Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Теперь придется действовать силой, — объявил Витольд, как будто до сих пор наше обращение с Муриным представляло образец добровольности и свободы выбора. — Держите веревку натянутой, Трофим Васильевич.

Я повиновался. Витольд одной подсечкой сбил Мурина с ног, уселся на него сверху и ножом разжал его стиснутые челюсти. В левой руке у Витольда оказался пузырек с каким-то лекарством, которое Витольд ловко влил Мурину в рот.

Мурин вытаращил глаза, фыркнул, обливая Витольда лекарством, потом судорожно глотнул. Веки его задрожали, ноги несколько раз стукнули об пол и обмякли.

Витольд поднялся, обтер ладони об одежду и снял с Мурина веревочную петлю.

— Все, — промолвил он.

— Все? — удивился я. — Что вы с ним сделали?

— А как, по-вашему? — спросил Витольд.

— Отравили? — предположил я.

— Почти, — вздохнул Витольд. — Это сильное успокоительное. Подействовало как снотворное.

Он вынул из заплечного мешка одеяло и закутал Мурина. Мешок сильно исхудал, обвис. Очевидно, Витольд хорошо изучил повадки Мурина и запасся привычным набором орудий для поимки и приведения в чувство безумного дворника.

— Теперь он будет спать, а пробудившись сразу увидит выход из пещеры и сможет вернуться домой, — объяснил Витольд. — Вы мне очень помогли, Трофим Васильевич. Без вас я бы часа два еще возился, наверное. Он сильный, Серега. Сильный и хитрый.

Я молча кивнул, и мы с Витольдом покинули пещеру.

Глава двенадцатая

Я раздумывал вот над какой проблемой: наносить визиты я уже, можно сказать, научился; однако неизбежно грядет час, когда мне придется устроить у себя большой прием, например, на день Ангела. Я пытался представить себе, как это происходило при покойном Кузьме Кузьмиче. Наверняка имели место карты, степенные разговоры и немножко танцев — из снисхождения к молодежи.

Будучи реалистом, я отдавал себе, конечно, отчет в том, что отделаться картами и «немножко танцами» мне не удастся. Я молод; следовательно, по мнению большинства, должен любить веселье. Из книг, бесед с умными людьми и по собственному опыту я также знал, что обманывать ожидания большинства — это все равно, что запихивать голову в духовку и удивляться спекшемуся мозгу. Однако я терялся в догадках: чего, собственно, от меня ожидают.

Здешняя «молодежь» вся была, мягко выражаясь, немолода. Должен ли я поэтому отыскать в Петербурге и пригласить каких-то моих прежних друзей по студенчеству? И где раздобыть достаточное число молодых девиц из хорошего общества?

Все эти мысли глодали мой бедный ум, когда, внезапно выглянув в окно, я получил новое свидетельство причуд провинциальной жизни.

Следует отметить, кстати, что после происшествия с дракой и последующим бегством пещерный дворник мой преспокойно возвратился к покинутым пенатам. Он провел в уединении, как и предрекал Витольд, еще почти сутки. Лекарство благотворно воздействовало на его нервы. Пробудившись в столь экзотическом месте, как пещера, Мурин ничуть не удивился. Он завернулся в одеяло, как в плащ, вскарабкался по склону и явился домой весь грязный, с глиной в волосах, но абсолютно спокойный. Он посетил баню, получил от кухарки полную тарелку щей с мясом, после чего приступил к исполнению своих обязанностей, как ни в чем не бывало.

Я как раз любовался чисто выметенной дорожкой перед домом, когда увидел, что по ней движется своего рода шествие. Впереди выступала Анна Николаевна Скарятина собственной персоной. Она была в чрезвычайно хорошенькой шубке из легкого серого меха, в шапочке с меховым перышком. На ходу она энергично размахивала рукой, в которой держала муфту. Неожиданно от всей ее фигуры повеяло чем-то рождественским, и мне даже краем глаза привиделась украшенная елка.

За Анной Николаевной следовал тот самый мужиковатый лакей, которого я встречал в доме Скарятиных. Он был в валенках, которые затрудняли ему шаг, ибо доходили до колен и мешали сгибанию ноги. Лакей был также в рукавицах, которыми удерживал большую строительную тачку, всю в пятнах белой краски. На тачке громоздились какие-то тяжелые угловатые предметы, прикрытые рогожей. С моего наблюдательного пункта это выглядело как небольшой гроб, к примеру, младенческий.

Странно, однако, но рождественское настроение при виде этой слегка зловещей фигуры у меня не улетучилось, а напротив — усилилось. Почему непременно гроб, положим? Почему не ясли с Младенцем-Христом? Волхвы не обязаны писать вежливые письма, предупреждая о своем визите.

Я быстро вышел Анне Николаевне навстречу.

Она улыбнулась:

— Трофим Васильевич, как мило! Рада, что застала вас.

Я был несколько удивлен ее словами.

— Но разве вы не рассчитывали меня застать, когда отправлялись ко мне с визитом?

Она кивнула, засмеялась.

— Вы ужасно милый, — повторила она. Затем обернулась к лакею: — Оставь здесь и отыщи Мурина. Пусть поможет отнести в дом.

Я поцеловал руку Анне Николаевне, проделав это, впрочем, довольно неловко.

— Счастлив вас видеть.

— Давайте же наконец войдем! — сказала она.

Мы поднялись по ступеням крыльца, я помог Анне Николаевне снять шубку, принял у нее муфту и шапочку.

Она проговорила:

— А я ведь к вам надолго, Трофим Васильевич, не хочу в зимних сапожках сидеть.

С этими словами она преспокойно уселась на табурет, и я стащил с нее сапожки.

Она сама отыскала в моей прихожей в ящике маленькие домашние туфельки и надела их.

— Это еще дядя ваш для меня купил, — сообщила она. Ее, очевидно, забавляло мое смущение. — Я так и знала, что они сохранились.

— Вы, Анна Николаевна, удивительная, — сказал я, держа испачканные руки врастопырку. — Такая… простая.

— Вы ведь никому не расскажете? — спросила она строго. — Обещаете?

— Обещаю…

— Ладно, ступайте теперь отмываться, а потом приходите в «ситцевую гостиную» — я там буду вас ждать.

Распорядившись таким образом, Анна Николаевна упорхнула, а я отправился в умывальню. Когда я вернулся, переодетый в одну из нарядных домашних курток из коллекции дяди, Анна Николаевна уже сидела в кресле и надзирала за тем, как Мурин и ее собственный лакей вносят в гостиную большой ящик.

Теперь я понял, что это был за ящик. Мне уже доводилось видеть его. Там хранились палеонтологические образцы, собранные Анной Николаевной.

Я устроился в кресле, с любопытством глядя на свою гостью.

— Разрешите одну загадку, Анна Николаевна, — начал я, — и заранее простите глупого петербуржца, который задает вам такие вопросы.

— Хорошо, — улыбнулась она.

— И сердиться не будете?

— Только за то, что интригуете.

Я вдохнул побольше воздуха и спросил:

— Ваш визит ко мне — это в порядке вещей в Лембасово или же, напротив, — верх неприличия и проявление исключительной свободы духа?

— Вот вы о чем!.. — Она нахмурилась, потом засмеялась. — Полагаю, я уже в тех летах, когда мои визиты, даже и к холостому мужчине, не выглядят ни верхом неприличия, ни проявлением исключительной свободы… Скорее, дружеский жест, никак не окрашенный полом.

— Чем? — не понял я.

— Полом… — повторила она и сделала рукой в воздухе округлое движение, как бы рисуя эфемерно-соблазнительную женскую фигуру.

Я, кажется, покраснел, чем доставил ей неизъяснимое удовольствие.

— Когда-то я частенько бывала в этом доме, — заговорила Анна Николаевна. — Разумеется, приходила с моей компаньонкой, Ольгой Сергеевной… Она умерла года два назад. Малозначительная была женщина и, в общем, мне не нравилась. Постоянно вышивала какие-то скучные салфетки и всем их дарила. Кажется, она даже немножко интриговала против отца… Но поскольку она ни на что не была годна, то я держала ее при себе.

— Для чего же?

— Как вы считаете, Трофим Васильевич, что будет с никуда не годной и немолодой женщиной, если она потеряет место компаньонки? — спросила Анна Николаевна.

— Хотите сказать, что она жила у вас из милости? — догадался я.

31
{"b":"170832","o":1}