Штерн замолчал. Затем так же тихо сказал:

— Здесь еще один листок, но, кажется, он не из этой рукописи. О, да это стихи! — И Штерн, в изумлении покачав головой, прочел:

МИЛОСТИВЫЙ ЛЕВ

Окончив чтение, Штерн поднял голову, и Ваня заметил, как сверкнули его глаза. Твердым голосом, в котором звучали вотки гордости и даже торжества, Штерн сказал:

— Вот, сударь, какой человек томится за этой стеной. И пока в Германии хотя бы в тюрьмах будут такие люди, а немцы хотя бы изредка будут читать такие стихи, значит, потеряно еще не все.

…Через полчаса после этого Ваню отвели к коменданту Гогенасперга.

в которой один за другим появляются замечательные люди: полковник Ригер, полковник Куно Манштейн, сиятельный герцог Карл Евгений Вюртембергский и двести других превосходных парней

Комендант Гогенасперга полковник Ригер, о котором и здесь, в замке, и за его стенами было можно услышать много и хорошего и дурного, прожил нелегкую жизнь. Он был приближен к особе герцога, обласкан своим господином, но затем вдруг стал жертвой коронованного деспота. Не получив никаких объяснений, без суда, совершенно для него неожиданно полковник был схвачен и заточен в самую страшную тюрьму Вюртемберга — Гогентвиль.

Четыре года провел он в обложенной камнями яме, прикрытой сверху толстой деревянной крышкой. Четыре года его не поднимали наверх и никто ни разу не спустился к нему в темницу и не произнес с ним ни одного слова. Пищу и воду спускали для него на веревке, в яме у него не было даже подстилки, и уже через год его нельзя было узнать: так сильно зарос он бородой, исхудал и оборвался.

И так же внезапно, как его кинули в яму, в один прекрасный день Ригера подняли наверх, возвратили ему его звание и отправили в другую тюрьму герцога — Гогенасперг, но уже не узником, а комендантом.

Те, кто знал Ригера до заключения, говорили, что к исполнению должности коменданта Гогенасперга он приступил, будучи не совсем в своем уме (четырехлетнее пребывание в яме дало себя знать), и теперь Ригер сводил с ума других так же ретиво, как ранее делали это по отношению к нему самому тюремщики герцога Карла Евгения.

…Когда Ваня вошел в кабинет коменданта тюрьмы, он не заметил в нем никого. Перед Ваней была обыкновенная тюремная камера с решеткой на окне, с низкой железной кроватью, застланной грубым суконным одеялом. Единственным отличием было то, что в дальнем от двери углу стоял высокий деревянный шкаф, а под окном — большой стол, на котором лежали груды папок и бумаг.

Как только Ваня перешагнул порог камеры-кабинета, дверь с лязгом захлопнулась, и он остался стоять у двери, ожидая прихода полковника. Прошло минут пять, но никто не появлялся. И вдруг, когда Ваня, осмотрев все убогое содержимое кабинета-камеры, поднял глаза вверх и стал бесцельно разглядывать потолок, дверцы шкафа распахнулись, и оттуда выскочил комендант Ригер. В два прыжка он пересек камеру и остановился в метре от Вани, заложив руки за спину и склонив голову набок. Сощурив глаза, комендант подозрительно и пристально смотрел Ване в лицо, становясь то справа, то слева от него. Наконец он отбежал к окну и упал на стул, упершись острыми худыми локтями в край стола и вытянув вперед длинные ноги в начищенных до блеска ботфортах.

Не сказав ни слова, Ригер выхватил из-под кипы бумаг маленький медный колокольчик и яростно затряс его. Мгновенно распахнулись двери, и по обеим сторонам Вани встали два солдата.

— Посадите его к молодцам господина полковника фон Манштейна! — крикнул комендант, и не успел Ваня вымолвить ни слова, как оказался за дверью камеры-кабинета.

— Пойдем, камрад, — сказал один из солдат и, кивнув головой, пошел по коридору, знаком приказав Ване следовать за собой.

Ваня машинально, почти не соображая, что с ним и куда его ведут, тупо посмотрел на одного солдата, лотом на другого и, покачав головой так, как это делают, когда, проснувшись, хотят отогнать от себя дурной сон, медленно пошел вперед.

…Более трехсот бароиств, графств, княжеств, герцогств, епископств, архиепископств, вольных и имперских городов и королевств было в это время на территории Германии, которая громко именовалась Священной Римской империей германской нации. Среди великого множества маленьких, средних и крупных хищников, носивших короны и сутаны, кичившихся своими гербами и богатством, было немалое число духовных ничтожеств и моральных уродов. Но среди всех них едва ли не первое место занимал Вюртембергский герцог Карл Евгений, в чьих владениях оказался Иван Устюжанинов.

В то утро, о котором сейчас пойдет речь, Карл Евгений поднялся, против обыкновения, довольно рано и с первыми петухами уже сидел в огромном и роскошном кабинете своей резиденции. Герцог только вчера вернулся из Венеции, где пробыл четыре месяца. Поездка эта, как и обычно, стоила Карлу не один десяток тысяч талеров, потому что, как и обычно, его сопровождала не одна дюжина слуг, полдюжины экипажей, придворные, лошади, дамы из свиты его жены, собаки и еще бог весть кто и сколько. И уже в Венеции откуда-то прибавились какие-то распорядители, артисты, целая куча разных маэстро, которые любили держать в руках что полегче — смычок или дирижерскую палочку, кисть или гусиное перышко — для начертания различных картин, виршей и хвалебных песнопений, которые так и лились из всех них, как только Карл Евгений и его жена, урожденная графиня Гогенгеймская, оказывались среди всего этого сброда. К тому же благородные венецианские нобили в этот сезон сошли с ума и драли двойную цену против обычной за любой паршивый старый палаццо, в котором и замечательного-то только и было, что его древность. Сказывалась, по-видимому, стародавняя приверженность благородных венецианцев к бухгалтерским книгам и торговым безменам. А когда Карл вспоминал о венецианском карнавале, то от сугубого расстройства даже закрывал глаза и морщился. Неизвестно, чего больше утекло за неделю этого всеобщего сумасшествия — вина или денег. Еще раз вспомнив о безумных тратах для услаждения многочисленных прелестниц и развеселых венецианских кутил, Карл вздохнул и, брезгливо поморщившись, пододвинул к себе кучу бумаг, которые ждали его здесь, в Людвигсбурге, пока он пребывал на берегах божественной Адриатики. Наиболее важные бумаги, по которым нужно было принимать решения не мешкая, слали к нему с нарочными в Венецию без всякого промедления. Здесь же лежали в основном документы по делам хозяйственным и финансовым, ибо присылать в Венецию бумаги, по которым следовало немедленно платить, Карл категорически запретил.

Карлу Евгению Вюртембергскому было сорок девять лет: из них ровно сорок он занимал герцогский трон и, наверное, тридцать все свои силы тратил на то, чтобы выкачать у своих неблагодарных подданных — у жадных купцов и бюргеров — с помощью тупых, лишенных фантазии министров как можно больше денег. Но хотя с каждым годом у Карла Евгения опыта по изыманию денег становилось все больше, денег в казну поступало все меньше.