— Думаю, что да.

— А если правительство наложит на него арест?

— Есть гарантированные предприятия.

Мне показалось, что она хочет мне что-то предложить, но колеблется, и я сказал наобум:

— Как было бы прекрасно нам вместе участвовать в каком-нибудь прибыльном деле!

Она взглянула на меня с недоумением и рассмеялась:

— Нам вместе! Ах… пансионат еле-еле оправдывает себя!

К нам присоединился клоун от журналистики. Он был закутан в толстый халат. Я нашел его довольно бодрым, несмотря на его неприятный старческий вид. Не успев еще усесться как следует, он изрек:

— Молодость ищет приключений, старость стремится к стабильности.

Я пожелал ему доброго здоровья.

— Ты приехал в Александрию, чтобы заняться делом?

— Да!

— И ты действительно стремишься к этому?

— Меня тяготит безделье.

— Молодость, безделье и новизна разлагают людей, — продекламировал он.

Однако я не терплю стихов, так же как на терплю тех, кто делает карьеру с помощью аттестатов. Я чувствую в себе превосходство джигита, живущего среди пастухов. А похож я на человека, пытающегося ехать в машине без аккумулятора…

Через холл, направляясь к выходу, прошел молодой человек. Мадам окликнула его и пригласила присоединиться к нам.

— Наш новый жилец, господин Мансур Бахи, — представила она его.

Он — диктор Александрийского радио. Имеет диплом о высшем образовании. У него тонкое, выразительное лицо. Однако ему не хватает мужественности. Он также из пастухов. Когда он ушел, я спросил мадам:

— Он здесь временно или надолго?

— Надолго, дорогой мой. У меня временные не останавливаются.

Вернулась Зухра с сумкой, набитой продуктами. В городе полно женщин, но эта девушка волнует мою кровь.

Фрикико… не упрекай меня.

— Ты наконец влюбился?

— Не знаю… Не любовь и не страсть. Однако она превосходная, девушка… и я хочу жениться…

— Во всяком случае, ты — парень, какого пожелает любая девушка.

Вечер, когда по радио передают концерт Умы Кальсум, всегда бывает оживленным, даже в пансионате «Мирамар». Мы ели, пили, смеялись, обсуждали различные проблемы, в том числе и политические. Амер Вагди разошелся и сыпал героическими историями, достоверность которых оставалась на его совести. Даже этот пустой старик пытался убедить нас, что он герой. Значит, нет в этом проклятом мире просто нормального человека, нет никого, кто бы не был приверженцем революции, даже Талаба Марзук, даже я, ваш покорный слуга. Я должен быть осторожен. Сархан извлекает из революции пользу для себя, Мансур, скорее всего, осведомитель, а старик, кто его знает? Да и сама мадам. Вполне возможно, что органы безопасности поручили ей наблюдение. Когда Зухра подала мне бутылку содовой, я спросил ее:

— А ты, Зухра, любишь революцию?

— Ах, — воскликнула мадам, — посмотри только на картинку, которая висит в ее комнате!

Надо ли понимать это как разрешение проникнуть в ее комнату? Несмотря на то что виски создало в холле атмосферу согласия и дружбы, я чувствовал, что это ненадолго. Невозможна настоящая дружба между мной и Сарханом или Мансуром. Эти мимолетные приятельские отношения уйдут так же, как ушла девушка, с которой я познакомился в буфете кинотеатра «Метро». Я сказал себе, что мне необходимо найти дело, в которое я мог бы вложить свою энергию и заполнить время, иначе я совершу какую-нибудь глупость или даже преступление. Вполне допустимо также, что я навечно останусь холостяком, чтобы второй раз не выслушивать, как мне скажут «нет», и потому что в нашем развивающемся обществе не существует девушки, подходящей для меня. Или начну считать, что все женщины — это мой гарем, включая и прекрасную служанку, которую я поселю в моей будущей квартире. Служанка вроде Зухры, да и сама Зухра, будет рада и признательна мне за это. Ведь она овладеет искусством вести дом, к тому же ей не придется испытывать тяготы беременности, родов и воспитания детей. Она красива, а ее низкое происхождение приучит ее терпеть мои прихоти и бесконечные увлечения. Следовательно, жизнь вполне сносна, несмотря ни на что, и обещает немало удовольствий.

Сархан был большой мастер рассказывать анекдоты — мы покатывались со смеху.

Слушайте… читайте… это смертный приговор… Неужели англичане будут сидеть сложа руки, пока коммунисты не уничтожат нас?!

Начался концерт. Все стали слушать. Я могу воспринять лишь одну или две мелодии, а потом меня охватывает рассеянность и скука. И вот они сходят с ума от пения, а я скучаю в одиночестве. Больше всего меня удивляет, что мадам тоже любит Умм Кальсум, как и другие. Вероятно, заметив мое недоумение, она сказала:

— Я всегда слушаю ее.

Талаба Марзук внимательно слушал певицу, затем наклонился ко мне и прошептал на ухо:

— Слава аллаху, что они не конфисковали мои уши!

Что касается клоуна от журналистики, то он закрыл глаза и погрузился в слушание — или в спячку. Я перевел взгляд на Зухру, сидевшую на своем стуле возле ширмы. Действительно, красива, но слушает ли она? О чем думает? Какие мысли владеют ею? Внезапно она встала и пошла во внутренние комнаты. Все сидели, опьяненные пением. Я поднялся и направился в ванную, чтобы встретить ее но дороге. Я поиграл ее косами и прошептал:

— Нет ничего прекраснее пения, только твое лицо…

Она отстранилась от меня. Я хотел прижать ее к груди, но не решился, натолкнувшись на холодный предупреждающий взгляд.

— Я так долго ждал тебя, Зухра!

Она вернулась в холл. Хорошо же. В нашей усадьбе в Танте таких, как ты, десятки. Ты что, не видишь, что ты мне нужна? Или считаешь, что я недостоин тебя, ты, коровий помет?!

Я прошел на свое место. Бурные восторги пением, которого я не слушал, усиливали мое раздражение. Мне захотелось бросить им в лицо все, что я о них думаю, чтобы быть правдивым с самим собой хоть раз в жизни, но я не сделал этого. В перерыве, когда все разошлись, я покинул пансионат.

Я погнал машину в район Клеопатры. Дул холодный порывистый ветер, но я не чувствовал его, разгоряченный алкоголем. Я подъехал к дому бандерши-мальтийки, у которой не раз бывал летом. Она удивилась, увидев меня за полночь и в такое отвратительное время года.

— В доме никого нет, кроме меня, — сказала она. — Да и пригласить я сейчас никого не могу.

Она стояла передо мной в ночной рубашке, пятидесятилетняя располневшая вдова, еще не утратившая женственности, с легким пушком над верхней губой. Я втолкнул ее в комнату.

— Что ты! Я не готова… — бормотала она изумленно.

— Не имеет значения, — смеялся я. — Ничто не имеет значения.

Следующий час мы провели в болтовне на разные темы, и в частности говорили о моих планах в Александрии.

— Многие сейчас свертывают свои дела и убегают, — сказала она.

— Я не буду основывать компанию или строить завод, — сказал я, позевывая.

— Значит, тебе надо перекупить заведение у какого-нибудь уезжающего иностранца.

— Неплохая идея. Но я должен сначала все как следует изучить.

Когда я ехал обратно, хлынул проливной дождь. Я с трудом различал дорогу, хотя «дворники» работали безостановочно. Я был очень недоволен собой — ведь столько времени растрачиваю понапрасну.

Прелестна, несмотря на кухонный запах, прелестна.

— Два кусочка сахару, пожалуйста.

Я попросил сахар, чтобы задержать ее еще на минуту.

— Ты слишком строга со мной, Зухра.

— Вовсе нет, но ты переходишь границы.

— Я хочу выразить тебе свои чувства.

— Я здесь только для работы, — вполне откровенно сказала она.

— Все ясно. Покончим на этом.

— Кажется, ты мне не веришь.

— Ты ошибаешься во мне, Зухра!

— Ты порядочный господин, будь порядочным и со мной.

Она вышла. Я успел крикнуть ей вслед:

— Я буду любить тебя вечно!