Однако это случится потом, а пока пламя свеч заплясало, заколебалось, не теряя, между тем, своей насыщенности. То есть, несмотря на сильный ветер, беснующийся вокруг, свечи гаснуть и не собирались.

Но самым странным образом повела себя тележка. То она стояла, никого не трогала, то, вдруг, без всякой видимой причины, резко развернулась на своем месте и ударила своей ручкой ближайшего человека по лицу. Вернее – пыталась ударить: Стефан, проявив свойственную бывалым рыцарям реакцию, легко уклонился. Тем не менее, оставлять транспорт в состоянии, готовом к любому перемещению, было нежелательно. Взревев: «Мочи козлов!», хунгар прыгнул за пределы, очерченные неверным светом свечей, и превратился в силуэт, махающий руками и ногами. Его приветствовал нестройный хор идиотского хохота и вновь появившегося свиста.

Как в таких экстремальных условиях задавать какие-то вопросы?

– Мочи козлов! – тоже прокричал поп Миша и бросился на помощь рыцарю.

А Илейко остался на своем месте, только угрожающе поднял руки. Боевой клич он не выдал, зато и вопрос, ради которого они, собственно говоря, и собрались здесь, не прозвучал. Вылетел из головы. То ли от страха, то ли от растерянности. Ему жутко хотелось броситься на помощь своим товарищам, но это было свыше его сил. Сзади кто-то перебегал, что-то дергало за волосы, чей-то дикий голос визгливо глумился хохотом прямо в ухо.

Священнослужитель тоже не достиг Дюка, его сбило с ног так, что он дернул в воздухе обеими грязными пятками и завалился во тьму. Но внезапно возникшей воинственности и жажды драки от этого не потерял. Извернувшись, он приземлился на корточки, получил удар по скуле, но от следующего ушел, увернувшись.

– Смотрите боком! – заорал поп и, перекувырнувшись через голову и свой живот, поднялся на ноги.

Он, конечно, имел ввиду, что прямым взглядом нечисть, пусть даже и материализующуюся в этом мире, не зацепить. Смотреть нужно боковым зрением. Опустив голову и глядя строго перед собой, Миша начал защищаться: уклонялся, ставил руками блоки, прыгал в стороны. Илейке показалось, что поп танцует какой-то изящный танец, в котором круглый живот тоже выполняет свою роль – скачет шаровой молнией, отбрасывая всех врагов со своего пути. И где он такой пластике и грации научился? Марыся бы лишилась чувств от гордости.

А Стефан, услышав сквозь дикие звуки членораздельный рев Миши, тоже изменил тактику: тележка крутилась на месте, готовая к любым пакостям, потому что ее что-то быстро таскало своими руками-не руками, но передними конечностями. И эти лапы он одним могучим ударом ребра ладони разрубил. Почти в буквальном смысле: ощутил только слабое соприкосновение, словно ударил по струе воды. Однако тележка успокоилась – в нее жизнь и желание творить хаос никто не вселял. Сквозь страх и отчаянье проступила рыцарская отвага и удаль. А это – почти победа.

Еще раньше они с Илейко договорились, что не будут никоим образом стараться уничтожить нечисть, не возьмут с собой стрел с серебряными наконечниками, истинных крестов, освященной Рыпушкальским старцем-чудотворцем воды и прочего оружия. Цели-то у них другие! И поп Миша к ним прибежал без своего ритуального убранства, даже босиком. То есть, все они – безоружные. Может быть, им и повезет, останутся живы-здоровы. Чего-то никто из них не помнил, чтобы дьявольское племя убивало людей с помощью своего какого-то адского оружия. В лучшем случае использовались те средства, которые люди брали с собою. В худшем – оказывали содействие в гибели. Но это уже относилось к величайшим грешникам-самоубийцам. Решившись на это, человек в последний миг своей жизни видел не прожитые годы, а ту лапу, которая поддерживала узел удавки, и ту морду, что ухмылялась поблизости. Следовало моментальное раскаивание и желание продолжать свою жизнь, но поздно – коль прямо увидел черта, значит, в его власти. И – алес. Только дети могут видеть то, что уже не дано взрослым. Но дети безгрешны, а взрослые им зачастую не верят…

Илейко нашел себя в ремесле. Никто лучше него не мог точить пилы, ножи, серпы или ножницы. Если раньше народ еще пытался переспросить, когда упоминали точильщика, уточняя: «Чома Илейко?», то теперь всем в округе было ясно. Тахкодай – это могучий калека, живущий на отшибе за родительским домом.

Илейко постарался отгородиться от людей, насколько это было возможно. Испросив родительского разрешения, он сначала на лето переселялся в старый сруб непонятного значения, что стоял за домом в сторону леса, потом, обжив его, как следует, и соорудив самостоятельно маленькую печь, переехал окончательно. Маленький домик, «кодушка», как называли подобные строения, изначально был срублен то ли для бани, то ли для скотины. Будучи долгое время незадействованным, отец Илейки хранил там всякую ерунду, которую жалко было выбрасывать.

Венцы кодушки были в порядке, покоились на ладожских валунах, крыша не протекала. Что еще нужно, чтобы строение не пришло в упадок? Чтобы никто не спалил ненароком.

Дабы иметь возможность передвижения, Илейко соорудил высокие перила от кодушки до родительского дома и, повиснув на них и перебирая руками, добирался при необходимости до нужного ему места. Появилась сноровка и несходящие мозоли на ладонях, и единственное сомнение, какое иногда закрадывалось в голову, было: а не оттянутся ли руки до самих пяток? В таком случае можно будет спокойно ходить по любым дорогам.

Все заработанное своим ремеслом он отдавал родителям, тем самым облегчив их труд по своему содержанию. Многие сестры, да и один брат обзавелись своими семьями. Кто отделился, кто остался в родительском гнезде. Работы хватало на всех.

Илейко с годами не озлобился, принимая жизнь такой, какая она есть. За радость для него было поговорить с маленькими племянниками и племянницами. Пуще же всего он любил книги, которых не было. Рукописные рыцарские хроники и жития святых были чрезвычайно редки, тем более в их удаленной от дорог деревне. Однако отец, да и сестры иногда находили где-то в Олонце какие-то приблудившиеся с разных концов света издания. Стоили они недешево, но для Илейки были поистине бесценны. Пусть они, зачастую, были написаны на разных языках, но он, практически заучивая наизусть, постигал и смысл, и чужую речь.

За книгу он и сделался однажды «казакку». То есть стал батраком с их двора (в переводе с ливвиковского, примечание автора). Бывали такие люди в деревнях и городах. Они не имели своего имущества и бесплатно работали на хозяина. Тот же, в размерах своей жадности, кормил их и снабжал одеждой. Казаков не уважали, потому как они не принадлежали сами себе, выполняя все прихоти своих хозяев. Зачастую хозяйская воля толкала людей на преступления. Что же поделать, люди – везде люди, развивать в себе сволочной характер всегда легче, нежели добропорядочность.

Илейко стал казаком по своей воле. Так уж сложились хозяйственные дела, что не получились у его отца отношения с одним из пришлых торговцев. Возникли обоюдные претензии, которые наместник малолетнего князя Александра, сына Ярослава, истолковал в пользу денег. Кто бы сомневался.

Суд да дело, хоть самому в казаки идти. Но порешили сообща по-другому: сын пойдет. Самый сильный.

Торговец и не подозревал, что сидевший в телеге великан, играючи выгибающий в самые прихотливые формы любые производные кузнечного молота, так его подведет. Договор был дороже денег, обратного хода не имел, поэтому казался заведомо выгодным.

Илейко только попросил для себя маленькую книжицу в простом кожаном переплете, что валялась у торговца в повозке. А в остальном он был согласен идти казаком к этому барыге и выполнять всякие работы по его воле и прихоти. Тот легко расстался с рукописью и уже представлял себя, как самого главного торгового властителя: никто не посмеет перечить, когда рядом будет стоять этакий гигант.

– Он мой казакку, – объявил он наместнику.

– И ты будешь его содержать? – по заведенному порядку поинтересовался княжий человек.