Машина майора Страхова, наклоняясь на поворотах, пронеслась по автостраде и теперь мчалась стрелой вдоль причалов, то и дело ныряя в глубокую тень от могучих портальных кранов и высоких стен пакгаузов. Шофер Семенов искусно лавировал в невероятно узких проходах. У крайнего пирса, где совсем недавно стояла «Дженни», он резко затормозил. Страхов выпрыгнул из кабины.

Катер с «Дженни» покачивался у стенки. На зыбких мостках стоял дежурный помощник капитана порта и на трех языках втолковывал что-то моряку.

— Товарищ майор, разрешите доложить, — услышал Страхов рядом с собой горячий шепот.

— Слушаю.

— Не проходил.

Присмотревшись, Страхов различил в густой темноте старшего лейтенанта из дежурной оперативной группы. Тот втиснулся в пространство между огнетушителем и пожарным краном и почти сливался со стеной.

Дежурный помощник продолжал разговаривать со старшим на катере.

— Один, понимаете, один матрос на берегу…

— Ждите, я искать не могу…

Страхов взглянул на часы, еще раз прикинул время — пять минут до универмага, десять до проходной на мостике да пятнадцать в порту. По всем расчетам Родлинский должен быть уже здесь. Непредвиденная задержка?.. А что же Марченко?

Как бы в ответ на его мысли со стороны складов в неверном свете прожекторов мелькнула бегущая фигура. Человек в морской фуражке и куртке перепрыгивал через рельсы, спотыкался.

— Старший лейтенант, приготовьтесь!

Когда почти у самого катера бегущий поравнялся с майором, тот вышел из тени.

— Эй, огонек есть?

— Ноу!

Он бежал прямо к сходням катера. Майор успел только различить характерные контуры носа и нижней губы.

— Подожди, куда спешишь? — нарочито ленивым голосом спросил Страхов и подошел к мосткам. — Может, закурить есть?

— Ноу… Пустит, опаздывайт… — на майора с плохо скрываемой злостью в упор взглянули знакомые по фотографиям глаза.

— Ваши документы!

Иностранец с готовностью полез в карман и вытащил пачку бумаг.

— Я Фред…

— Вы арестованы, гражданин Родлинский!

— Протестуйт, я есть Фред…

— Вот ваш паспорт, гражданин Родлинский! Узнаете? — Страхов обернулся к подошедшим лейтенанту Марченко и дежурному оперативному работнику. — Доставьте на катер подданного Великобритании мистера Буфалло.

Фотограф стоял и смотрел, как мимо него на катер переносят бесчувственное тело боцмана с «Дженни». Мостки прогнулись под тяжестью трех человек, и кто-то на борту на таком понятном, но теперь далеком языке со смехом крикнул: «Ай да Фреди!..»

На допросе Родлинский держал себя спокойно и непринужденно. Страхова порой бесила наглая самоуверенность этого человека. Но приходилось сдерживаться.

Родлинский ни от чего не отказывался. Да, попался. Фамилия Смайли, Эдвард Смайли. Да, карьера кончилась. Маневича не убивал. Разбился. Знаю. Жалею. Веселов дурак и болтун. Нет, не знал. Задания? По радио — вся связь по радио. Когда погиб Маневич, связь оборвалась. Нет, нет. О мерной миле все было передано заранее. Даты не сходятся? Возможно. В цифрах не силен. Никакого шефа нет. Он главный. У него слишком большой стаж, чтобы им руководили. Никого, что вы…

Родлинский спокойно покуривал.

— Значит, вы прекратили работу по собственной инициативе?

— Да, чутье разведчика, знаете…

— Шпиона, так будет вернее.

— Шпиона. Не вижу ничего позорного в этом слове.

— У вас хорошее чутье. Вы ведь так и не читали последнего приказа шефа, — и Страхов протянул Родлинскому томик Диккенса и лист бумаги. — Не трудитесь, все выписано здесь.

Родлинский медленно прочитал записку: «Работу прекратить. Готовьтесь к переезду. Сигнал обычный» — и поднял глаза.

— Как разведчик разведчику должен…

— Прекратите. Кто ваш шеф?

— Вы же сами знаете.

— Кто?

— Консул Карлсон, «морской орел». Я даже рад отчасти, что вы докопались до него. Эта свинья слишком быстро сделала карьеру и никогда не пробовала черновой работы, как я, например… Вы меня обменяете?

— Как Эдварда Смайли или как Ганса Хойзингера?

Некоторое время шпион растерянно смотрел на Страхова. В глазах его мелькнул на мгновение ужас, потом в них опять заиграла наглая усмешка.

— Если вы и это знаете, то, конечно, понимаете, майор, что разведчик моей квалификации, моего класса — это не какой-то там просто агент.

Страхов удобнее уселся в кресле.

— Вашего класса? — иронически спросил он. — А что вы называете классом? Не деятельность ли вашу в бельгийском концлагере, в Цвартберге, где вы пытались вербовать осведомителей для гестапо? Помните, чем это кончилось? Не вас ли безоружные заключенные избили камнями?

— В нашей работе бывают ошибки.

— В вашей работе их слишком много, господин шпион «высокого класса». И обратите внимание — почти все они так или иначе связаны с Советским Союзом, с советскими людьми. Только ли в ошибках здесь дело? Вспомните Бухенвальд. Не вам ли поручали выявить членов подпольной организации этого лагеря? Вы взялись за это со знанием дела, и что получилось?

— Не пропагандируйте меня, майор. Это нечестный прием.

— Перестаньте, не говорите о честности. Честность и вы — понятия несовместимые… Так вернемся к вашей карьере… После восстания в Бухенвальде вас понизили в звании. А ведь вы были в то время оберштурмфюрером. Я не ошибаюсь?

— К чему этот разговор?

— Вы же сами заговорили о высоком классе. Кстати, в СССР вам удалось продержаться год с небольшим и то лишь потому, что вы долгое время осматривались и старались ничем не обнаружить себя. Первая же ваша операция с участием вахтера сейсмостанции Солдатова…

— Солдатов дурак и пьяница… Спившийся семеновец…

— Тем не менее он единственный, на кого вы смогли опереться в своей работе. А Маневича вы убили зря. К тому времени мы уже знали почти все. Маневич был трусом и не решился прийти к нам, побоялся нести ответственность по советским законам. Что ж, ему пришлось познакомиться с обычаями международных шпионов.

— Что вы со мной сделаете? — от прежней самоуверенности Родлинского-Смайли не осталось и следа. Голос звучал хрипло. — Суд?

— Да. Мы будем судить вас, судить сурово и строго за все преступления против советского народа, мира и человечества.

Коперхед окончательно поверил в то, что он выдающийся репортер. Еще бы! Прошло всего несколько месяцев со дня появления в газете знаменательной для него сенсационной заметки о разговоре адмирала Майлса и профессора Ренуара, а Коперхед стал чуть ли не центральной фигурой в редакции. Друзья завистливо называли его «королем информации». Сам он, чтобы поддержать эту репутацию, ничем не брезговал. Официанты, шоферы, телефонистки, даже частные сыщики за умеренное вознаграждение сообщали ему самые разнообразные сведения из жизни сильных мира сего.

Под бойким пером Коперхеда разрозненные факты превращались в хлесткие сенсационные разоблачения. Большинство из них до газетного листа не доходило. Редактор, просмотрев корреспонденцию и серию фотоснимков, отправлял их в срочный набор. Затем начинались многозначительные переговоры по телефону, в результате которых заинтересованное лицо приезжало в редакцию и, рассыпаясь в благодарностях, щедро платило за удовольствие прочитать еще сырые гранки и бросить их в камин. В таких случаях гонорар Коперхеда значительно превышал обычный, да и редакция с лихвой окупала незначительные затраты на набор.

Словом, «наш корреспондент по научным вопросам» процветал. И когда в хорошо информированных кругах низших служащих военно-морского Департамента стали перешептываться со смешком о провале очередной затеи адмирала Майлса с дельфинами, редактор поручил написать об этом Коперхеду.