— Ты лучше с ней поезжай, дочка. Что тебе здесь делать? Квартиру сегодня же велено очистить, а Митю мы похороним.

Незнакомая женщина прибавила гулким голосом:

— Берите с собой вещички и идемте. Княжна велела доставить к обеду.

— У меня ничего нет, — сказала Соня. — Если ехать, то прямо так.

Монашка, помедлив, возобновила чтение. Высокая женщина в пелерине вышла, а Соня — за ней следом.

Помимо дворника, мужской прислуги в усадьбе княжны Мышецкой не было. Все работы выполняли многочисленные женщины, большинству из которых уже перешло за пятьдесят. Ту, что была прислана за Соней, называли Лысихой (по ее фамилии — Лысова); она водила электромобиль княжны, следила за его исправностью и при необходимости производила ремонт.

Соня рассеянно глядела в окно на уплывающий город. Она не знала и не любила Петербурга; ее мир ограничивался несколькими неприглядными улицами неподалеку от их квартиры. Когда электромобиль выбрался за городскую черту и начались поля, Соня заснула.

Усадьба показалась ей развалюхой. Как бы ни было убого петербургское жилье Думенских, оно, по крайней мере, располагалось в многоэтажном каменном доме.

Княжна Мышецкая, маленькая и старая, упакованная в море кружев и рюшей, жалостливо улыбалась Соне своим сморщенным личиком.

Соня стояла возле электромобиля и глядела на нее отстраненно, холодно. Женщина-шофер тихо прошипела Соне на ухо:

— Поцелуй у княжны ручку.

И подтолкнула девочку в спину.

Соня деревянно подошла, наклонилась, приложилась к мяконькой ручке княжны.

— Бедная… бедная сиротка! — выговорила княжна. Она обхватила Соню и утопила ее лицо в густо надушенных кружевах. — Совсем дикая. Но чего ожидать от дочери игрока и пьяницы? У тебя, бедняжки, совсем не было перед глазами достойного примера для подражания.

Поглядеть на новую воспитанницу высыпали обитательницы усадьбы. Соне казалось, что они лезли из всех щелей, как тараканы: дряхлые и крепкие, постарше и помоложе, рыхлые и жилистые, с сурово поджатыми губами или, наоборот, слезливые и сентиментальные. Некоторые были в темных платьях с воротничками, другие — в светлых, из дешевого материала, но с обилием лент и самодельных украшений.

Одна из них, которую княжна называла «Овсиха» (по ее фамилии — Овсянникова), пожилая особа с красным рыхлым лицом, сплошь пронизанным жилочками, и постоянно заплаканными глазами, твердыми пальцами взяла Соню за руку повыше локтя и отвела наверх, в комнаты.

— Здесь будешь жить, — сказала Овсиха. Голос у нее тоже был заплаканный. — Княжна о тебе позаботится.

Комната была крошечная, как и все другие в этом доме. Полочки на стене и подоконник все были заставлены безделушками, например, разноцветными фигурками кошек, сделанными из проволоки и катушечных ниток, или вязаными медвежатами в кокошниках и сарафанах.

Соня глядела на них с нескрываемым отвращением. Овсиха этого не заметила.

— Княжна-благодетельница отдала тебе самую светлую комнату, — проговорила она. — Повезло тебе!

— Кто здесь раньше жил? — спросила Соня.

— Раньше-то? Катя.

— И где же эта Катя?

— Умерла.

— От чего умерла Катя?

— Не знаю, — пожала плечами Овсиха. — Зачахла да померла. Схоронили недавно.

— Сколько ей было лет? — настаивала Соня.

— Зачем тебе все это знать? — не выдержала Овсиха.

— Интересно, — сказала Соня.

— Да лет двадцать пять, может быть, было, — сказала Овсиха. — Княжна ее сызмальства воспитывала. Замуж хотела отдать.

— Что же не отдала?

— Не за кого было. Здесь полк сейчас стоит гусарский, у нашей Кати и закружилась голова. Всякую осмотрительность забыла…

Соня молча смотрела на Овсиху.

Та прибавила:

— Катя на балу разгорячилась, а потом пила холодный квас у открытого окна — простудилась и за три дня сгорела в лихорадке. Недавно схоронили. От нее и платья хорошие остались. Немножко подогнать — и будут тебе в самый раз.

Она оставила Соню в комнате, прибавив напоследок, что к чаю ее позовут, а до того ей надлежит привести себя в порядок и подготовиться к обстоятельной беседе с княжной.

Но когда Соню позвали пить чай, то обнаружили девочку на прежнем месте — возле окна; Соня не переоделась, не причесалась, даже не умыла лица.

Овсиха, прогневавшись, схватила ее за волосы и потащила к умывальнику. Опустив лицо девочки в таз с водой, она обтерла ей щеки и лоб своими шершавыми ладонями, затем едва не удушила мохнатым полотенцем и под конец смазала ароматической мазью, источающей резкий запах. Соня, улучив момент, повернулась и быстро укусила Овсиху за руку. Та вскрикнула и несколько раз ударила Соню по голове, а затем расчесала ей волосы, сильно дергая и грозя остричь.

С туго заплетенной косой, в свежем кружевном воротничке, пахнущая прогорклой сладостью, Соня спустилась к общему чаю.

— Перестань кукситься, — шипела Овсиха. — Перед княжной стелись, поняла? Стелись ей под ноги!

Стол в большой нижней комнате был накрыт на бесчисленное число персон. Не всем приживалкам хватило места — некоторые с чашками разгуливали по залу, выглядывали в окна или садились на низкие диванчики, выставленные вдоль стен.

Три больших окна были раскрыты настежь. Несмотря на это, было душно. Ветки отцветшей, пыльной сирени заглядывали почти в самую комнату.

Княжна восседала во главе стола в больших покойных креслах, вознесенная много выше прочих. Ее ножки в атласных туфельках покоились на особой бархатной банкеточке. Прочие особы клубились на стульях и табуретах, переговаривались, перешептывались и постоянно ловили взгляд княжны — каждая старалась угадать, какое желание сейчас возникнет у благодетельницы, чтобы удовлетворить его как можно скорее, опередив остальных. Многие с нескрываемой злобой смотрели на нынешнюю фаворитку — старуху в коричневом чепце, которая отдирала своими твердыми желтоватыми ногтями корочку с печеной булки. Княжна сама поручила ей это занятие, потому что сочла корочку слишком жесткой для жевания.

Когда вошла Соня, все разом уставились на нее. Княжна повелительным жестом согнала приживалку, занявшую место рядом с ее креслом, и кивнула Соне:

— Подойди.

Соня приблизилась.

Овсиха одними губами произнесла:

— Стелись ей под ноги!

И, видя, что Соня продолжает стоять, подскочила и толкнула девочку в спину, так, что та упала на колени и оперлась о пол руками.

Княжна благосклонно посмотрела на Сонину макушку.

— Ну что ты, дитя мое! Не нужно меня благодарить. Любой, кто располагает средствами, как я, сделал бы для сироты то же самое… Сядь.

Она постучала пальцем по освободившемуся стулу.

— Вот сюда садись.

Соня села.

Княжна повернулась к Овсихе:

— Как ее имя?

— Думенская, матушка, — ответила Овсиха, приседая в низком реверансе. — Соня Думенская.

— Соня, — повторила княжна задумчиво. — Что ж, пусть будет Соня. Скажи мне, Соня, давно ли умерла твоя мать?

— Давно, — сказала Соня.

— Я была против ее брака с этим Думенским, — заметила княжна. — Думается мне, я ее помню. Бедное создание. Чересчур влюбчива, отсюда и беды. Что же, Соня, хорош собой был твой отец? Я его никогда не видела.

— Мой отец — игрок и пьяница, — сказала Соня. — А я ходила ему за водкой, чтобы он меня не бил.

Кругом заохали, а княжна поднесла к лицу платок и строго проговорила, что считает первейшим своим долгом дать сироте хорошее воспитание.

Соня думала о том, что именно сейчас, наверное, гроб ее отца забрасывают землей, а из квартиры выносят последние вещи, которые еще могут напоминать о Думенских. О своей матери она не сохранила никаких воспоминаний: та умерла, едва Соня появилась на свет. Дагерротипических ее портретов в доме не было.

— Ваше сиятельство, кто сообщил вам о том, что я теперь сирота и нуждаюсь в опеке? — вдруг спросила Соня.

Этот прямой вопрос был расценен обществом как неслыханная дерзость. Овсиха побледнела, и чашка в ее руке застучала о блюдце. Другие, онемев, воззрились на Соню. Она ощутила, как ледяная дрожь прошла по ее телу, но все-таки не опустила глаз.