Яркие звезды марсианского неба сияющей крышей нависли над фантастически неожиданной картиной. Существо, обладающее оптическим зрением, увидело бы землянина, одетого в самые обычные пиджак и брюки жителя XX столетия, который стоял на валуне, торчащем фута на четыре из ржавого песка. Лицо его было костлявым и аскетичным, глаза в глубоких глазницах неистово сверкали. Время от времени его длинные волосы падали на глаза. Губы безостановочно двигались, обнажая большие желтоватые зубы, а перед ним висело облачко слюны — он произносил речь. На английском языке, между прочим. Он так сильно напоминал старинного уличного оратора, что так и хотелось поискать глазами фонарный столб, тупые лица слушателей, столпившихся на обочине, и разгуливающего поблизости полицейского.

Но удивительный, мягко сияющий ореол, окружающий м-ра Уитлоу, отбрасывал блики на ласково-черные панцири и приделанные к ним ноги, слегка напоминающие муравьиные, увеличенные во много раз. Каждое существо из собравшихся перед оратором состояло из метрового овального туловища, у которого не было других отверстий на сверкающей черной поверхности, если не считать маленького рта, который действовал как скользящая дверь я открывался и закрывался через равные промежутки времени. К этому туловищу были прикреплены восемь членистых ног, заканчивающихся искусно манипулирующими рабочими органами.

Эти существа собрались вокруг валуна м-ра Уитлоу. Прямо перед ним, немного в стороне от остальных, пристроилось еще одно существо. По бокам от него расположились еще двое, чьи отливающие серебром скорлупы вызывали мысль о ветровой эрозии и, стало быть, о возрасте.

А вокруг всего этого сборища — черная до горизонта, очерченного лишь исчезновением звездного поля, равнина. Низко над горизонтом сверкала лазурная Земля — вечерняя звезда Марса, а рядом с ней — тонкий полумесяц Фобоса.

Марсианским жесткокрылам вся эта картина представлялась совершенно в другом виде, поскольку их представления основывались на совершенно иных принципах восприятия, чем у самых утонченных человеческих органов чувств. Их мозги, находящиеся в глубине тел, непосредственно ощущали все, находящееся в радиусе примерно пяти — десяти метров. Для них голубое сияние Земли было всего лишь рассеянным фотонным облачком, чуть превосходящим порог восприятия, но в то же время слегка отличающимся от фотонных облачков света звезд и слабого сияния Луны. Марсианские жесткокрылы не могли бы представить себе образ Земли, если бы не пользовались линзами, чтобы создать такой образ внутри своей воспринимающей области. Они представляли твердую поверхность под собой как песчаную полусферу, изрытую ходами различных ползучих и сороконожкообразных норкокопателей. Они ощущали бронированные тела и мысли друг друга. Но главным образом их внимание было сосредоточено на этой незащищенной, неэкономичной и беспорядочной куче, которая считала себя м-ром Уитлоу, — удивительно мокрой форме жизни, невесть как появившейся на сухом Марсе.

Физиология жесткокрылов была типичной для истощенной планеты. Скорлупы их были двойными, пространство между стенками ночью опускалось, чтобы сохранить тепло, а днем поднималось, чтобы поглощать его. Легкие их были настоящими аккумуляторами кислорода, они вдыхали разреженный воздух. Рот — этот двойной клапан, позволял создавать высокое внутреннее давление. Вдыхаемый кислород использовался 100 — процентно, а выделялась чистая двуокись углерода, несущая и другие респираторные выделения. Редкие струйки их чрезвычайно бурного дыхания заставляли м-ра Уитлоу морщить свой крупный нос.

А вот что позволяло мистеру Уитлоу существовать и даже произносить речь на холоде при недостатке кислорода — оставалось неясным. Это было так же любопытно, как и вопрос об источнике мягкого сияния, которое окружало землянина.

Обмен информацией между человеком и его аудиторией происходил телепатически. Он говорил вслух по просьбе жесткокрылов, так как, подобно большинству нетелепатов, его мысли упорядочивались и прояснялись в процессе речи. Звуки его голоса быстро затухали, в разреженном воздухе они звучали как из-под патефонной иглы без усилителя, что увеличивало жуткую нелепость его неистовых жестов и гримас.

— Итак, — заключил м-р Уитлоу хриплым голосом, отбрасывая длинные волосы со лба, — я возвращаюсь к своему первоначальному предложению: не хотите ли вы напасть на Землю?

— А мы, м-р Уитлоу, — промыслил главный жесткокрыл, — возвращаемся к нашему первоначальному вопросу, на который вы так и не ответили зачем нам это?

На лице м-ра Уитлоу появилась гримаса, выражающая раздражение и потерю терпения.

— Как я уже неоднократно говорил, я не могу все полностью объяснить. Но уверяю вас в своем чнстосердечии. Я обещаю обеспечить транспортировку и всемерно облегчить вам выполнение задания. Видите ли, вторжение должно быть чисто символическим. Вскоре вы вернетесь на Марс со своими трофеями. Я уверен, что вы не упустите такой шанс.

— М-р Унтлоу, — заметил главный жесткокрыл с юмором, таким же ядовитым и сухим, как и сама его планета, — я не могу прочесть ваши мысли, если вы не произносите их вслух. Они слишком запутаны, но я ощущаю ваше предубеждение. Вы основываетесь на совершенно неправильном представлении о нашей психологии. Очевидно, для вашего мира является обычным представлять чуждые разумные существа злобными чудовищами, единственное стремление которых разрушить, уничтожить, покорить, обрушить невообразимые жестокости на существа, менее развитые, чем они сами.

Мы — древняя и бесстрашная раса. Мы переросли страсти и тщеславие, даже честолюбивые устремления своей юности. Мы не принимаем никаких планов, если они не связаны со здравыми и весомыми причинами.

— Но если причина только в этом, то вы, несомненно, должны видеть выгоду моего предложения: почти или совсем никакого риска и вы получаете существенную добычу.

Главный жесткокрыл прочнее устроился на своем валуне, и его мысли сделали то же самое:

— М-р Уитлоу, позвольте напомнить вам, что нас всегда было трудно втянуть в войну. За всю историю нашими единственными врагами были моллюски из бескрайних океанов Венеры. В пору рассвета их культуры они прибыли в своих заполненных водой кораблях с целью покорить нас; произошло несколько длительных и ожесточенных войн. Но, в конце концов, и они обрели расовую зрелость и некоторую бесстрастную мудрость, хотя и не равную нашей. Было объявлено вечное перемирие на тех условиях, что каждая из сторон остается на своей планете и больше не предпринимает попыток набега. Веками мы оставались верными этому перемирию в обоюдной изоляции. Сами видите, м-р Уитлоу, что нам не выгодно принимать такое неожиданное и таинственное предложение, как ваше.

— Вношу предложение, — вмешался старший жесткокрыл, сидевший справа от главного. Мысли его молнией метнулись к Уитлоу. — Кажется, ты, земляшка, обладаешь силами, которые, возможно, даже превосходят наши. Твое появление на Марсе без всякого видимого транспортного средства и твоя способность переносить холод без какой — либо изоляции — вот достаточное тому доказательство. Насколько мы поняли, другие обитатели твоей планеты не обладают такими силами. Почему бы тебе самому не напасть на них, подобно бронированному ядовитому червяку-отшельнику? Зачем тебе наша помощь?

— Друг мой, — веско сказал Уитлоу, наклоняясь вперед и вонзая взгляд в серебристую раковину старейшины, — я ненавижу войну как подлейшее занятие и активное участие в ней считаю величайшим злодеянием. И, тем не менее, я принес бы себя в жертву, сели бы мог добиться своей цели подобным образом. К сожалению, не могу. Не возникает чисто психологический эффект, который мне нужен. Белее того, — он помолчал в замешательстве, — я должен признаться, что еще не вполне подчинил себе свои силы. Я их не понимаю. Волею непостижимого провидения в мои руки попало устройство, которое, вероятно, является творением существ, неизмеримо более развитых, чем любое существо в нашей Вселенной. Оно дает мне возможность путешествовать в пространстве и времени, защищает от опасностей, дает мне тепло и свет, контролирует марсианскую атмосферу вокруг меня и концентрирует ее так, что я могу нормально дышать. Но что касается более широкого использования — смертельно боюсь, что устройство выйдет из-под контроля. Мой собственный небольшой эксперимент имел катастрофические последствия, повторить его я не осмеливаюсь.