Напрасно дядюшка Рамадан пытался уберечь свои посевы, люди немилосердно вытаптывали их каждый день, приходя на эту могилу. Они проторили широкую тропу от края поля до самой могилы шейха. Дядюшка Рамадан кричал на них:

— Эй вы! Дайте же ему хоть передохнуть! Вконец одолели своими просьбами. Самому аллаху такое не под силу!

Но люди пропускали эти слова мимо ушей и всё топтали посевы дядюшки Рамадана, который каждого встречал и провожал бранью. Не было такой силы, которая могла бы отвратить их от шейха. Ведь он исцеляет детей, примиряет супругов, помогает выигрывать тяжбы в суде, насылает на прогневивших его лихоманку или водянку, от которой человек раздувается, как мешок, набитый хлопком.

Иногда дядюшка Рамадан ходил поливать землю по ночам и видел у могилы Фатхию аль-Магрибийю или Гульфидан с кем-нибудь из деревенских парней. Они прятались там в темноте, подальше от людских глаз. Больше всего Рамадана сердило то, что шейх ни разу на них не разгневался. Поэтому он иногда говорил шейху:

— Клянусь аллахом, шейх Тухами, тебе только рогов не хватает.

Он единственный осмеливался говорить шейху подобные вещи. Ему бояться нечего. Ведь они с шейхом старые друзья, и шейх, конечно, не причинит ему зла. Дядюшка Рамадан привык без утайки делиться с шейхом своими мыслями. Пахал ли он или выпалывал сорняки, поливал или отдыхал, он беспрестанно беседовал с шейхом. Частенько он ему говаривал:

— Клянусь аллахом, худо тебе лежать в таком холоде, шейх Тухами. Ну ничего, пускай только дела малость поправятся, выстрою тебе новую гробницу не хуже прежней.

Но волею судеб целых тридцать лет дела у него все не поправлялись, и он не мог выполнить свое обещание. Урожаи год от году становились все хуже. Иногда у него по месяцам не было в кармане даже мелкой монетки. Наконец ему стало совсем невмоготу, потому что шейх деревни купил участок под самым боком у Рамадана и затеял со стариком тяжбу. Словно аллах создал его лишь для того, чтобы пакостить людям. В конце концов шейх даже стал утверждать, что маленькая канавка, орошающая поля, проходит по его владениям!

Но дядюшка Рамадан никак не мог уступить эту канавку. Он стер ноги в кровь, столько пришлось ходить по судам. И сердце его изболелось. А тяжбе конца не видать. И всякий раз надо отправляться в город. Ночевать в гостинице. Адвокату сколько ни отвали, все мало. А шейх деревни все затягивает, запутывает дело, чтоб разорить Рамадана вконец, взять над ним верх. И уж само собой, шейх Тухами прекрасно все это знал с самого начала. Всякий раз, возвращаясь из суда, Рамадан садился у холмика, рассказывал шейху все в подробностях и спрашивал с тоской:

— Ну, как тебе это нравится?! Мытарят человека безо всякой жалости! Неужто ты не можешь наслать на него какую-нибудь напасть, выжить его отсюда?

За несколько дней до последнего судебного заседания дядюшка Рамадан долго рассказывал шейху про бесчинства этого подлого негодяя:

— Слыхал, что он говорит? Обещает зарезать теленка и пожертвовать тебе, ежели выиграет дело. Где ж у него совесть? И неужто ради теленка ты допустишь, чтоб он прибрал к рукам чужое добро? Даже святых аллаха подкупить хочет!

Той ночью в канавке было совсем мало воды, и дядюшка Рамадан до рассвета проработал в поле, поливал землю. И все время рассказывал да пересказывал одно и то же, а порой бил ладонью об ладонь, презрительно сплевывал, говорил с досадой:

— Ну разве не заслужил этот человек кары господней, правда, шейх Тухами?

Но вот настал день суда, а шейху деревни ничего не сделалось. Дядюшка Рамадан поехал в город, переночевал в гостинице, побывал на заседании, истратил последний пиастр и вернулся ни с чем.

Вернулся он неузнаваемый, едва волочил ноги, словно калека, и глаза у него были пустые, невидящие. Морщины на окаменевшем от горя лице стали резче. А ямка на лбу, давнишний след от удара мотыгой, казалась глубже прежнего.

Минуя деревню, дядюшка Рамадан сразу же отправился в поле. Там он встал над холмиком, поглядел на него молча с минуту, а потом закричал во все горло:

— Что же это такое в конце-то концов? Чего тебе еще надо? Занял два кирата[22] моей земли. Люди шляются взад-вперед, топчут посевы. Я говорю, ладно, пускай, он гость, через него благодать меня осенит. А ты вот что делаешь! Знаешь ведь, что канава на моей земле, а отдаешь ему! С какой стати? Это же больше кирата земли, шейх Тухами! Неужто ради теленка ты творишь такое? Ты же святой. Да проклянет аллах тот день, когда тебя принесло в эту деревню! Не мог ты, что ли, найти другого места, чтобы помереть?!

Накричавшись, дядюшка Рамадан малость отвел душу, но все еще был полон негодования. Он повернулся и, не вымолвив больше ни слова, побрел восвояси.

В глазах у него было темно. Дома он хмуро отмалчивался, и дочь его поняла, что он проиграл дело. Она заплакала, а он лег на лавку, кипя возмущением. Но он сам не знал, злится ли он на шейха деревни или на суд, или на шейха Тухами, старого своего друга, который предал его ради какого-то несчастного теленка.

Когда негодование его наконец улеглось и он начал успокаиваться, ему вспомнились слова, которые он говорил недавно шейху Тухами в поле, и ясно стало, что слова эти были слишком дерзкие. Он испугался, что шейх прогневался и отомстит ему. Но разве справедливо мстить за слова, сказанные в запальчивости, если шейх к тому же знает, что сам не прав перед ним, Рамаданом?

Дядюшка Рамадан качал головой, тяжко вздыхал и решил наконец на следующий день помириться с шейхом. Как знать? Может, шейх проявил мудрость, решив дело именно так, а не иначе. Простому смертному не дано это предвидеть. В мечети Рамадан слышал, что если бы человек мог предвидеть будущее, то, возможно, предпочел бы настоящее…

Однако на другое утро, когда дядюшка Рамадан чуть свет пришел на свой участок, он увидел, что шейх не замедлил ему отомстить!

На большом кукурузном поле торчали лишь голые стебли. Все спелые початки были украдены. Такого никогда еще не случалось у Рамадана. Ведь всякому известно, что шейх охраняет его землю, и воры крадут у всех в деревне, но только не у него. Рамадан остолбенел, с отчаянием глядя на свое поле, всегда так тщательно обработанное, что любой позавидует. И вот оно лежит перед ним опустошенное. Если б воры похитили у него руку, ему и то было бы легче. Лишили бы глаза, он обошелся бы вторым. Но украсть кукурузу!

Он почувствовал слабость во всем теле. Ноги подкашивались. Он не мог смотреть на страшное опустошение. Понурив голову, старик повернулся и ушел домой.

По дороге остановился возле холмика, поросшего травой, несколько минут смотрел на него молча, потом покачал головой, сказал, терзаемый горечью и бессилием:

— Ладно же, шейх Тухами! Ко всему ты еще и воров на меня насылаешь?

Он судорожно глотнул воздух. Не нашелся, что еще сказать. Вздохнул и побрел домой.

С этого дня дядюшка Рамадан стал ночевать в поле, стерег последние остатки кукурузы. Но с шейхом Тухами он больше не разговаривал. Чувствовал, что между ними выросла глухая стена. Не раз думал он уладить дело и помириться с шейхом, но не мог себя переломить. Рана у него в сердце еще кровоточила. И многие другие деяния шейха, которые раньше его не задевали, теперь казались ему неправедными: слишком часто он помогает обидчику восторжествовать над обиженным, насылает лихоманку на хороших людей за малейшую оплошность. А многих, заслуживающих адского пламени, оставляет безнаказанными.

Меж тем настала пора обрабатывать хлопок.

Урожай у дядюшки Рамадана, как всегда, обещал быть лучшим в деревне. Но однажды утром его словно громом поразило — он обнаружил кое-где на листьях яйца хлопкового червя. И сразу воображение нарисовало ему ужасную картину: голые стебли, пустые коробочки, с каждого кирата земли не собрать и ратля[23] волокна. Это немыслимо! Тотчас стал он обирать яйца червя, с ненавистью давил их пальцами. И при этом кричал, сам не отдавая себе отчета в своих словах: