В очередной раз бросив непокорные стальные полосы под ноги, утирал пот рукавом.

– Так что делать-то будем? – спросил кузнец.

– Как чего? – удивился отец. – Снова подковы. Отпусти в горниле, да выгни обратно. У меня лошадь одна, она, так подозреваю, на таких коньках ходить не сможет.

– Погоди, – вдруг раздался голос подходившего к ним человека. Вообще-то это был не просто человек, это был настоящий рыцарь, да, к тому же обладающий отменным слухом. – Дай-ка я попробую.

Говорил он с акцентом, но вполне понятно. Кузнец, повидавший на своем веку множество самого разнообразного народа, безошибочно определил в нем хунгара: языки схожи, но исковерканы по отношению друг к другу практически до неузнаваемости. Этот хунгар старался говорить по-ливонски.

Отец протянул ему одну из поднятых с земли полос.

– Э, – вдруг подал голос один из подмастерьев. – Так неинтересно. Давай биться об заклад.

Ему, вообще-то, никто слова не давал, поэтому, если бы рыцарь зарядил парню с ноги в голову, или кулаком в живот, никто бы не удивился и не возмутился.

– Давай, – внезапно согласился хунгар, усмехнулся и отцепил с пояса маленький острый нож, какой в быту незаменим. Он его протянул ручкой вперед ушлому подмастерье.

Кузнец показал ученику кулак, вздохнул и, сходив в кузню, тоже вытащил маленький клинок. Это был белый метательный нож, «финка».

– За рыцаря, – сказал он по политическим, так сказать, соображениям. Богатому клиенту надо угодить, глядишь – и выгодный заказ перепадет. – От всей нашей организации.

У отца Илейки ничего простого с собой не было, поэтому он со вздохом передал ухмыляющемуся парню свой длинный боевой нож-скрамасакс, с которым старался не расставаться за пределами Вайкойлы.

– И я тоже за него, – кивнул он на хунгара.

– Э, так дело не пойдет! – возмутился подмастерье. – Если мы все за благородного господина, то кому же все это богатство достанется?

Все четверо посмотрели на него, потом взгляд переместился на Илейкиного отца.

– Уж никак не тебе, потомок лисы и куропатки! – сказал он и обреченно махнул рукой. – Ладно, я против всей вашей кодлы.

Подмастерье еще что-то радостно говорил, но на него уже никто не обращал внимание.

Рыцарь несколько раз подбросил железяку в руке так, что она совершила в воздухе полный оборот, словно примериваясь к ее весу. Потом развел локти в стороны, ухватившись за концы полосы, причем уперев один локоть в слегка согнутое колено. Кузнец подмигнул отцу, тот же никак не отреагировал, только в душе дал обещание отловить поганого подмастерье, и вытряхнуть из него всю его гнилую сущность.

Хунгар резко напрягся, вздрогнув от этого всем телом и шумно выдохнул, казалось, весь воздух из легких. Все наблюдатели одновременно прищурили глаза, словно сопереживая. Да так оно и было – каждый напружился, склонил голову и сжал руки в кулаки.

Еще немного, и дорогое платье иноземца лопнуло бы от сделавшихся камнями мышц, которым тесно в одежде. Отец Илейки даже губу прикусил.

Это длилось всего несколько ударов сердца, рыцарь начал, согнувшись в три погибели, как бы проворачиваться вокруг своей оси, все время неслышно вздыхая и резко выдыхая. Никто не мог видеть, что у него получается.

А не получилось ничего. Не согнулась подлая железка. Только согрелась в руках.

– Да не может такого быть! – одновременно выдали пять глоток.

Мимо пролетела ворона средних размеров, уже не птенец, но еще не взрослая.

– Может! – каркнула она и скрылась в кустах от греха подальше.

– Может! – повторил отец Илейки.

– Может! – обрадованно закричал подмастерье.

– Может, – вздохнул рыцарь.

– Не может быть, – почесал в затылке кузнец.

Скрамасакс вернулся к хозяину, к нему приплюсовались финка и маленький нож.

Кузнец, сокрушаясь о потере, хотел, было, сразу же бросить упрямые железки в горнило, но его остановил хунгар.

– Погоди! – он взял полосы себе. – А покажи-ка ты мне этого богатыря, что учудил такое с подковами.

– Пошли, – пожал плечами отец Илейки.

Рыцарь был без коня, тот отдыхал от дальней дороги где-то в крепости, поэтому они отправились в Вайкойлу на случайной повозке. Мужики ехали в Андрусово, вот и прихватили двух попутчиков.

Стефан представился, как мог, то есть в двух вариантах. «Герцог Стефан» – это по-обычному, и «Дюк Степанович» – так его окрестили слэйвины. Слэйвинов, без рода и племени было везде предостаточно. С ними считались все, кроме немцев. Немцы наделили себя избранностью и больше никого в этот круг не допускали.

Исчезали древляне, горяне, вятичи, кривичи и прочие народы. Зато на их месте, подминая их же самих, появлялись слэйвины. Словно по заказу у них объявилась своя религия, свои обычаи и своя история. У них появились свои князья, отрекшиеся от Веры, самоназванные великими. Их поочередно объявляли святыми. «Сколько икону не целуй, а если живешь не по Божьим заповедям – не быть праведником, – говорили раньше, но теперь все это стало неактуальным. Не нужно ныне творить чудеса, исцелять и проповедовать, давать пример в совестливости. Стало проще: собрал кодлу, вооружил ее – и на соседей войной. Больше народу зарезал – больше чести добыл. Деньги в церковь сдал, сколько договорились, объявился помазанником божьим. Подчинил себе территорию, сделался князем. Запретил величаться какими-нибудь «радимичами», обозвал всех «слэйвинами» – и порядок. А сам – князь. Пришли другие слэйвины, побились-побились и разошлись. Междоусобица, не племенная вражда.

Раньше жили-не тужили, соседствовали, уважали другой род, воевали по необходимости, но лицо не теряли. Вырезали, положим, деревню меря. Оставшиеся меря собрались и дали в рог захватчикам. Кто кого в итоге заборол – не разобрать. Надо договариваться. Оплакали павших героев – и дальше зажили.

Теперь не так, побили слэйвины других слэйвинов, да и пес-то с ними. Зато укрупнились. Государственность. Князя, в конце концов, уморили, свои же уморили, и в список Святых сразу же внесли. За то, что новую историю начал, единую. Душегуб проклятый.

Вот поэтому немцы и важничали, чистоту крови блюдя. Общались со слэйвинами, поглядывая поверх своих кошельков.

Стефан за долгое путешествие попривык к нравам слэйвинов, не обращал внимания на дурные порядки, даже смирился с новой трактовкой своего титула, где «герцог» стало означать имя, а собственно имя – принятое здесь отчество.

По возвращению из предательского «детского» крестового похода он долго вымаливал прощение у родителей, но его подвиги в освобождении других детей нашли подтверждения. За это был прощен и даже посвящен, не дожидаясь шестнадцатилетия, в рыцари. Король Андраш второй трижды хлопнул мечом по спине молодца и провозгласил его «сиром». Все были довольны. Особенно прекрасные дамы и их благородные родители.

Однако слава и признание дело проходящее. Пошел слух о грядущем настоящем Крестовом походе. Руководство и организацию брали на себя все тот же Андраш и австрийский герцог Лепопольд. Стефану пришло персональное приглашение через пьяного от счастья и попутных трактиров гонца.

Но он, к удивлению всех и вся, вежливо, но твердо отказался. Конечно, сразу был огульно обвинен в трусости, но так, за спиной. В открытую произнести оскорбление рыцарю побоялись: силы у него изрядно добавилось, да и решимости тоже. Слава кончилась.

Благородные родители прекрасных дам от него отвернулись, скоро последовали их примеру и сами дамы. Но Стефан не особо печалился. Ему было не до того.

Король Артур пленил его воображение. Освободить Гроб Господень от иноверцев, живущих в соседствующих кварталах, дело, конечно полезное. Но особой угрозы, святотатства и каких-нибудь кощунственных действий со стороны муслимов он в свое время не заметил. Может быть, конечно, плохо смотрел. Память об Иисусе и для них была святыней, хотя и называли они его уменьшительно-ласкательно «Иса».

Но история и загадка конунга по имени Артур, воспетого в легендах, была романтичнее, а, стало быть – и гораздо интереснее.