Все три письма он тотчас же отправил со срочной почтой.

Стэнхоп велел кучеру ехать вперед, сам же пошел пешком по пустынным улицам, и его шаги отдавались гулко, как в церкви. Он был сбит с толку, расстроен, ни одна разумная мысль не шла ему на ум. Придя в гостиницу, он заперся у себя в номере и с полчаса упражнялся в фехтовании.

Прервал он это занятие, лишь заслышав в коридоре голос, споривший с камердинером, которому никого не велено было пускать. Стэнхоп прислушался, узнал, кто это говорит, и, все еще держа в руках рапиру, открыл дверь. Вошел Хикель и не без смущения поздоровался с молча смотревшим на него графом.

Спрошенный о причине своего визита, он откашлялся и пробормотал несколько бессвязных фраз, из которых, однако, явствовало, что ему известно о посещении президента Стэнхопом. В его манере держаться, несмотря на отталкивающее раболепство, проглядывала какая-то неуловимая фамильярность.

Стэнхоп не спускал глаз с взволнованного посетителя в парадном мундире.

– Что, собственно, должно было означать ваше предложение посодействовать моей встрече с господином президентом? – надменно спросил он.

– Господин граф все же воспользовались моим содействием, – отвечал Хикель. – Кто знает, свиделись ли бы вы без меня с президентом, он ведь мастер превращать свой дом в крепость. Господину графу не угодно это признать, что ж, – он пожал плечами, – вельможи народ капризный.

– Как вы вообще осмелились предлагать себя в посредники?

– В посредники? Господин граф придает слишком большое значение моей скромной предупредительности.

– Значение придаете вы. И это вам угодно строить из себя таинственную личность. Вам было угодно прибегнуть к оборотам, о разъяснении коих я покорнейше вас прошу. – Под чопорной важностью Стэнхоп прятал неуверенность, охватывавшую его в присутствии этого человека.

– Я весь к услугам господина графа, – отвечал Хикель. – Дозвольте мне, со своей стороны, спросить, в какой мере господин граф собирается приоткрыть свои замыслы?

– Какие замыслы? Кому? Мне нечего открывать.

– В моем лице господин граф имеет дело с человеком безусловно молчаливым.

– Что это значит? – вскипел Стэнхоп. – Вы, кажется, вздумали играть со мной в шарады?

– Незадолго до прибытия вашего лордства здесь стали подыскивать надежного человека, – с ледяным спокойствием вдруг объявил Хикель. – Мои давние деловые отношения с его превосходительством предстательствовали за меня энергичнее, чем мои скромные способности.

Стэнхоп побледнел и потупил взор.

– Итак, вам даны прямые указания? – пробормотал он.

Лейтенант полиции поклонился.

– Указания? Пожалуй, что и нет, – решительно отвечал он. – Просто, убедившись в моей доброй воле, мне поручили явиться в распоряжение вашего лордства.

Стэнхопу казалось, что сегодня он уже успел умереть, раскаявшись перед смертью, а теперь воскрес, чтобы во веки веков выполнять свое предназначение.

В пять часов он был приглашен на чай к фрау фон Имхоф и спросил Хикеля, не хочет ли тот немного проехаться с ним. И хотя в его вопросе звучало желание получить отрицательный ответ, Хикелю было важно, чтобы его видели бок о бок с лордом, почему он и поспешил с благодарностью принять приглашение.

На улицах было оживленнее, чем в полдень. Старые чиновники и пенсионеры совершали в этот час свою ежедневную прогулку. Многие из них останавливались и отвешивали почтительные поклоны сиятельной карете.

Надо же было случиться, что перед поворотом кучер неразборчиво крикнул что-то на своем эльзасском жаргоне, а какой-то человек, в задумчивости стоявший посреди мостовой, глядя в небеса, не заметил приближения графского экипажа. Испугавшись громкой ругани эльзасца, он отскочил, но недостаточно быстро, и его с ног до головы забрызгало грязью, летевшей из-под копыт лошадей.

Хикель высунулся в окошко кареты и ухмыльнулся: бедняга стоял с обалделым и несчастным видом, прижимая руки к грязному платью.

– Кто этот растяпа? – спросил Стэнхоп, рассерженный злорадством полицейского.

– Этот там? Учитель Квант, милорд.

Странное стечение обстоятельств: через полчаса в гостиной фрау фон Имхоф было произнесено то же самое имя. Президент и его приятельница после долгих совещаний решили поручить Каспара заботам и попечению учителя Кванта.

– Он умен, образован, – заметила фрау фон Имхоф, – и пользуется всеобщим уважением как гражданин и как человек.

– И он склонен взять на себя столь ответственную задачу? – небрежно спросил лорд. На что фрау фон Имхоф ничего не могла ему ответить.

На следующее утро, приехав в дом президента, Стэнхоп застал там господина Кванта. Видимо, эти оба уже пришли к соглашению, ибо Фейербах был очень возбужден, и, когда лорд принес Кванту свои извинения по поводу вчерашнего происшествия на улице, президент немало потешался над смущением учителя и своими беззлобными шуточками касательно рассеянных мыслителей и т. п. еще его приумножил. Холодный пот прошибал беднягу Кванта от его громового хохота, он склонился перед Стэнхопом, как мусульманин перед своим калифом, можно было подумать, что он чувствует себя польщенным – ведь грязь из-под графской кареты как-никак не обошла вниманием его скромную особу.

– Полно вам конфузиться, Квант, – весело заметил президент, – я уверен, что ваша супруга сначала вас побранила, но потом все же постаралась отчистить одежку.

– Пострадало ведь только пальто, ваше превосходительство, – улыбаясь, отвечал Квант, довольный столь благосклонным обхождением.

Стэнхоп был в высшей степени сдержан. На сей раз они сидели в большой гостиной, три высоких окна которой выходили в сад. Изящная простота убранства отличала также и эту комнату. В небольшой нише висел очень недурно написанный маслом портрет Наполеона Бонапарта в коронационном облачении; Стэнхоп с притворным интересом его разглядывал, на самом же деле внимательно присматривался к внешности и повадкам учителя.

Квант был худощав, среднего роста, волосы табачного цвета, до смешного напомаженные, он зачесывал кверху с крутого лба. Взгляд у него был робкий, даже печальный, глаза часто моргали, в крючковатом носе было что-то хвастливое, тогда как очертания рта, смиренно прятавшегося под обкусанной щетиной усов, казались уныло кислыми, наверно от профессиональной привычки ворчать на учеников.

В общем, лорд остался доволен результатом своих наблюдений. Он спросил президента, привели ли переговоры к желанной цели, и, когда тот ответил утвердительно, повернулся к Кванту, молча, с благодарностью, пожал его руку и объявил, что нанесет ему визит еще сегодня. Ошарашенный такой милостью, учитель снова отвесил ему низкий поклон, засим поклонился президенту и ушел.

Вскоре удалился и Стэнхоп, так как Фейербаху надо было в суд. Приехав в гостиницу, он не менее двух часов просидел за письмом и, едва поставив точку, отослал его с егерем. В половине второго, как и было условлено, к нему явился полицейский Хикель, они вместе пообедали и отправились к Кванту.

В домике учителя у верхних городских ворот, видно, успели подготовиться к приему сиятельного гостя. Фрау Квант, свежая, привлекательная молодая особа, нарядившаяся, как на свадьбу, в красное шелковое платье, низко присела, встречая гостей. В гостиной стол был заставлен яствами из кондитерской, изящный фарфоровый сервиз соблазнительно сверкал на белоснежной скатерти.

Лорд по-отечески ласково обошелся с молодой женщиной; поскольку она была в ожидании, он пожелал ей счастья, подкрепив свое пожеланье рукопожатием, и спросил, впервые ли это предстоит ей, на что молодая женщина, вспыхнув, отвечала, что у нее уже есть трехлетний сынок. После кофе Квант подал ей знак, она тихонько вышла, и мужчины остались одни.

Стэнхоп сказал, что никак не может привыкнуть к мысли о разлуке с Каспаром. Однако теперь у него на душе полегчало, ибо мирный и упорядоченный уют этого дома позволяет ему быть спокойным за своего любимца. Итак, он надеется, что несчастный юноша, которому столько вреда, физического и морального, нанесли неопытные руки, над ним поработавшие, найдет, наконец, тихую пристань.