— А знаешь, Вано, я порожки сосчитал. Их тринадцать, чертова дюжина. Самое несчастливое число.
Грузин неодобрительно покачал головой:
— Враки. У нас в полку оно счастливое. У нас тринадцатого февраля командир полка машину с поврежденными рулями из боя привел. Так посадил на земляную полосу, пальчики оближешь.
Неподатливая дверь скрипнула, и они друг за другом перешагнули порог. В тесноватом помещении, надвое разгороженном стенкой из необтесанных досок, было жарко.
Землянка мало чем отличалась от сотен других, разбросанных во фронтовой полосе. В одном отсеке штаб полка с полевыми телефонами и картой района боевых действий, расчерченной множеством кружков, скобок и стрел. Красным цветом обозначено расположение наших войск, синим — противника. В другом отсеке — нары, на которых на расстеленных одеялах с подушками, набитыми соломой, могли отдохнуть экипажи в ожидании боевого вылета.
Бакрадзе и Якушев сразу попали в штабную половину. За столиком с полевыми телефонами сидел заспанный связист с покрасневшими глазами, видать не сомкнувший их за все ночное дежурство. С бревенчатой стены смотрел с портрета Сталин в военной форме, чуть прищурив строгие, зоркие, озабоченные глаза. Со скрипом бесконечно отворялась и затворялась входная дверь, и никто особенно не оборачивался на вошедших. Не слишком яркий колеблющийся свет от электрической лампочки падал на лица людей, молчаливо рассматривавших карту района боевых действий. В центре этой группы — склонившийся над столом человек в коричневой кожаной курточке, которые вместо открытия второго фронта в большом количестве присылали тогда советским летчикам из Америки и которые острыми на язык летчиками быстро были прозваны «подарком Элеоноры», по имени супруги американского президента Рузвельта.
Веня увидел лишь голову этого человека, его не слишком густые, расчесанные на пробор светлые волосы и цепкие сильные пальцы, сжимавшие двухцветный красно-синий карандаш.
— Товарищ командир! — почти с порога прокричал Бакрадзе. — Прошу порадоваться. Новенького привел.
Человек оторвал от карты взгляд, медленно поднял голову, будто недоумевая, кто его мог отвлечь от дела. Зеленые глаза командира полка уперлись в пришельца. Хозяин землянки провел ладонью по своему узкому худощавому лицу, посеревшему от усталости, и не выразил никакого удивления. Достав из планшетки пакет, Веня решительным движением протянул его командиру полка.
— Воздушный стрелок старший сержант Якушев направлен в ваш полк для дальнейшего прохождения службы, — отбарабанил он.
— Гм-м, — усмехнулся командир полка, с треском разрывая пакет, так что полопался красный сургуч на печатях.
— Полк не мой, — поправил он, усмехаясь тонкими, тщательно выбритыми губами, — полк государственный. И я государственный. Да и ты тоже. Как фамилия, говоришь?
— Якушев, — громче, чем в первый раз, повторил Веня.
Командир полка сдвинул белесые брови, и над ними прорезались бороздки морщинок.
— Гм… Еще разок повтори.
— Якушев! — почти выкрикнул Веня, полагая, что после обхода самолетных стоянок от гула моторов, от стрельбы оружейников, опробовавших пушки и пулеметы, командир полка малость оглох: ведь и такое бывало на фронте с летчиками. Подобная временная глухота проходила не всегда сразу. Пауза удлинялась. Под сводом тонких бровей зеленые глаза командира блеснули и напряженно сузились:
— Постой, постой, а откуда ты родом?
— Из Новочеркасска, — недоуменно ответил Веня.
— Вот как. А на какой улице там жил?
— На Аксайской, товарищ майор.
Все находившиеся в землянке, безучастно относившиеся к этому официальному разговору командира полка с новым подчиненным, такому стандартно обязательному при зачислении новичка в полк, вдруг затихли, и молчание их стало заинтересованным.
— Значит, на Аксайской? А купаться на «ребячку» ты ходил? — неожиданно спросил командир.
— Ходил, товарищ майор, — растерялся Вениамин.
Командир полка костяшками пальцев постукал по столу.
— Так-так, а ты помнишь парня, который вызвал тебя драться на одну левую руку и поставил под глазом изрядный синяк? К этому синяку тебе еще посоветовали прикладывать медный пятак, убедили, что пройдет, а синяк стал еще ярче?
— Помню, товарищ командир, — недоуменно подтвердил Веня.
Лицо у майора стало веселым, будто он сбросил с себя маску усталости, и в каждой черточке проснулась одна лишь доброта.
— Ну, а как звали обидчика, не забыл?
— Нет, товарищ майор. Сашкой Климовым.
— Так вот, этот синяк я тебе тогда и поставил, Венька. И было это, как сейчас помню, под железнодорожным мостом.
Под низким бревенчатым потолком землянки грянул оглушительный хохот.
— Верно, под железнодорожным, — растерянно подтвердил Веня. — Вы еще тогда спросили меня, не тот ли знаменитый Якушев, герой гражданской войны, который был убит белобандитами, доводится мне дядей.
— Спросил! — весело закричал командир полка и, выскочив из-за стола, стал тискать его в объятиях. — Все могут быть свободны! — закричал он, спохватившись. — Чего глазеете? Создайте нам с земляком тишину, чтобы погутарить.
В землянке стало тихо и пусто. Климов опустился на дощатые нары, от которых удушливо пахло острой смолкой, кивком указал место рядом с собой и, когда Якушев сел, по-дружески опустил на его колено узкую цепкую руку. Веня мысленно усмехнулся, подумав о том, как иногда неверно изображают в газетах всех летчиков людьми богатырского сложения, пишут о том, какие широкие и крутые у них плечи и железные кулаки. Климов такого впечатления на журналистов произвести бы не смог. А когда он, упершись ладонями в коленки, ссутулился, приготовившись слушать, он и вовсе показался Вене хлипким, случайно облаченным в яркую форму военного летчика. Кисти рук у него были тонкие и никакой потаенной силы не обнаруживали. Трудно было сразу поверить, что именно ими вводит он в пикирование, а потом вырывает из него почти пятитонный штурмовик. Это были руки парикмахера, чертежника, пианиста, кого угодно, но только не пилота. Климов положил одну из них на плечо Якушеву:
— Ну вот что, Вениамин, договоримся сразу. Когда одни, можешь меня на «ты» и по имени называть, а если другие рядом, запрещаю. Полк есть полк, а командир — это командир. Все-таки на службе дистанцию держать надо. А теперь повествуй о себе. Какими ветрами тебя в штурмовую авиацию задуло? Вот не ожидал, что встретимся этак.
— Да что рассказывать, — постепенно освобождаясь от скованности, проговорил Веня. — Окончил гидромелиоративный техникум, немного поработал в Калмыкии. Там плотину строили. Потом попал на срочную. Кончил школу стрелков-радистов, сделал несколько вылетов на СБ. Сбили, горел. А потом больше года по госпиталям скитался — и вот перед тобой.
Климов задумался, и его зеленые глаза потухли.
— Просто говоришь, словно анкету заполняешь, — вздохнул он. — А в жизни все, что ты рассказал, далеко не просто, милый Веня. Ты за это время солдатом, войной обожженным, стал. Летать на «иле» хочешь? А то в моторяги могу тебя определить. Спокойнее в моторягах, а? Так оно безопаснее, и, если после войны сохранимся, еще обо мне скажут, а то и в газетах пропечатают, каким был чутким командир полка Климов, распознавший талант в своем скромном подчиненном.
Якушев рассмеялся:
— Перестань шутить. Лучше о себе поведай, чтобы знал я, по заслугам ли тебе честь отдаю.
Командир полка вздохнул:
— Да что там, Веня. Ты мне, как в анкете, все выложил, ну и я тебе так же коротко. Я два курса в нашем Новочеркасском индустриальном институте окончил. А потом, помнишь, призыв «Комсомолец, на самолет». Вот я и подался в летное, училище. А теперь шлемофон на голову натянул, ларингофоны приладил, полосу аэродромную перед собой осмотрел и — по газам. Стало быть, не хочешь пополнять могучее племя мотористов?
— Без меня просуществует, — улыбнулся Якушев. — Иметь такого, как ты, командира да не попасть по землячеству в летный экипаж. За кого ты меня принимаешь?