Я не успел и рта раскрыть, как, отстранив меня, в комнату ввалился Матвей Свинчаткин. Тяжело дыша, он уставил бороду на «тверичанина».

— Со свиданьицем, Захария Петрович, — вымолвил он.

Беляков отскочил в дальний угол комнаты.

Такого я прежде никогда не видел, хотя в книгах читать доводилось: мол, «его подбросило»… Я еще гадал, помнится, как это может быть, чтобы «подбросило»? А вот теперь узрел воочию. Словно под Захарией с силой распрямилась пружина, так стремительно и, главное, так внезапно улетел он в этот свой угол. И произошло это со скоростью, не уловимой человечьим глазом. Кошки иногда так прыгают, но нечасто.

Матвей, зловеще улыбаясь, надвигался на Белякова.

— Сократыч! — выговорил Беляков. Он уселся на стул, уставился на Матвея. — Что ты здесь, братец, делаешь? — спросил Беляков довольно твердым голосом.

Обо мне они тотчас позабыли, так что я, потеснив чемодан, уселся на кровати и положил ногу на ногу.

— Встать! — приказал Матвей.

Беляков негромко рассмеялся. С каждым мгновением он все более приходил в себя.

— Да ты, кажется, рехнулся, Сократыч! Тебя вся петербургская полиция разыскивает, а ты по Лембасово разгуливаешь, да еще с такой наглостью…

— Положим, не вся полиция, а только господин Порскин, — вставил я.

Беляков повернулся в мою сторону. Он отвлекся от Матвея только на миг, но этого хватило: внезапно в руке у Свинчаткина оказался лучевик.

Я даже не подозревал о том, что Свинчаткин может быть вооружен. Мне столько раз повторяли, что Матвей «никого не убил и даже не ранил»! Я приучился считать его «благородным разбойником», который действует лишь силой убеждения да изредка — угрозами.

— Ты — мой билет на свободу, — сказал Матвей. — Должен был понять с самого начала.

— Что ты городишь, Сократыч? — возмутился Беляков. Он косил глаза на лучевик, но по-прежнему сидел в непринужденной позе. — Какой билет, на какую свободу? Ты грабитель, виновный, к тому же, в незаконном ввозе ксенов на Землю… А я — сотрудник экспедиционного корпуса, пострадавший от твоих безответственных действий.

— Это такие объяснения ты дал властям? — прищурился Матвей.

— Разумеется… На корабле были найдены доказательства того, что ты намеревался заняться работорговлей. Обманом проник в состав экспедиции, склонил ксенов к полету на Землю, захватил в плен начальника экспедиции и всю команду, а потом…

— Понятно, можешь дальше не излагать, — Матвей поморщился. — Ф-фу, какой, однако, в этой комнате спертый воздух… Где дневник? — спросил он резко.

— Какой дневник? — осведомился в ответ Беляков.

— Не дневник, черт, тетрадка с письмами!

— Не понимаю, о чем ты, Сократыч. Кажется, ты пьян, братец. Дать тебе на опохмелку? Или, виноват, ты сам привык отбирать деньги у честных граждан?

Матвей зарычал:

— Тетрадь где, паскуда?

Беляков привстал.

— Вот как ты заговорил, — молвил он. — Теперь я вижу, что ты с самого начала…

Я попытался устроиться удобнее на кровати и для этого отодвинул от себя чемодан. Под чемоданом обнаружилась та самая тетрадь, все еще в нарядной обертке, с наполовину отклеившимся парчовым бантом. Я дотронулся до обложки, и меня будто током ударило: мне почудилось, будто я коснулся руки покойницы. Страшная тоска по Анне Николаевне сжала мое сердце. Странно — ведь я едва знал ее, а кажется, будто мы знакомы и дружны были всю мою жизнь, такой родной она мне вдруг предстала.

— Оставьте, Матвей Сократович, — проговорил я, показывая ему тетрадь. — Я нашел то, зачем мы приходили.

Матвей даже не посмотрел в мою сторону. Он приложил лучевик к голове Белякова. Тот зажмурился.

Я испугался: вдруг Матвей сейчас выстрелит?

Но Матвей лишь сказал, совсем обыденным тоном:

— Вот видишь, Захария Петрович, как все удачно складывается. И тетрадку мы нашли, и тебя сейчас с собой заберем. Ты, главное, помалкивай и делай что велят, — глядишь, жив останешься.

— Ты не выстрелишь, — прошептал Захария Беляков. — Не посмеешь.

— Мне терять уже нечего, — напомнил Матвей. — А вдруг выстрелю? Не играй с судьбой.

Захария перевел взгляд на меня. Я встал, отряхнулся. Мне все казалось, что с этой кровати на меня налипли какие-то соринки.

— Я не пойму, Трофим Васильевич, — болезненно морщась, произнес Захария Беляков, — какова ваша роль в этом деле? Вы молодой совсем человек, не бедствующий… Мне уже рассказали и про «Осинки», и про вашего управляющего… Вы пали жертвой…

— Во-первых, не пал, — сказал я. — Во-вторых, не жертвой. А про «Осинки» вы очень хорошо все знаете, коль скоро переписывались с моим дядей.

— Да, конечно… — Захария вздохнул. — Переписка. Нынешнее молодое поколение не замедлит ознакомиться с чужими письмами, не предназначенными, быть может, для посторонних глаз… Мне жаль, что вы так испорчены, несмотря на вашу молодость.

— Я не стану выслушивать обвинения в безнравственности от убийцы, — сказал я.

— От какого убийцы? — взорвался Беляков.

Матвей шевельнул лучевиком.

— Ну, полно врать, — сказал Матвей.

— Я не вру… — Беляков осторожно поднял голову и посмотрел на него. — Я никого не убивал.

Я поднял тетрадь.

— А вот это?

— Что — «это»? — Беляков сощурил глаза. У него задергалась кожа на виске. — Это просто мои экспедиционные письма. Они ничего не доказывают.

— Вы боялись, что они докажут, — сказал я. — Докажут ваши планы продать в рабство тридцать фольдов, которых вы заманили на корабль обманом. Поэтому вы вошли в ложу и убили Анну Николаевну.

— Да вы что! — закричал Беляков. — Я этого не делал!

— Не ори, — посоветовал Матвей.

— Клянусь, я не убивал ее, — чуть тише повторил Беляков.

— Трофим Васильевич, — обратился ко мне Матвей, — забирайте тетрадь и выходите наружу. А я отведу это… животное. — Он сжал левую руку в кулак и сильно ткнул Белякова в бок. В правой он по-прежнему сжимал лучевик, ни на миг не отводя дуло от беляковской головы. — Отвезем его в «Осинки» и там запрем. У вас найдется подходящее место?

— «Осинки» — большая усадьба, — сказал я. — Там всего довольно. Найдется и тюрьма.

— Превосходно, — одобрил Матвей Свинчаткин. — Ну, ступайте.

Я сошел вниз с тетрадью в руке. Мурин доедал щи. Завидев меня, Мурин поднял голову.

— Вернешься домой и приходи сразу к каретному сараю, — сказал я. — Мне там понадобится от тебя кое-какая помощь.

Мурин кивнул и спокойно вернулся к своему обеду.

Я ответил благосклонным кивком на поклон издали от трактирного хозяина и вышел на улицу. Мой электромобиль стоял возле входа, гладкий и синий, такой гармоничный и прекрасный в этом мире ошибок, недоразумений и несправедливости, что у меня даже слезы навернулись.

Бедная Анна Николаевна. Я сумел бы доказать ей, что эта вещь — не «дешевая мерзость». Она полюбила бы поездки на большой скорости. Я свозил бы ее в Петербург, мы посетили бы Кунсткамеру или еще какой-нибудь музей. А потом, вечером, Анна Николаевна угощала бы нас чаем и поглядывала бы добро и снисходительно. Она была женщиной, с которой возможна теплая, сердечная дружба. И на миг мне показалось, что она жива, что с нею ничего не случилось и скоро мы увидимся.

Мои размышления были прерваны появлением Матвея и Захарии. Захария, спотыкаясь, шел первым. Матвей с довольной ухмылкой в бороде шагал следом.

— Захария Петрович был так любезен, что согласился поехать с нами в «Осинки», — сообщил Матвей.

Вообще-то он вполне мог этого и не говорить, но удержаться не смог. Он просто сиял торжеством.

Беляков остановился возле меня, посмотрел прямо мне в глаза и процедил сквозь зубы:

— Вы горько раскаетесь в своих теперешних поступках, молодой человек. Вас будет глодать мучительный стыд.

— Вы это из собственного опыта мне говорите? — дерзко возразил я.

Захария покачал головой и полез в электромобиль. Матвей плюхнулся рядом с ним, а я устроился впереди, на водительском месте.

— Едем, — величаво распорядился Матвей.