Около двух Полин появилась в приемной Николаса с пакетом в руках. Она была с головы до ног выдержана в фиалковых тонах, призванных преисполнять сердце пылким энтузиазмом и романтическими устремлениями. Марша выглянула из-за компьютера:

— Полин! Скажи честно, давно у тебя выключен мобильник?

— Ох… У него ведь села батарейка. Совсем из головы вон. Утром он пищал, и я собиралась его подзарядить, но потом отвлеклась… А что?

— Босс тебе звонил, и я звонила, но все без толку. Мы хотели предупредить, чтобы ты не приезжала. У него началось совещание — совершенно неожиданно, раньше времени. Это часа на три. Он не сможет тебя принять.

Полин потопталась на месте и безнадежно посмотрела на пакет с лобивией. Ее подарочный рейд, показался дурацким и бессмысленным.

— Мне разворачиваться и убираться восвояси?

И без того круглые очки Марши от сочувствия округлились еще больше.

— Подожди. Вообще-то я не должна их беспокоить. Но я сообщу, что ты здесь.

Через минуту Николас вышел из кабинета, стремительно приблизился к Полин, взял ее за локоть и решительно повлек из приемной в коридор. Полин испуганно молчала и моргала накрашенными ресницами, ожидая обвинений в несобранности и безалаберности, но, похоже, Николас был настроен на исключительно лаконичный деловой лад.

— Не открывай рот и слушай. У меня только тридцать секунд. Я виноват, что заставил тебя приехать. Обстоятельства переменились, но все равно: принимаю всю вину на себя. Получилось некрасиво, прости. Далее. Я позвоню тебе сегодня вечером, но вряд ли больше чем на пять минут. Понимаешь? К выходным я надеюсь полностью освободиться. Очень прошу тебя ничего не планировать на вечер воскресенья. Я хочу, чтобы ты приехала ко мне. Вот. Это информация, все комментарии потом. Прости еще раз, но я должен идти — ради бога, включи телефон и дождись моего звонка.

Николас выпустил ее локоть, круто развернулся и исчез в приемной. Автоматически расправив помявшийся, так и не востребованный пакет с кактусом, Полин вздохнула, пожала плечами и направилась в свою комнатку: одеваться и трогаться в обратный путь.

Николас дожидался ее недалеко от школы. Спустя несколько минут после очередного прощания с Кати Полин уже нырнула в его машину. Здесь было тепло, тихонько урчал мотор, Николас смотрел на нее с привычной усмешкой, повернувшись, по обыкновению, вполоборота и прищурив светло-серые глаза. Полин почувствовала такое томительное, блаженное упоение, что почему-то чуть не расплакалась. Она попыталась говорить небрежно, непринужденным тоном, но не сумела совладать с голосом, внезапно начавшим дрожать.

— Ну, Ник, если не считать того краткосрочного общения в твоем офисе, мы не виделись ровно двадцать дней.

— Ты считала дни?

— В отличие от тебя, да. Я смертельно соскучилась. Можно тебя поцеловать?

— Я сам собирался это предложить.

Полин потянулась к нему, не выпуская из рук пакет с кактусом, укололась через бумажную упаковку и взвизгнула.

— Господи, что это, Полин? Морской еж?

— Ты тоже укололся? Извини. Это подарок.

— Мне?

— Ну да. Я ведь тебя еще не поздравила.

— Спасибо… Я заинтригован. Могу посмотреть?

— Нет. — Полин просунула руку между креслами и поставила пакет на заднее сиденье. — Ты плохо вел себя в последние дни, поэтому мучайся догадками до самого дома. А мы точно едем к тебе?

— Точно. Хотел сделать тебе сюрприз, но раз уж ты все знаешь… Марша разболтала, да? Значит, нечего скрывать, — будем отмечать мой день рождения.

— Вдвоем?!

— Вдвоем. Том и его подружка побывали у меня еще в пятницу. А сегодня я полностью в твоем распоряжении. Ты не откажешься от филе морского окуня, запеченного с картофелем под грибным соусом?

— М-м-м… Я же не сумасшедшая.

Жилище Николаса произвело на Полин сильное впечатление своей чистотой: дом сиял так, словно его вылизали языком. Однако это была не стерильная музейная чистота, облекающая царственно неприкосновенные экспонаты, а чистота теплая, и уютная, вызывающая желание усесться прямо на блестящий пол, закутаться в плед (непременно с кистями) и слушать нескончаемое тиканье часов. Причем такое умиротворяющее ничегонеделание доставило бы равное удовольствие в любое время года, суток и при любой погоде за окном — разве что мысли бы разнились. В настоящий момент, когда стекла снаружи щедро залепил свежий снег, обитателям этого дома на ум должны были приходить исключительно рождественские сказки Диккенса.

Николас повосторгался изменчивой лобивией ровно столько, сколько того требовал политес: степень экспансивности его благодарственных слов, как и всегда, соответствовала на шкале эмоций оценке «средне умеренно». Правда, Полин показалось, что он действительно удивился подарку и даже несколько растрогался. Затем он заявил о своем намерении заняться окунем (никакие предложения помощи не принимались) и очень разумно дал Полин освоиться: уходя на кухню, он велел ей побродить по комнатам, без стеснения разглядывая и исследуя любой заинтересовавший ее предмет.

Полин двигалась медленно, ей нравилось абсолютно все: легкие занавески простенькой расцветки; небольшие настенные светильники, мягко освещавшие ограниченные участки пространства; широкие подоконники, заставленные фаянсовыми горшочками с пресловутыми кактусами. Ей понравилось, что в кабинете на полу лежал потертый длинноворсовый ковер; что в гостиной на кресле перед телевизором валялась приплюснутая подушка (ее серо-голубые полоски идеально гармонировали с аналогичными полосками на абажуре), а на книжном шкафу возвышалась красная стеклянная ваза, по форме напоминавшая химическую колбу (стиль минималистских шестидесятых); что в спальне оказался невероятно дряхлый, шаткий и скрипучий стол, а на нем еще одна порция кактусов и распылитель для воды; что в комнате Тома внушительную стопку старых лоснящихся киножурналов на настенной полке украшал игрушечный ослик — в вязаных носках, с хвостиком-шнурком, а рядом стоял гипсовый домик, наполовину неумело раскрашенный детской рукой и уже выцветший от времени.

Страшно консервативная по природе и привязанная к своему жилищу, как кошка, Полин вскоре с удивлением обнаружила, что ей впервые не хочется возвращаться к себе: чем больше она путешествовала по этому дому, тем больше хотела здесь остаться — конечно, кое-что переставить и поменять, но не покидать эти комнаты надолго, обжить их, сродниться с их звуками и запахами, передвигаться по ним не раздумывая, машинально и не глядя находить любую обитающую здесь вещь.

Испытывая легкую меланхолию от собственных мыслей, Полин, сделавшая, полный круг, отправилась к Николасу. Кухня ее тоже не разочаровала: деревянная, внушительная мебель была выдержана в ее любимых темных тонах — Полин категорически не признавала белый пластик. На стене висели огромные круглые часы; освещение было продумано до мелочей — даже навесные шкафчики с посудой освещались изнутри. Николас уже накрывал на стол, и Полин в очередной раз восхитилась: рисунок на тарелках почти совпадал с рисунком на льняных салфетках.

— Ох, как вкусно пахнет… Очень захотелось есть. Тебе помочь?

— Нет, все уже готово. Мы останемся здесь или переберемся в комнату?

— Давай останемся. Здесь так славно. Нам двоим, места хватит.

— Садись, Полин. — Николас отодвинул стул и потянул висевшую на длинном шнуре лампу, чтобы опустить пониже. — Прости, но именинного пирога не будет. Я напрочь, позабыл про него. Ничего?

— Очень хорошо. Я стараюсь не злоупотреблять мучным и сладким, особенно пирогами. Уж лучше съесть дольку шоколада или пару ложечек джема.

— А я вообще не ем сладкого — мне нельзя. Слушай, — открыв дверцу одного из шкафчиков, Николас извлек оттуда хрустящий сверток, — я тебе тоже кое-что привез из дальних стран. Правда, я полный профан, по части выбора сувениров, особенно когда их много, — глаза разбегаются. Понимаешь? В общем, вот…

Полин издала благодарно-радостное мычание, погладила Николаса по щеке, стараясь не оцарапать своими кольцами, и принялась исследовать подарки. Набор крошечных шкатулок из венецианского мозаичного стекла — в каждой могла уместиться разве что пара сережек — показался ей миленьким, хотя и бесполезным. Подарок из Германии потряс ее куда больше: в пакетике оказалась декоративная, размером с ее палец, фарфоровая кружка-малютка с перевитой цветами надписью «Кати». Не обращая внимания на сентиментальные васильки и розочки, Полин перечитала имя несколько раз.