— Ник… Демон-искуситель… Почему ты не сказал это раньше? Пойдем. Только я не уверена, что смогу идти самостоятельно — ноги подгибаются. И я не вижу ступенек…

— Возьми меня под руку. Сейчас я включу в машине кондиционер, тебя обдует свежим ветерком, и ты взбодришься.

— Я не хочу взбадриваться ветерком кондиционера! Я хочу скорее домой. Остановись на секунду.

— Что такое?

— Ничего. Минутный порыв. Я подумала, было о некоем авансе, но пересмотрела свои намерения. Ты выглядишь слишком представительно, чтобы я осмелилась поцеловать тебя прямо в театральном фойе.

А вдруг нас увидят? И газеты завтра выйдут с заголовками: «Почтенный бизнесмен Николас Андерсон, отец популярного актера, стал жертвой сексуальных домогательств».

— Как же мне будут завидовать, Полин… Особенно если рядом напечатают твою фотографию. Только текст, придется изменить: «Престарелый облезлый бизнесмен стал жертвой сексуальных домогательств молодой красавицы». От такой сенсации мир в очередной раз с недоумением пожмет плечами. Поехали отсюда.

Полин уже не раз сталкивалась с загадочным явлением: если любимый человек оказывался далеко, ее чувства к нему разгорались. Причем чем дальше он уезжал, тем сильнее она ощущала свою душевную близость с ним и тем нежнее о нем думала. Не в силах прервать общение с Николасом даже на неделю, Полин начиная с восьмого ноября не расставалась с маленьким блокнотом: она записывала туда все, что хотела сообщить Николасу, и, когда он звонил (со свойственной ему пунктуальностью каждый день в один и тот же час), принималась торопливо зачитывать новости с очередной странички. По словам Николаса, это напоминало ему прослушивание информационной телепрограммы: внимая ее захлебывающимся рассказам о пустейших мелочах, он начинал искренне смеяться. Отчего-то его реакция несказанно умиляла Полин.

— Смейся, Ник, я обожаю твой смех! Он такой же ласковый, как и ты!

— Знаешь, Полин, удивительно, но стоит мне положить трубку, и я уже скучаю по твоей болтовне. Почему-то этих ежевечерних телефонных сеансов мне недостаточно. Вероятно, дело в том, что я привык воспринимать тебя и на слух, и на взгляд одновременно. Когда ты щебечешь, у тебя разгораются глаза и щеки. На это так приятно смотреть. А еще приятнее, когда ты потом замолкаешь.

— Я тоже скучаю. Ужасно скучаю, до слез. Я хочу, чтобы ты как можно скорее вернулся. Мне хорошо с тобой! А без тебя плохо. И все. Это звучит банально и пошло?

— Жизнь вообще банальная штука. Особенно на уровне слов. Любые чувства кажутся примитивными при попытке их описать. Сколько раз я с этим сталкивался… А уж если начать правдиво пересказывать самые драматические события собственной заурядной жизни, получится так пафосно, так приторно — слушателей вырвет. Понимаешь? Да, по большому счету, Полин, наши эмоции стереотипны, как и все мы. Ничего принципиально нового пока никто не придумал… Черт, кажется, я тебя обидел? Нет, говоря о стереотипах, я в первую очередь имел в виду себя. Ты отличаешься от других в лучшую сторону по всем показателям. Ты на редкость необыкновенная.

— Спасибо, я не обиделась. Ник, милый, я хочу, чтобы ты знал… С тобой я ощущаю себя… нагретым пластилином. Если, конечно, у пластилина, тем более нагретого, есть ощущения. Так хочется пережить их снова. Не могу думать ни о чем другом.

— Я прилечу уже скоро, Полин. Только боюсь, что не смогу соответствовать твоим требованиям. Поездка оказалась очень изматывающей.

— У меня нет никаких требований! Если ты устал, то будешь просто лежать на диване, а я заварю тебе мяту с кориандром. Я хочу всего лишь прикасаться к тебе, Ник, держать за руку, гладить по голове. Я… О боже, даже я не обо всем могу сказать.

— В это невозможно поверить.

— Да-да. Ты мое осеннее наваждение. Кстати, сегодня выпал снег: залепил стекла чудесной пухлой полосой. Он такой чистый, сахарный… Обожаю сильные снегопады, они успокаивают, какие-то детские надежды пробуждаются… А у вас нет снега?

— Что ты! Здесь четырнадцать градусов тепла, я хожу в одном пиджаке.

— Все равно, не стой подолгу у открытого окна, как ты любишь, а то тебя продует. В это время года простуды так коварны. И не заглядывайся на итальянок, у них очень ревнивые мужья! Еще пристрелят…

— Я в Милане, а не на Сицилии. А единственная дама, с которой мне постоянно приходится общаться, — это переводчица. У нее роскошные вьющиеся волосы — чем-то напоминают твои. Фигура тоже практически безупречна. На расстоянии двадцати шагов кажется, что ей лет тридцать, на расстоянии десяти шагов даешь ей все сорок, а при самом ближайшем рассмотрении выясняется, что она примерно моя ровесница. Если не старше. Лицо у нее, по-моему, подтянутое, но кожа на шее и на кистях рук ужасает. Просто мумия из фильма ужасов. И потом, она такая смуглая: ее будто полили оливковым маслом и специально прокоптили.

— Вот и «чудесно. Твое описание мне очень понравилось. По крайней мере, моя кожа в идеальном состоянии. Да?

— Не стану спорить.

— А повод для спора в данном случае отсутствует. Ну, давай прощаться, или ты разоришься на телефонных разговорах.

— Я целую тебя, моя идеальная трещотка. До завтра.

— И я тебя целую. Пока, милый.

Николас прилетел пятнадцатого ноября, но еще несколько дней их общение продолжало оставаться телефонным; он не вылезал из каких-то деловых разъездов и был слишком занят, чтобы выкроить хоть час. Полин уже не осмеливалась морочить ему голову подробным описанием своих переживаний: чрезмерное напряжение двух последних недель Николаса явно утомило и раздражило. В четверг он позвонил утром и сухо сообщил, что около двух часов освободится, и будет готов принять ее и посмотреть окончательные варианты буклетов и макеты обложек. Полин лихорадочно начала прихорашиваться, но тут снова зазвонил телефон.

— Полин? Привет, это Марша. Босс сказал, ты сегодня приедешь. Я хотела предупредить: у него четырнадцатого был день рождения. Он никогда об этом не говорит и не принимает от сослуживцев даже невинных подарков, но поздравить его можно — по возможности самыми тусклыми и дежурными словами.

— Ох, Марша… Знать бы заранее… Ладно, спасибо, что поставила в известность.

Положив трубку, Полин предприняла отчаянный мозговой штурм. От других он может сколько угодно не принимать никаких презентов, но она просто обязана что-то ему преподнести. Может, диск с хорошей музыкой? Идея неплоха. Полин почти утвердилась в ней, но затем ее мысли приняли другое направление. Через месяц, на Рождество, она подарит ему диск с какими-нибудь старомодными блюзами — это будет мило и своевременно. А сейчас нужно нечто посвоеобразнее. Уж если ее слова и чувства стереотипны до оскомины, то хотя бы подарок должен быть оригинальным. По словам Марши, он коллекционирует кактусы. Вот! Она приобретет самую необычную и диковинную колючку. В конце концов, это не марки и не монеты: пусть даже окажется, что такой сорт у него уже есть, — все равно двух одинаковых кактусов не бывает.

Расхаживая через час по специализированному цветочному магазину, Полин то и дело издавала потрясенные возгласы, громко выражая свое изумление. До сего момента она была наивно уверена, что все толстые игольчатые сардельки болотного цвета зовутся просто кактусами. Она понятия не имела, что некоторые из них именуются ехиноцереусами, а другие маммиляриями. Впрочем, они ее не воодушевили. Внимание Полин привлекли лобивия изменчивая красно-белая и ребуция седая изящная — собственно, именно названия и потрясли ее воображение. Продавец долго объяснял ей, что сейчас кактусы не производят должного впечатления: любоваться на них следует, когда они цветут (дивными алыми цветами), а происходит это весной, да и то не каждый год. Выслушав его, Полин решила: от седой, пусть и изящной ребуции веет некоей безысходностью, в то время, как изменчивая лобивия вдохновляет на определенные свершения. Она категорично указала на нее пальцем и игриво подмигнула пухленькой бутылочно-зеленой лобивии, украшенной россыпью длинных мягких игл.