«Малышка моя… Доченька… Вырастет невестой, наденет белое платье, воздушное, легкое… Жених у нее будет». (Так думала мать.) А еще думала: «И дом у нее будет, свой».

Она взглянула вдаль, за проволоку: «И виноградник будет».

— Мама, скажи ему, чтоб он пришел… Мама, я хочу апельсин… Хочу апельсин и чтоб пришел папа Джасим, слышишь, мама?

Азза называла своего старшего брата Джасима папой. Хамад, ее отец, умер шесть лет назад. А было тогда Аззе полтора месяца и один день. Хамад умер в этой самой палатке, где живут теперь мать с дочерью. Тело его было холодным и бледным как воск. Он умер. Лежал в палатке, на циновке… уснувши навеки! Мать сказала тогда мужчинам, которые рыли могилу в песке: «Неправда, неправда это… он умер с голоду. Будь он сыт, не умер бы так скоро». И был там один европеец со значком Фонда помощи беженцам. Все видели, что ему грустно и стыдно. А она кричала:

— Разве люди не умирают с голоду? Умирают, я вам говорю.

Там, в Яффе, Хамад был сильным… сильным и неутомимым. Его называли: «Море». А еще называли: «Ночь». Он смеялся шуткам… и всегда улыбался ей, его жене… и был счастлив… там, в Яффе. Но пришли чужие, обступили со всех сторон. И сейчас там чужие. А он добрался сюда и умер. Умер на чужой земле. Нос, да брови, да глаза с легкой косинкой — вот все, что осталось от Хамада в чертах Джасима, их сына.

Малышка подбросила в теплый воздух пригоршню теплого песку и крикнула:

— Где он, мама? Почему не идет так долго? Куда подевался?

Мать ответила:

— Он там, — и указала рукой за проволоку.

«Он там», — повторила она еще раз про себя. Девочка спросила:

— А почему он там?

— Потому что там чужие. Потому что надо заставить их уйти оттуда, тогда он придет за нами и возьмет нас с собой.

Девочка вскочила, но тут же снова опустилась на колени, закинула головку и стала смотреть вдаль, за проволоку. Шепотом она повторяла: «Он придет и возьмет нас отсюда».

— Мама, он придет и возьмет нас, да?

— Только когда их там не будет, он сможет прийти и забрать нас…

А потом, уже про себя, продолжала: «Хоть один из нас должен быть там, чтобы впредь там были не они, а мы».

Девочка подошла, прильнула к матери, которая сидела теперь на песке. Та обняла ее, прижала к груди, крепче, крепче. Малышка пискнула, хотела высвободиться. А матери нравилось дразнить ее, и она не размыкала объятий. Девочка напрасно пыталась ускользнуть. Это удалось ей, лишь когда мать сделала вид, будто не может с ней справиться. Тут она стала колотить мать по спине обеими ручонками:

— Они оттуда уйдут… Там папа Джасим… Он придет и возьмет нас с собой. Мама, я люблю папу Джасима. Папа Джасим заберет нас туда.

— Когда они уйдут, папа Джасим придет и возьмет туда нас обеих, тебя и меня.

— А он принесет мне апельсин? Я так люблю апельсины, мама. Пускай принесет мне апельсин.

— Там у нас три апельсиновых дерева.

— И они большие, эти деревья?

— Да, большие, очень большие.

Мать показала руками, как велики деревья, и сказала:

— Вот такие.

— И я буду спать под апельсиновыми деревьями, мама?

— Да, да, ты будешь спать под тремя большими апельсиновыми деревьями.

— И буду кушать много апельсинов?

— Будешь кушать много-премного апельсинов, радость моя.

— А смогу я залезть на большое апельсиновое дерево?

Нет, на апельсиновые деревья нельзя лазить.

— А я залезу… На все три дерева залезу.

— Ты еще маленькая и не должна лазить по большим деревьям.

— Но тогда я уже не буду маленькая.

— Правда, моя крошка, не будешь.

И снова мать обняла дочку, прижала к себе. Сказала ей:

— Ты будешь большая… И пойдешь на базар за свежими овощами к обеду… У нас там есть базар… В Палестине много базаров. У нас в городе очень большой базар. Я буду старая. Ты станешь вести все хозяйство. Будешь одна спать на кровати. Не станешь уже спать со мной. Вырастешь. У тебя будет своя кровать, а у меня своя. На твоей кровати будет белая простыня. И на моей тоже белая простыня…

— Нет, зеленая простыня, мама! — запротестовала девочка.

Мать согласилась:

— В нашем городе на базаре продают и зеленые простыни.

Обрадованная девочка воскликнула:

— И зеленые платья, да, мама?

Желая еще больше порадовать дочку, мать подтвердила:

— У нас на базаре продают и зеленые платья, и красные, и желтые.

— Зеленые и красные?

Прихлопывая в ладоши, мать запела:

— Зеленые, зеленые, и желтые, и красные. Зеленые, зеленые, и желтые, и красные!

А дочка запела вслед за матерью:

— Желтые, и красные, и зеленые платья! Зеленые, и желтые, и красные платья!

Мать сказала:

— К твоей свадьбе я испеку большой торт.

А малышка подхватила:

— Красный!.. Большой красный торт!

— И сверху покрою его миндалем.

— Желтым и красным!

— Посыплю фисташками.

— Желтыми и зелеными… и красными.

— И орешками.

— Они будут зеленые, и желтые, и красные.

Мать поправила:

— Орешки бывают красные и желтые.

Девочка тотчас подхватила:

— Красные и желтые.

Мать продолжала:

— И еще на торте будут толченые грецкие орехи… много-премного.

Девочка захлопала в ладоши:

— Зеленые и красные!

Мать спросила:

— Ну как, добрая у тебя мама?

— Да, мамочка, ты очень добрая.

— Я добрая и старая.

— Да, старая и добрая.

— А дочка у меня добрая и маленькая… и красивая.

— Я добрая и маленькая.

— А когда вырастешь, будешь большая, добрая и красивая.

— Буду большая и красивая.

— Будешь стирать платья… красные, и желтые, и зеленые.

— Все-все — и красные, и желтые, и зеленые.

Девочка уснула. Она улыбалась во сне. Ей снилось красное солнце, расплескавшееся красными бликами по желтому песку. Песок и дальние холмы тоже стали красные. Ей снилась красная вода, и красные платья, и много-премного красных птиц с красными крыльями, трепещущими в красном воздухе. А потом птицы садились на землю и клевали красными клювами красные крошки. Вокруг было много-премного красных крошек, и птицы, трепеща крыльями, то опускались, то взмывали в красную даль.

Ночь окутала палатку мраком. Снаружи ветер обрушивал на нее песок и приносил запахи Яффы, пронизанные ароматом зацветающих апельсиновых деревьев.

А откуда-то из угла — матери не удалось разглядеть, откуда именно, несмотря на сочившийся в палатку лунный свет, — доносилось дыхание еще одного человека… Она прошептала:

— Хамад…

И сказала себе:

— Это Хамад. Как всегда, он пришел, когда там, в Яффе, апельсиновые деревья одеваются белыми цветами и дивно благоухают. А по ночам ветер доносит сюда запахи Яффы, и Хамад появляется вместе с ними. Сильный, каким он был в Яффе. Я слышу его могучее дыхание. В эту пору он всегда со мной и с Аззой здесь, в этой палатке. Они оба здесь: Хамад и Джасим…

И она позвала:

— Хамад…

Но ответа не было. Там его называли: «Море». А иногда называли: «Ночь». А здесь он умер… вот здесь, в этой палатке… Умер на чужой земле… Он пришел сюда из Яффы ночью и принес с собой запах цветущих апельсиновых деревьев, а сейчас он спит и ровно дышит во сне.

Она вновь позвала:

— Хамад…

Но услышала только его дыхание и дыхание Аззы, их дочери. Она сказала себе:

— Когда зацветают апельсиновые деревья и по ночам ветер из Яффы доносит их запах сюда, в эту палатку, к нам всегда приходит Хамад… И ты, Джасим, приходишь к нам из Египта. Джасим, сын мой. Ты давно уж выучился грамоте. И всякий раз, когда зацветали апельсиновые деревья, ты приходил сюда из Египта и присылал письма!

Сын мой Джасим, ступай в Яффу, где наш дом и где наши враги. Бей их. Возьми в Египте оружие и бей их, бей, чтобы следа их не осталось в Яффе. А потом приходи сюда и забери нас в Яффу, где наш дом и где растут три больших апельсиновых дерева.