — все радовало глаз и наполняло путников радостью жизни.