— Это, доченька, только цветочки. Ягодки еще впереди, — говорила ей мать.

Ей хотелось бы осыпать дочь золотом и драгоценностями, но… видит око, да зуб неймет.

Прежде семья их была среднего достатка, но обеднела после смерти кормильца. Госпожа Адиля не захотела снова выйти замуж, опасаясь, что отчим станет плохо обращаться с ее единственной дочерью. Женщины всего квартала боготворят ее, а мужчины встают и кланяются, когда она проходит мимо. Лицо у нее всегда скрыто покрывалом, которое хранит от чужих взоров тайные ее думы.

Жила она в своем родном городе Даменхуре, тайком, небольшими участками, распродавая пять федданов[6] земли, — все, что у нее осталось. Когда жених ее дочери настаивал, чтобы она переехала с ними в Каир, она подумала про себя, что ей не хотелось бы быть приживалкой, а вслух сказала, что останется в доме, где родилась и вышла замуж. Здесь она и умрет, отсюда проводят ее в последний путь, и носилки с ее телом сами, без посторонней помощи, найдут дорогу к могиле.

— Ну что ты такое говоришь, мама. Если будет на то воля аллаха, я умру за тебя.

— Смерть, дочка, удел всякого в этом мире.

Зейнаб жила, огражденная от забот материнской любовью. Бывало, спит она с матерью в одной постели. Ночью мать обнимет ее, положит головку ненаглядной своей дочурки себе на грудь. О господи, как приятен запах ее кожи! Как чисто дыхание! Никто другой на всем белом свете не может так убаюкать, навеять такой сладкий сон! Зейнаб гордится матерью, которая ни разу не сказала ей дурного слова, ничем не ранила ее душу.

Зейнаб росла сиротой и стала от этого до крайности впечатлительной. Как-то умерла девочка, сидевшая с ней в школе за одной партой. Зейнаб отказывалась идти в школу, если директриса не пересадит ее на другую парту, пускай даже на самую заднюю. В то же время всеобщее внимание, которое она привлекла к себе этим поступком, удручало ее не меньше, чем смерть несчастной одноклассницы.

Любовь к матери превратилась у нее в поклонение, она трепетала от страха за ее здоровье. Но это не помешало ей таскать бедняжку по магазинам, покупая приданое. Когда та изнемогала от жары и у нее распухали ноги, дочери и в голову не приходило спросить бедную старуху, не хочет ли она отдохнуть. В радости, как и в горе, человек становится забывчив.

Зейнаб хотелось купить деревянную кровать, которую она видела в одном мебельном магазине. Ей нравилось, что спинка кровати украшена точно такой же росписью, какая была на платяном шкафу. Получилось бы, будто она купила целый гарнитур, а не кровать и шкаф по отдельности. Она мечтала об этой кровати еще и потому, что к изголовью, слева и справа, приставлялись тумбочки с ящиками. Зейнаб заранее предвкушала, как приятно будет, лежа в постели, протянуть руку и вынуть из ящичка то, что нужно. Это так удобно. Она хочет, чтоб у нее все было «модерновое», ей не нравится засовывать всякую всячину под матрас, как делает мать. Но госпожа Адиля решительно воспротивилась идее дочери. Она сказала:

— Не обольщайся внешним изяществом. Приглядись к тому, что скрыто под этой полированной отделкой, и ты увидишь, что там самое простое дерево. Пройдет год-другой, и оно растрескается. К тому же такая кровать обуза при переезде, да и двигать ее с места на место совсем нелегко. — И еще она внушала дочери: — А заведутся в ней клопы, тогда что будешь делать?

И хотя из глаз Зейнаб ручьем катились слезы, госпожа Адиля купила ей роскошную медную кровать. Не чета современным, никелированным, с гранеными низкими ножками, это была кровать желтой меди в старинном стиле, на высоких ножках-колонках, из которых каждая венчалась тяжелой шишечкой. Спинка кровати была изукрашена орнаментом в виде сплетения больших и малых окружностей, скрепленных меж собой гвоздиками с блестящими шляпками. Спинка эта походила на святыню, к которой стремятся паломники. Такая кровать сразу заметна. Она возвещает о славе былых времен, и всякому ясно, что лишь на ней можно обрести подлинное отдохновение. Когда госпожа Адиля сшила зеленый чехол для Корана, чтобы Зейнаб повесила священную книгу справа на спинку кровати, она сказала дочери:

— Пророк свидетель! Ну куда бы мы повесили ее на той жалкой деревянной кровати?!

Эта кровать стала ложем, на котором Зейнаб провела первую брачную ночь, родила сына, своего первенца, а потом дочь и еще двух близнецов. Правда, выкидыши не в счет, а их тоже было немало!.. И вот прошли долгие годы. Время разрушило медь, подобно тому как оно подтачивает дерево. Отвалились медные шишечки. Ножки кровати стали похожи на старые трубы с рваными краями. Блеск металла померк. Часть колец со спинки отлетела, обнажив гвоздики, которые ощерились, словно клыки, причиняя боль при всяком случайном прикосновении. Но к старым вещам так привязываешься!.. И эта старая кровать, хоть она и стоит теперь растопырясь, как лошадь, справляющая нужду, хоть она и скрипит, когда ложишься или встаешь, хоть она стала калекой и как будто страдает ревматизмом, все же кажется прочной и величественной. Зейнаб с мужем спят на ней, а с ними вместе — младший их отпрыск и еще кто-нибудь из детей, когда захворает. Если же отвернуть край матраса, то там окажется ворох бумаги да разного тряпья и еще деньги на хозяйственные расходы до конца месяца. Что же, яблоко от яблони недалеко падает…

Кровать эта — отрада Зейнаб, прибежище, где она находит успокоение в конце дня: от темна до темна она трудится. И когда ее грузное усталое тело опускается на кровать, она чувствует себя легкой, как перышко, что покоится на мягкой, нежной ладони. Перед сном она расчесывает волосы, повязывает голову платком, и тогда на лице ее, обретающем тихую безмятежность, проступают черты прежней Зейнаб — той стройной девушки, которая спала некогда в материнских объятиях. Ее полные губы по-детски оттопыриваются, усталый взгляд обретает какую-то наивность и смирение. Убаюкивая детей, она обращается к ним с такой нежностью, какой не услышишь в ее голосе днем. А мучительно тяжкими ночами, когда муж ее задерживается дольше обычного, кровать кажется ей слишком просторной. Она ворочается с боку на бок, стараясь заснуть, и представить себе не может, как бы она жила, если б вдруг у нее отняли эту кровать. Навещая свою мать в Даменхуре, она мечтает о своей кровати, которую не заменят даже материнские объятия.

Госпожа Адиля обычно приезжала повидаться с дочерью по праздникам. Как приятны были эти ее приезды! Дети встречали ее радостными криками. А она входила с корзинами, где были лепешки, пирог, крашеные яйца, утка. Приезжая погостить, госпожа Адиля спала на кушетке в прихожей. Она уверяла, что ей там очень удобно, можно вытянуть ноги. И днем приятно бывает вздремнуть. А если случится, что придет какая-нибудь гостья, когда она приляжет, ничего не стоит переложить подушку от изголовья к спинке, и готово, можно прилично встретить пришедшую, усадить ее рядом. На кушетке хватит места и для подноса с завтраком или с чашкой кофе, с обедом или ужином, когда ей трудно бывает встать к столу. Но зачем госпожа Адиля придумывает все эти отговорки?.. Просто она знает, что в доме у Зейнаб одна-единственная кровать, чудесная медная кровать. Нет, не может госпожа Адиля лишить всю семью этой кровати, завладеть ею безраздельно, в то время как дорогим ей людям пришлось бы спать, постелив тюфяки на полу в гостиной или в прихожей.

Во время последнего своего приезда к дочери, на третий день, госпожа Адиля ужинала, сидя на кушетке. Она доедала остатки пирога, который уже зачерствел, намазывая ломтики повидлом. Вскоре она почувствовала, что не может проглотить больше ни кусочка. Быть может, повидло прокисло. Она попросила воды, выпила немного и почти сразу же уснула. А наутро не могла поднять голову с подушки. Зейнаб пощупала ее лоб: он пылал. Госпожа Адиля вымолвила слабым голосом:

Это ничего, просто я малость простыла.

Аспирин, чай с лимоном, бобовый суп… А к вечеру температура подскочила так высоко, что, казалось, от тела больной идет пар! Она с трудом отвечала на вопросы дочери, а порой бормотала что-то вовсе невразумительное.