— Есть ли у вас свободная комната, мадам?

— Ты жил в «Сесили»?

Я ответил утвердительно. Она улыбнулась. Я бы желал, чтобы она помолодела лет на сорок.

— На сколько дней?

— Не меньше месяца, а возможно, и на год.

— Кроме летнего сезона. Тогда нужно особое соглашение.

— Пусть будет так…

— Студент?

— Из знатной семьи.

— Имя? — она записывала данные в книгу.

— Хусни Алям.

Неинтеллигентный, но со ста федданами земли и вполне довольный жизнью, потому что не знал любви, о которой поется в песнях.

Весьма приличная комната со стенами, окрашенными в фиолетовый цвет. Осенний ветерок играет занавесками. За окном до самого горизонта — море, отливающее яркой голубизной, в небе рассеяны обрывки облаков. Я повернулся к крестьянке, застилавшей постель. У нее крепкое, стройное, красивое тело — мне кажется, она еще не рожала и не делала аборта. Надо бы разведать все местные тайны.

— Как тебя зовут, красавица!

— Зухра.

— Хвала тому, кто дал тебе это имя.

Она без улыбки, кивком, поблагодарила меня.

— Много жильцов в пансионате?

— Двое мужчин и парень вроде тебя…

— Как же можно называть тебя ласково?

— Мое имя Зухра.

Вежлива, но строга больше, чем следовало бы. Ну да это совсем неплохо. Она станет украшением моей будущей квартиры. Она гораздо красивее моей глупой родственницы, которая никак не выберет себе жениха.

Фрикико… не упрекай меня…

— Ты это серьезно?

— Конечно, дорогая.

— Но ты, по-моему, не знаешь любви!

— Я же хочу жениться на тебе!

— Мне кажется, ты не можешь любить.

— Я хочу жениться на тебе, разве это не значит, что я люблю тебя? — сказал я и, подавляя досаду, добавил: — Или ты считаешь, что я недостоин быть твоим мужем?

Немного поколебавшись, она спросила:

— Сколько теперь стоит твоя земля?

Я ответил и направился к выходу.

— Я ухожу, а ты спокойно поразмысли обо всем.

За завтраком я познакомился с остальными жильцами.

Самый старый из них — Амер Вагди, журналист, ушедший на отдых, высокий худощавый человек лет восьмидесяти, завидного здоровья, с морщинистым лицом и глубоко сидящими глазами. Казалось, смерть никак не может найти путей, чтобы подступиться к нему. Я его терпеть не мог; меня возмущало, что он все продолжает жить, тогда как немало молодых людей погибают каждый день.

Имя Талаба Марзука было мне знакомо. Мой дядюшка с большим сочувствием рассказывал нам о наложении ареста на его имущество. Но я, естественно, и вида не подал, что слышал об этом.

— Ты из семьи Алямов из Танты? — спросил Талаба Марзук.

— Да.

— Я знал твоего отца. Он был отличным хозяином.

Он поднялся из-за стола и, обращаясь к Амеру Вагди, заметил:

— Слава аллаху, он недолго оставался под влиянием баламутов.

Заметив, что я не понял, о ком речь, он добавил:

— Я имею в виду вафдистов.

— Я знаю только, — сказал я небрежно, — что он был вафдистом, когда вся страна была вафдистской…

Талаба Марзук кивнул и продолжил свои расспросы:

— У тебя ведь есть брат и сестра?

— Брат служит консулом в Италии, а сестра замужем за нашим послом в Эфиопии.

Щеки его зашевелились.

— А ты?

Я возненавидел его в эту минуту и даже пожелал, чтобы он сгорел или утонул, однако безразличным тоном ответил:

— Ничего…

— И не занимаешься землей?

— Она сдана в аренду, как вам известно, а я думаю заняться чем-нибудь другим.

Третий жилец пансионата, Сархан Аль-Бухейри, бухгалтер компании по производству пряжи в Александрии, внимательно следил за нашей беседой. А тут вмешался в нее:

— Чем же? — спросил он.

— Я еще не решил.

— Может, ты хочешь подыскать себе какую-нибудь должность?

И его я возненавидел. У него легкий деревенский акцент — он прилип к нему на всю жизнь. Он — животное. Даже Мерват не смогла бы повлиять на него, потому что он невоспитан, некультурен и груб.

Если ему вздумается спросить меня о моем аттестате, я запущу в него чашкой с чаем.

— Откуда у тебя такая приверженность к революции?

— Я убежден в ее необходимости…

— Я не верю тебе.

— Верьте, без колебаний.

Он слабо рассмеялся:

— Очевидно, отказ Мерват лишил тебя разума.

— Да что вы, мысль о женитьбе пришла мне в голову лишь на мгновенье, — ответил я раздраженно.

— Да будет милостив аллах к твоему отцу — он дал тебе упорство, но не дал своей мудрости! — тоже не сдержался он.

— Почему ты не рассказываешь нам о своих проектах? — спросила мадам.

— Я еще не решил, на чем остановиться.

— Значит, ты богат?

Я лишь многозначительно улыбнулся, и мадам с интересом посмотрела на меня.

Сархан вместе со мной вошел в кабинку лифта. Он смотрел на меня смеющимися глазами, как бы приглашая познакомиться поближе, и злость моя постепенно ослабевала. Видимо, желая сгладить невольную резкость недавних своих слов, он сказал:

— С должностью сегодня надежнее, но и свободное предпринимательство, если его выбрать с умом…

Я вышел из лифта прежде, чем он закончил фразу, однако его тон говорил больше, чем слова.

Мы расстались. Он направился к трамвайной остановке, я — к гаражу. Проходя мимо кафе «Мирамар», расположенного в нижнем этаже здания, я вспомнил, что мы когда-то бывали здесь с дядюшкой. Он приходил сюда под вечер выкурить наргиле и сидел, завернувшись в мягкую абаю, словно король в торжественном облачении посреди толпы придворных. Да, канули в прошлое те времена, однако он заслуживает лучшей участи, чем та, что ему досталась.

Я вел свой «форд» по улицам без всякой цели, просто отдаваясь движению. Я думал, что лучше не отталкивать Сархана аль-Бухейри, а использовать его опыт, его знание города и обстановки. Быстрая езда успокоила мои возбужденные нервы. Я проехал по районам Азарета, Шатыби и Ибрагимии. Показалась набережная, свободная сейчас от суеты и гомона отдыхающих. Я решительно сказал себе, что если и вернусь в Танту, то только затем, чтобы получить деньги или продать землю, и пусть провалятся в пекло все воспоминания о ней.

Повернув в район Мустамара Суюф, я вырвался на центральную улицу Абукир. Увеличивая скорость, я спрашивал себя: «Где же европейки? Где красота? Где слитки золота?» Я взял билет на утренний сеанс в кинотеатр «Метро». В антракте пошел в буфет, пофлиртовал там с какой-то девицей. Потом мы с ней пообедали в ресторане «Омар Хайям» и поспали в ее маленькой квартирке. Вернувшись в пансионат к вечеру, я уже не помнил ее имени.

Здесь царила тишина. Ни в холле, ни в коридоре никого не было. Я принял душ и под струями воды вспомнил прекрасную феллашку. Придя к себе, я попросил чаю, чтобы снова увидеть ее. Я предложил ей плитку шоколада. Она отказалась.

— Но почему же? — настаивал я. — Ведь мы теперь живем одной семьей!

Я с улыбкой смотрел на нее.

— Зухра, скажи, много в деревне таких девушек, как ты?

— Не сосчитать… — она без всякого смущения встретила мой взгляд.

— И все такие же красивые?

Она поблагодарила меня за шоколад и ушла. Боится? Хитрит? Во всяком случае, сейчас она мне не нужна. Она вправе немножко посопротивляться и пококетничать, а я вправе признать, что она очень красива.

Фрикико… не упрекай меня.

Я так пристально рассматривал портрет мадам, висевший на стене, что она рассмеялась.

— Нравится?

И рассказала мне историю своих двух замужеств.

— Скажи, как ты находишь меня теперь?

— Вы так же красивы, как и прежде, — ответил я, глядя на ее жилистые руки и сморщенную кожу, напоминающую рыбью чешую.

— Болезнь преждевременно состарила меня, — смиренно заметила она и без перехода спросила: — Разумно ли ты поступаешь, вкладывая свои деньги в новое дело?