Полковник помолчал, потом стал обдумывать вслух положение:

— Из группы живыми остались трое. Однако в подполье способны вернуться только Микола и Сокира. Давайте прикинем, какие у нас возможности…

Мамчур сидел пришибленный. Такого поворота вряд ли можно было ожидать. Мысли путались, разбегались. Не мог ни на чем сосредоточиться.

— На днях отправится на восток эшелон с ранеными, — продолжил Тарасюк. — С этим эшелоном отправитесь и вы, Микола, с Сокирой вместе. Будете помогать медперсоналу и сопровождать Горлореза до дому. Может, он пригодится вам как непосредственный свидетель гибели Черноты. Теперь давайте про обстановку…

Мамчур облегченно вздохнул. Все-таки неплохой выход! Просто грех, если план снова сорвется. Но Сокира… Тут и вправду есть над чем пораздумать…

— Сокира в последнее время очень изменился, — сказал Микола. — До сих пор я вам ничего не сообщал о его настроении — как-то выпустил из виду. А нынче утром — снова деталь. Перед боем, когда корпус занял исходные позиции, всех нас созвал Чернота. Наверное, было какое-то дело, но все испортил Сокира. Потер руки и завел: «Говорят, через несколько дней наши гвардейцы будут обедать в Берлине. Я видел недавно, как немцы, подняв руки, спрашивали, где тут плен. Ну и комедь! Кто мог подумать, что все так обернется?» Чернота на него рявкнул, и не знаю, чем бы кончился их разговор, если бы не команда «по машинам».

— Вы думаете, Сокира не захочет вернуться в подполье? — уточнил Тарасюк.

— Раз он своего настроения не мог скрыть даже от Черноты, то, наверное, не сегодня завтра явится с повинной, тем более теперь, после смерти зверхника.

Тарасюк усмехнулся:

— Видно, пребывание в Красной Армии пошло ему на пользу. Это хорошо. Будем надеяться, что станет человеком. Но прийти с повинной на фронте он не успеет — пока опомнится после гибели Черноты и ранения Горлореза, пройдет несколько дней. Тем временем вы уже будете в дороге. В эшелоне Сокира вряд ли будет искать встречи с чекистами. Вероятней всего, он сделает это позже.

— Главное, вместе вернуться, одному мне могут не поверить, — сказал Мамчур. — Расскажем зверхнику всю правду. Пускай проверяют сколько угодно! Горлореза вправду ранило, ну а Чернота… Туда ему, зверю, и дорога! Может, это даже и лучше — закопали, и все концы в землю.

— Так-то оно так, а все-таки, — задумался Тарасюк. — Над материалами, которые были зашиты в одежде Черноты, уже поработали дешифровальщики, и выяснилось, что там информация о положении ОУН на Украине и отдельные шпионские сведения. В документах обнаружили некий адрес и хорошо зашифрованные условия опознавания. Вот и все. К тому же разобраться в этом не так просто. А где взять явки, пароли? Как найти какал, по которому должны были проходить все эти связи? Вот вам, Микола, и «все концы в землю».

— Что касается кодов, то я вам помогу, — уверил Мамчур.

— Ну хоть это хорошо, — выдохнул Ченчевич.

— Вы можете сказать, кому именно предназначалась почта? — спросил Тарасюк.

— Кто знает, — развел руками Микола. — Наверно, Бандере… Но сначала материалы должны были попасть к связным, а уже потом — по назначению.

Тарасюк глянул на Мамчура:

— А мог бы кто-нибудь из вас вместо Черноты понести почту?

— Не дальше первого пункта связи, — покачал головой Микола. — Чернота достаточно известен в среде националистов. Правда, связь может проходить через Марту. Думаю, примет Черноты ей не дали, потому что группу должен был вести я.

— А кто такая Марта? — полюбопытствовал полковник.

— Националистка. По поручению ОУН служит горничной у Елизаветы — дочери гетмана Скоропадского.

— Выходит, оуновцы имеют своих людей и в среде монархистов? — удивился Ченчевич.

— Такая агентура, конечно, есть. Но я знаю только про Марту.

Тарасюк вынул блокнот, полистал мелко исписанные странички:

— Вам известен, Микола, вот этот адрес: Берлин, Ванзее, Алоизенштрассе, 14?

Мамчур отрицательно покачал головой.

— Так вот, этот адрес был обнаружен в бумагах Черноты, — продолжал полковник. — Как утверждают местные жители, неподалеку, на той же улице, находится вилла Скоропадских. Более точных сведений пока что не имеем. Откровенно говоря, личность гетмана и местонахождение его виллы интересовали нас меньше всего… Но теперь в связи с вашими предложениями… Видите, тут есть определенное совпадение. Мартой стоит заняться.

— К сожалению, о ней я знаю мало, да и то из вторых рук. Сначала она, кажется, имела задание собирать материалы, которые компрометировали гетманцев в глазах немцев…

— Зачем это нужно было оуновцам? — перебил Ченчевич.

— Перед войной эмигрантские круги монархистов заявили о своих претензиях на руководство националистическим движением и надеялись с помощью вермахта получить украинский трон. Но бандеровцы и мельниковцы не меньше их рвались к власти…

Так оно и было на самом деле.

Уже после оккупации гитлеровцами Польши экс-гетман понял, что его оттеснили более ловкие конкуренты из ОУН, захватившие самые теплые места в созданных немцами комитетах и учреждениях. Тогда Скоропадский отправил Елизавету в Варшаву, а сам устроил в Берлине хозяевам сцену ревности — обратился во внешнеполитический отдел фашистской партии с жалобой на своих «политических оппонентов». Решение фашистской верхушки было недвусмысленно: ликвидировать агентурную дискриминацию по отношению к сторонникам гетмана. Оуновцам ничего не оставалось, как потесниться и поделиться немецкими марками и оккупационными злотыми.

Но проходило время, а «домашняя война» между оуновцами и гетманцами не прекращалась. И даже больше — от взаимных поклепов и грязной ругани обе стороны перешли к физическому уничтожению противников. Однако жизни «его ясновельможности» опасность не угрожала. Он был постоянно под охраной, и не только гетманской, но и немецкой, потому что в покоях «монаршего дворца» на Глендорфплац, где за банкетными столами собирались самозваные генералы да атаманы, провозглашались звонкие тосты в честь фюрера и «великой Германии».

Что ж, за верность рейху министерство иностранных дел приплачивало Скоропадскому значительное содержание вдобавок к ежемесячному гонорару, назначенному еще в 1928 году покойным президентом генерал-фельдмаршалом Гинденбургом.

— Как, по вашему мнению, Микола, кто взял верх в этой схватке? — спросил Тарасюк.

— Конечно, оуновцы. Правда, кто-то из руководства рассказывал, будто гитлеровцы давали Скоропадскому особые поручения, поэтому среди всех претендентов на гетманскую булаву из числа монархистов он был у них на особом счету. Еще перед войной с согласия Скоропадского абвер использовал для переброски в Советский Союз со шпионскими заданиями старые кадры гетманской полиции и разведки. Да и в военные годы «его ясновельможность» помогал гитлеровцам своей агентурой, разбросанной по многим странам Европы и Латинской Америки.

— На кого же еще ориентировался Скоропадский?

— Говорят, сотрудничал со многими иностранными разведками, но тесней всего был связан с военными и разведывательными кругами Германии. В гестапо и Министерстве иностранных дел его лояльность не вызывала сомнений. К тому же гетман в близком родстве с фашистской верхушкой. Используя служебное положение и связи мужа, графа Монтрезора, Елизавета часто бывала вместе с ним и с Мартой в странах Европы и Латинской Америки. Там выполняла отцовские поручения.

— Как же расценивали фашисты Елизаветины поездки? — поинтересовался Тарасюк. — О таких деталях Марта не информировала оуновцев?

— В этом не было нужды. О реакции немцев рассказывал руководитель ОУН в «генерал-губернаторстве» Роман Сушко, поддерживавший тесные контакты с нацистским полковником Альфредом Бизанцем — так называемым специалистом «по украинским делам». Он и передал Сушко, будто бы, со слов гауляйтера Польши Ганса Франка, старый болтун Скоропадский не может удержаться, чтобы не заработать лишней копейки на продаже информации. Разведка нарочно раскрывала ему всяческие «тайны», чтобы использовать алчность гетмана и Елизаветины поездки для дезинформации своих противников. Но эти зарубежные вояжи очень интересовали оуновских верховодов.