— Погодите, друже. Я хотел обратить ваше внимание на вот это место…
Это был сигнал. Буй-тур не успел глазом моргнуть, как Кротенко с Донцом схватили его за руки, а Микола надел наручники. Во рту Буй-тура торчал кляп. Бандит сидел бледный и только ворочал глазами. Он все понял.
Оставив Миколу с Буй-туром, чекисты вышли из бункера, чтобы завершить операцию.
Утром в управление государственной безопасности прибыли Кротенко, Донец, Клименко и Мамчур. Петр Федорович доложил Соколюку:
— Товарищ полковник! Операция прошла успешно. Щепанский захвачен живым и вместе с бандой доставлен во Львов.
Когда Буй-тура-Щепанского привели на первый допрос, на столе уже лежали его отчеты, дневники, другие шпионские материалы.
У бандита пересохло в горле. Щепанский что-то прохрипел и закашлялся.
Вопросы — ответы, вопросы — ответы… Щепанский рассказывал подробно, когда и как стал националистом, чем занимался в оуновском подполье.
— Я выполнял указания провода, — говорил Щепанский. — Приказы были общими, а мы на месте решали, кого и когда надо ликвидировать.
— Кого вы убивали? — спросил полковник Тарасюк.
— Активистов и всех, кого считали врагами организации.
— А женщин, детей?
— Тоже убивали.
— За что?
— Их мужья, отцы были активистами. Страхом и смертью мы хотели повлиять на население, чтобы оно не поддерживало Советскую власть.
— Сколько вы уничтожили людей?
— Такого подсчета я не вел.
Следователь взял со стола толстую тетрадь.
— А это что, не подсчеты?
Щепанский молчал.
— За что вы задушили Бариляка? Он имел в вашей банде кличку Борис.
— Да. На рождество мы зашли в село Стихов. Там узнали, что отец Бориса, Василь Бариляк, вступил в колхоз… Я не мог поверить. Заявился в хату, за мной — хлопцы. Спросил хозяев, знают ли они, кто мы такие. Они догадались. Угостили нас. Это было рождество. После ужина я спросил прямо: «Слышал, вы подали в колхоз. Ваш сын был полицаем, служил в дивизии СС «Галиция», теперь вместе с нами в подполье. Что он вам скажет?» — «Мы его туда не посылали, — махнул рукой Бариляк. — Пускай придет с повинной. Ему власть простит, как и другим. Да и вам время подумать, как жить дальше».
Щепанский облизнул толстые губы, глянул на следователя:
— Меня это так потрясло, что я не удержался — дал очередь из автомата по Барилякам. В тот же день задушил и Бориса.
— А его за что?
— Ну как — за что? Чтобы не мстил за родителей.
Следователь полистал записи Буй-тура.
— За что вы задушили мальчика Йосипа?
Бандита словно опустили с головой в ледяную воду — он сжался, губы передернулись в брезгливой гримасе.
— Это случайность. Мы прятались в клуне родителей этого хлопца.
— Кто это — мы?
— Моя группа. Те люди помогали нам харчами, давали информацию. В тот день мы у них прятались. Сидели, ждали вечера, чтобы уйти в лес. Дети играли в войну. И тот хлопчик залез в клуню через хлев, потому что двери были заперты. Увидел нас. Хотел выскочить… Ну, а потом дети стали искать его. Тоже пробовали залезть в клуню. Но Йосипова мать испугалась, что они нас увидят, и прогнала.
— А если бы еще кто-нибудь туда залез?
— Задушили бы. Что же делать?
— Родители Йосипа не расспрашивали вас про мальчика?
— Спрашивали. Мы сказали, что не видели. Они и до сих пор небось не знают, что с Йосипом сталось. Мы его закопали. Откинули сено и закопали. Потом снова накрыли.
— Кто именно задушил ребенка? — спросил Тарасюк.
— Я задушил, — ответил Щепанский.
— За что вы убили Ганнусю Зварич? — продолжал следователь.
— Было за что.
— Отвечайте.
— Это длинная история.
— У нас довольно времени.
— Она влюбилась в моего боевика. В Зенка. Когда-то они вместе ходили в школу. Ну, я разузнал, что Ганнуся уговаривает Зенка явиться с повинной. Она хотела уехать с ним…
— Как вы об этом разузнали?
— Из переписки. Хлопцы выследили место, где Зенко сберегал почту от Ганнуси, и тайник для переписки.
Из папки, что лежала на столе, следователь вынул мелко исписанный листочек бумаги, спросил Щепанского:
— Вы это письмо видели? Тот взял бумагу, осмотрел ее.
— Видел, но до Ганнуси письмо не дошло. Хлопцы перехватили.
— Вот я прочитал его, а вы скажите, что в нем подозрительного.
Милая!
Нынче, как всходило солнце, видел оченята твои в росе на барвинках. Ветер качал цветы, и капли росы дрожали. Помню, как ты плакала, и твои оченята были синие-синие… Эх, если б я мог, все бы отдал, только это невозможно. Знаю только, что без тебя не буду счастливым. Не буду, но… скажу, когда встретимся.
Вечно твой З.
— Что же вас в этом письме насторожило? — спросил полковник Тарасюк.
Щепанский опять взял записку, шепотом прочитал текст.
— Вот тут, после «но», три точки. Это могло быть намеком.
— Каким намеком? На что?
— Ну, он же пишет, что скажет при встрече.
— И все?
— Нет, не все. Мы еще имели письмо от Ганнуси. Она уговаривала Зенка бросить подполье.
— Есть у вас то письмо? — спросил Тарасюк Степана Остаповича.
— Да.
— Прочитайте.
Мой Зенко!
Страшно подумать, что делают знакомые хлопцы. Мы вместе учились в школе. Почему они убили учительницу и ее ребенка? Это страшно. Как плакали взрослые и дети, если бы ты видел! Неужели и ты там был? Боюсь, всю ночь проплакала. Но знаю, что ты не такой. Сделай, Зенко, так, как я тебя просила…
— Это то письмо? — спросил Тарасюк Щепанского.
— То, и еще было одно.
— Вот оно, товарищ полковник, — сказал следователь.
Любимый Зенко!
Я закончила школу на «отлично». Хотела послать документы в институт, но мне угрожают. Мои дома плачут и боятся. Не знаю, что я такое плохое кому делаю, что угрожают моим родным… Сколько можно жить в страхе? И за что? Я теперь такая запуганная, не знаю, что и делать. Почему мы не птицы? Помнишь, как ты пел «Дивлюсь я на небо»? Почему мы не можем полететь, куда хочется? Боже! Теперь я думаю только об одном: чтобы выжить.
— Сколько Ганнусе было лет? — поинтересовался Виктор Владимирович.
— Скорее всего восемнадцать. Как раз закончила десятый класс. Была очень молодая и очень испуганная. На всех смотрела круглыми глазами, как малый ребенок. Она не понимала, что случилось. На нее тоже все смотрели. Бледная была, но очень красивая. Я никогда не видел такой красивой девушки… Застрелили, оттащили в кусты, я пошел сказать, где ее зарыть. Она, убитая, была еще красивее.
— А как принял это ваш Зенко?
— Упал на землю, колотил кулаками и кричал: «Звери! Звери! Никогда не прощу!» Плакал. Хлопцы его связали, а я застрелил из пистолета. Это и для нас, и для него было лучшим выходом.
— Вы следили за Зенком?
— Не только за ним. Проверяли всех подпольщиков, особенно тех, кто еще не был связан с организацией кровью. Каждый должен был что-то сделать: убить активиста, учителя, комсомольца, поджечь клуб, сельсовет. После этого человек уже не мог явиться с повинной. Так приказывали наши зверхники.
Ссылаясь на приказы, Щепанский изощрялся, чтобы переложить вину на организацию, на оуновских руководителей, которые принуждали его совершать преступления.
— Значит, все преступления вы совершали только по приказу зверхников, — уточнил следователь.
Щепанский облегченно вздохнул:
— Да! Все делал только по приказу. Прошу так и занести в протокол.
— Хорошо.
— А участники вашей банды на допросах рассказывают, что они убивали, душили удавкой женщин, детей по вашему приказу, а не зверхников, — сказал Тарасюк.
— Такого быть не могло, — решительно отказался Щепанский. — Правда, я для них был зверхником, — и он развел руками.
— А ваш боевик Береза на допросе показал, что в июне 1947 года в лесу, возле села Руданцы, вы задушили женщину и ее ребенка без приказа зверхников.
