— Ты же не сказала мне, каких бобов купить, с маслом или с топленым жиром?!

— Вот наказание! А чем я тебя кормлю каждое утро?

— Не знаю.

— Ну и бестолочь! Ступай и скажи ему: с маслом.

Я снова побежал в лавку. В этот раз я сказал:

— Дяденька, дайте бобов с маслом на пиастр.

— С каким маслом, — спросил он недовольно, — хлопковым, кукурузным, оливковым?

Я растерялся и опять не знал, что ответить, а он прикрикнул:

— Не мешай, отойди от прилавка!

Обескураженный, я вернулся домой к матери. Она при виде меня в изумлении всплеснула руками:

— Опять пришел не солоно хлебавши, без бобов и без масла!

Я рассердился:

— Ты же не сказала мне с каким маслом, хлопковым, кукурузным или оливковым!

— Если с маслом, стало быть, с хлопковым.

— Да я-то почем знаю?

— Наказание ты мое, а лавочник — дубина, — заключила мать, вновь отослав меня за бобами.

На этот раз я прямо с порога лавки крикнул:

— Дайте бобов с хлопковым маслом, дяденька!

Тяжело дыша, подошел я к мраморному прилавку, до которого едва доставал головой, и торжествующе повторил:

— С хлопковым маслом, дяденька!

Он опустил черпак в котел:

— Плати пиастр.

Я сунул руку в карман, но он был пуст! Я стал лихорадочно искать монету, вывернул карман, но пиастр исчез. Вынув из котла пустой черпак, лавочник сказал со скукой:

— Посеял пиастр, глупый мальчишка.

Я поглядел себе под ноги, обшарил глазами пол и пробормотал:

— Ничего не посеял. Он все время был у меня в кармане.

— Отойди от прилавка и моли аллаха, чтоб он помог тебе найти деньги.

Я вернулся к матери с пустой тарелкой. Она крикнула в сердцах:

— Вот наказание! Ты, видно, настоящий чурбан!

— Но пиастр…

— Что пиастр?

— Его нет в кармане.

— Небось леденцов купил?

— Нет, аллах свидетель!

— Так куда же он делся?

— Не знаю.

— Поклянись на Коране, что ты его не потратил.

— Клянусь!

— А может, у тебя карман дырявый?

— Да нет, что ты, мама.

— Может, все-таки ты отдал его лавочнику, когда приходил в первый или во второй раз?

— Может, и так… я не помню.

— А хоть что-нибудь ты помнишь?

— Что есть хочу, помню.

Тут она всплеснула руками.

— Ну что мне с тобой делать? Ладно, вот тебе еще пиастр, но я его выну из твоей копилки. А если снова вернешься с пустыми руками, получишь подзатыльник.

Я пустился бегом, мечтая о вкусном завтраке. У поворота, неподалеку от лавки, я увидел толпу ребятишек. До меня донеслись их радостные возгласы. Мои ноги сами перешли на шаг, а сердцем я устремился туда, к ним. Взглянуть бы хоть одним глазком! Протиснувшись сквозь толпу, я вдруг увидел перед собой… фокусника. Вот так сюрприз! Позабыв обо всем на свете, я принялся глазеть, как он проделывал всякие чудеса с веревками, яйцами, кроликами и змеями. А когда фокусник пошел по кругу, собирая деньги, я попятился назад и прошептал: «У меня ничего нет». Он вцепился в меня, как лютый зверь. Я еле вырвался и пустился наутек, получив напоследок тычок в спину. Но все равно я был наверху блаженства. Прибежав к лавочнику, я выпалил:

— Бобов с маслом, дяденька!

Он посмотрел на меня, не двигаясь с места. Когда я снова повторил просьбу, он процедил сквозь зубы:

— Тарелку давай!

«Тарелку! Но где же она?! — думал я лихорадочно. — Может, я выронил ее, когда бежал? Или ее украл фокусник?»

— У тебя, малый, совсем котелок не варит.

Я поплелся назад искать тарелку. На том месте, где стоял фокусник, уже никого не было, но из соседнего переулка доносились ребячьи голоса. Я приблизился к толпе детишек, обошел ее со всех сторон. Фокусник, увидев меня, крикнул грозно:

— Плати или катись отсюда!

— Моя тарелка! — с отчаянием в голосе завопил я.

— Какая еще тарелка, сын шайтана?

— Отдайте тарелку!

— Проваливай, не то напущу на тебя змей.

Ясное дело, это он украл тарелку… Но я ушел, испугавшись его свирепости, и от огорчения заплакал. А когда прохожие спрашивали, почему я плачу, я отвечал: «Фокусник украл тарелку». Тоска моя рассеялась, едва я услышал громкий голос: «Эй, подходи, полюбуйся!» Я повернул голову и увидел неподалеку ящик с круглыми окошечками — волшебные картинки! Туда уже десятками сбегались дети. Один за другим они глядели в окошечки, а хозяин пояснял, что изображено на картинках: «Вот доблестный рыцарь и красавица принцесса, прекраснейшая из дев». Слезы мои мгновенно высохли, и я в восторге устремился к ящику, совершенно забыв и про фокусника и про тарелку. Я не мог устоять перед соблазном и, заплатив пиастр, прильнул к окошечку вместе с девчонкой, смотревшей во второе окошечко рядом со мной. Перед моим взором чередой проходили восхитительные картинки. Когда же я вновь спустился с небес на землю, у меня не было уже ни пиастра, ни тарелки, а фокусника и след простыл. Но я не жалел об утраченном, зачарованный картинками рыцарских поединков и рыцарской любви. Я забыл о голоде, забыл даже о неприятностях, которые ожидали меня дома. Отойдя в сторону, я прислонился к стене полуразрушенного дома, где некогда помещалось казначейство, а также резиденция судьи, и целиком отдался грезам. Мне грезились рыцарские подвиги, красавица принцесса и свирепый дракон. В своих мечтах я испускал громкие воинственные кличи, и рука моя ни разу не дрогнула в битве. Я разил врага воображаемым копьем и восклицал:

— Получай, дракон, удар прямо в сердце!

Вдруг подле меня раздался нежный тоненький голосок:

— И подхватил он красавицу принцессу и усадил ее в седло у себя за спиной!

Я повернулся и увидел ту самую девочку, которая вместе со мной смотрела волшебные картинки. На ней было перепачканное платьице и цветные сандалии. Одной рукой она перебирала длинную косу, а в другой у нее была горсть засахаренных горошин, которые она не спеша отправляла в рот. Мы посмотрели друг на друга, и она мне сразу понравилась.

— Давай посидим немного, — сказал я.

Она кивнула. Я взял ее за руку, мы прошли через дверь в полуразрушенной стене и сели на ступеньку лестницы, что никуда уже не вела. Ступеньки взбегали вверх, к площадке, за которой голубело небо и высились купола минаретов. Мы молча сидели рядом, не зная, о чем разговаривать. Меня охватили странные, неведомые чувства. Я склонился к лицу девочки и вдыхал запах ее волос, смешивавшийся с запахом земли и ароматом ее дыхания, сладостным от засахаренного горошка. Я поцеловал ее в губы, и во рту у меня тоже стало сладко. Я обнял ее обеими руками. Она молчала. Я снова поцеловал ее в щеку, в сомкнутые губы. Потом губы ее шевельнулись, обсасывая сладкий горошек. Наконец она решительно встала. Я с волнением схватил ее за руку и попросил:

— Посиди еще немного.

Но она равнодушно ответила:

— Нет, я пойду.

— Куда?

— К повитухе Умм Али.

И указала на дом, где в нижнем этаже была мастерская гладильщика.

— Зачем?

— Маме плохо. Велела мне бежать к Умм Али и сказать, чтоб она шла поскорее.

— Но потом ты вернешься?

Она кивнула и ушла.

Тут и я вспомнил о своей маме. Сердце мое сжалось. Я поднялся с ветхих ступенек и направился домой с громким плачем: это испытанный способ избавиться от наказания. Только я очень боялся, что мать разгадает мою хитрость. Но ее не оказалось дома. Я заглянул на кухню, в спальню, дом был пуст. Куда она ушла? Когда вернется? Мне стало не по себе… И тут меня осенила спасительная мысль. Я взял на кухне тарелку, вынул из своей копилки пиастр и снова отправился к лавочнику. Он спал на скамье перед лавкой, прикрыв лицо рукой. Котел с бобами куда-то исчез, бутыли с маслом выстроились на полке, а мраморный прилавок был чисто вымыт.

Я позвал шепотом:

— Дяденька…

В ответ раздавался только храп. Я легонько тронул лавочника за плечо. Он беспокойно зашевелился и открыл глаза, покрасневшие от сна.

— Дяденька, — позвал я еще раз.

Он наконец проснулся, узнал меня и пробурчал недовольно: