Совокупность экклезиологии славянофилов, считает Фудель, «поднимается выше ее полемического аспекта». Порою Хомяков, «забывая о своих обличениях, говорит о сущности всей как будто и сейчас еще не разделенной Церкви Христовой»[427]. Цитируя дорогие ему слова Хомякова о том, что «сокровенные связи, соединяющие земную Церковь с остальным человечеством, нам не открыты»[428], Фудель видит плодотворный путь не в диалоге богословских работ, а в диалоге покаяния и молитвы — «покаяния о себе и молитвы о соединении». Чудо единства может быть достигнуто только в молитве — «и в одинокой, и через нее в совместной молитве и с католиками»[429].

Важной частью славянофильского наследия Фудель считает признание отсутствия любви причиною великой схизмы. И если у славянофилов хватало мужества видеть оскудение в своей Церкви — тем паче теперь, перед лицом столь далеко зашедшей дехристианизации мира «важнее всего не установление заблуждений других Церквей, а осознание именно своей вины в разделении, своей части во всеобщем омертвении христианства, во всеобщем уходе от первоначальной святости и любви, от благодати в обмирщение»[430].

Славянофилы, писал Хомяков, «посвятили себя великому всемирному труду христианского воспитания»[431]. Их чаянием было, по словам Ивана Киреевского, воплощение в русской общественной и семейной жизни духа истинной христианской веры. Истоки его они находили в писаниях святых отцов, совершенно неведомых тогдашнему образованному обществу. Первые же статьи Киреевского о святоотеческой философии, возвышающей разум к превосходящему рассудок высшему умозрению, производили, по цитируемому Фуделем признанию современника, «впечатление какого‑то путешествия в новооткрытые страны». На этой почве произошло и сближение с подлинной монашеской традицией, наиболее полно в современной им России реализованной в Оптиной пустыни. Этот монастырь с детских лет был особенно дорог сердцу Сергея Фуделя.

Подробно раскрывая историю взаимоотношения семьи Киреевских с оптинским старцем Макарием, Фудель посвятил особую статью их десятилетнему сотрудничеству в деле перевода и издания аскетической литературы, результатом которого стало появление 26 томов подвижнических книг. Большинство из них составляли столь любимые Фуделем творения, многократно цитированные в его трудах и обширно использованные в «Пути Отцов».

Это приложение к работе «Славянофильство и Церковь» было закончено двумя годами позже основного текста. Новая тетрадка («Оптинское издание аскетической литературы и семейство Киреевских») потребовала большого труда: в течение весны 1974 года Сергей Фудель провел долгие часы в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени Ленина, проработав множество документов из собрания Оптиной пустыни и семейного фонда Киреевских. Работа эта, выполненная с большой любовью и проникновенностью, опубликована была лишь три десятилетия спустя. Она стала несомненным вкладом как в историю Оптиной пустыни и славянофильского движения, так и в изучение христианского просвещения России. Особенно интересно современному читателю узнать, как нелегко было в свое время убедить духовную цензуру извлечь из- под спуда сокровища святоотеческих писаний: едва ли удалось бы справиться с этой задачей, если бы не мудрое содействие святого митрополита Московского Филарета.

Оптинское издательство, пишет Фудель, создалось монахами, но при глубоком участии людей семейных, «создалось в монастыре, но, может быть, больше всего для того “монастыря в миру”, о котором, готовя нашу эпоху, учили Тихон Задонский, преподобный Серафим, Георгий Задонский, Феофан Затворник, Достоевский».

Монастырь в миру — это, по Фуделю, «монастырь “без мантии”, без стен, ограждающих от бурь и соблазнов, и без столь любезного для нас соскальзывания во внешность». Это «сокровенная жизнь в Боге, это первохристианство»[432]. Опыт, получивший основание в русской истории XIX века, оказался главной опорой верных в катастрофическом XX столетии. И лучшим подтверждением того стал сам Сергей Фудель — не монах и не священник, но человек не от мира, посланный Христом в мир.[433]

Статьи о славянофильстве и об оптинских изданиях были написаны С. И. Фуделем не без ожидания увидеть их напечатанными. Так, «Славянофильство и Церковь» писалось, судя по письмам автора, «с целевой установкой на “Богословские труды”»[434]. Рукопись была в 1972 году доставлена в Издательский отдел Патриархии, но издана там не была. Как и ни одна другая работа Сергея Иосифовича. Винить в этом сотрудников редакции не приходится — виноваты были условия несвободной жизни Церкви. Надо помянуть добрым словом тех, кто не только поддерживал в бывшем заключенном и ссыльном надежду на востребованность его писательства, но и предоставлял скромное, хотя и существенное для нищего автора материальное подспорье. Кроме денежной, чрезвычайно важной была и интеллектуальная поддержка в виде книг (особенно изданных за границей) и возможности быть в курсе событий церковной жизни.

Судя по некоторым свидетельствам, еще в начале 60–х годов Фудель познакомился с секретарем редакции «Журнала Московской Патриархии» A. B. Ведерниковым (1901–1992), который был одним из наиболее влиятельных и активных церковных деятелей того времени. Сын простого крестьянина, в 1924 году он окончил Институт слова, где еще застал лекции Николая Бердяева и Ивана Ильина, а после войны — Московскую духовную академию. Гостеприимная квартира Ведерникова в Плотниковом переулке, в краю арбатского детства Сергея Фуделя, была исключительным в советской Москве местом человеческого общения, которое, возможно, было главным призванием Анатолия Васильевича. Его дом был «местом паломничества, особенно в кругах московской интеллигенции»[435], и многие люди искусства и культуры именно здесь приобщились к жизни Церкви. «Мы все получили в его доме образование, потому что у него была замечательная библиотека. Эта библиотека ходила по рукам. Русскую философию, историю — все это мы получили с его полок»[436], — вспоминает Людмила Улицкая. Вполне возможно, что этой библиотекой пользовался и С. И. Фудель.

Работа Ведерникова в редакции подцензурного церковного журнала, к сожалению, не позволяла реализовать многие планы этого одаренного и преданного Церкви человека. Однако он использовал свои возможности, чтобы оплачивать написание статей, а также выполнение переводов работ иностранных авторов, очевидно не имевших в то время шансов на успешное «проталкивание» через цензуру. Так Анатолий Васильевич стремился работать для будущего Церкви, а кроме того — материально поддерживать тех, кто трудится с той же целью.

Эту миссию с не меньшим усердием продолжал сменивший Ведерникова в 1962 году в должности секретаря редакции Евгений Алексеевич Карманов (1927–1998). «Многим из тех, кого неприятие официальных властей лишило куска хлеба, Е. А. заказывал переводы, рефераты и т. д. И это не было только благотворительностью: однажды, заказав перевод творений одного из древнехристианских авторов, Е. А. сказал переводчику, что сделать этот перевод — наш долг перед потомками»[437], — сообщает близко знавший его священник. В личном архиве Е. А. Карманова[438] сохранились не менее двенадцати машинописных копий произведений С. И. Фуделя.