Всех этих людей, однако, не разыскивала полиция. Мистер Окройд, убежденный, что находится в розыске, никакого удовольствия от Уинстеда не получил. Все вокруг так и норовило лишить его душевного спокойствия. Даже солнце старалось поярче осветить его лицо для проходящих мимо полисменов. На второй день пребывания труппы в Уинстеде произошла неприятность: мистер Окройд весьма уютно и вольготно устроился в съемной комнате, однако решил, что киснуть в четырех стенах не имеет смысла, и храбро вышел на прогулку по городу.

На углу, сворачивая к площади, он случайно с размаху налетел на сержанта полиции — тучного, неприятной наружности человека.

— Эй, эй! — рявкнул полицейский.

Мистер Окройд испуганно на него покосился, что-то буркнул и поспешил прочь, стараясь не бежать. Лавируя между автобусами, он пересек площадь и, сбавив шаг, вышел на Хай-стрит. Там он повстречал Джимми Нанна, который нес в руках крошечный сверток — несомненно, завернуть его так аккуратно мог только аптекарь.

— Когда-нибудь слышали про такую штуку, мистер Окройд? — спросил Джимми, показывая ему сверток. — Называется «пепсин». — Добрых пять минут мистер Окройд слушал его разглагольствования о пепсине, которому, очевидно, предстояло последнее испытание: схватка до победного конца с желудком Джимми. К концу этих пяти минут мистеру Окройду удалось глянуть через дорогу. Там, на тротуаре, стоял тучный полицейский. И смотрел прямо на него.

Мистер Окройд спешно попрощался с Джимми, но на сей раз потрудился не убегать, а медленно побрел вниз по улице, останавливаясь возле витрин. У первой же он украдкой оглянулся: полицейский стоял на прежнем месте и явно за ним следил. Во второй раз его уже не было. Мистер Окройд облегченно сдвинул кепку на затылок: вот болван, надо ж было так себя застращать! Он праздно уставился на витрину обувного магазина, но в следующий же миг насторожился: в зеркале над парой мужских ботинок из телячьей кожи он поймал отражение чего-то синего — полицейской формы. Сержант стоял прямо у него за спиной. Мистер Окройд присел, словно чтобы завязать шнурок, и скосил глаза на тротуар, ожидая увидеть проходящие мимо синие брюки. Они так и не появились. Тут мистер Окройд вскочил и, не оглядываясь, поспешил прочь. На ходу он услышал бас полицейского: «Эй, мистер, погодите!» Несколько ярдов спустя он скользнул между двумя машинами, перебежал дорогу и уже хотел броситься наутек, как увидел перед собой второго полицейского. Они были повсюду.

«В таком крошечном городишке — прорва полицейских! Куда им столько? — сердито подумал он. — Никчемные лентяи! Пустая трата наших денег, вот как я это называю». Тут мистер Окройд свернул с Хай-стрит в узкий проулок и вышел на другую улицу — там тоже было полным-полно магазинов, а вот полицейских не было. Мистер Окройд облегченно вздохнул, раскурил трубку «Старого моряцкого» и неспешно побрел вдоль улицы. Его внимание привлек рекламный плакат с изображением большого парохода и еще один, с кукурузным полем и фермером, который гостеприимно протягивал руки вперед и говорил: «Добро пожаловать в Канаду!» Мистер Окройд несколько минут разглядывал картинки и думал про Лили и Канаду. Плакаты висели в витрине туристического бюро, и мистер Окройд, заглянув внутрь, увидел настойке несколько буклетов. Ему уже доводилось листать такие буклеты — они приятно напоминали о дочке, и она будто бы становилась чуть ближе. Если в одном из них окажется карта, он сможет увидеть, где сейчас его Лили. Мистер Окройд вошел и стал разглядывать буклеты. Никто не обратил на него внимания, и тогда он взял два самых больших, сунул в карман и вышел на улицу. Там, загородив собой весь тротуар, стоял тучный сержант.

— Ну? — сказал он.

— Чо? — выдавил мистер Окройд, чувствуя, как колотится в груди сердце.

— Зачем вы от меня сбежали? — Голос у сержанта был очень строгий.

— Да разве ж я сбёг! — возразил мистер Окройд.

— А что это вы так чудно разговариваете? Откуда акцент? — не унимался сержант. Впрочем, за напускной строгостью в его тоне слышалось добродушие. — Вы кто — ланкаширский комедиант?

— Эт еще почему? — в отчаянии спросил мистер Окройд. — Вы меня простите, сержант, но я что-то не соображу, об чем вы толкуете, — уже вежливей добавил он.

Сержант шагнул вперед и так внимательно к нему пригляделся, что сердце мистера Окройда ушло в пятки. «Конец мне», — подумал он. Однако вид у сержанта стал озадаченный.

— Вы либо Джимми Пирсон, — наконец проговорил он, — либо его брат-близнец.

— Неа. Знать не знаю никаких Пирсонов. Я… я не местный, сержант.

— Как вас зовут?

— О… — начал было он, но вовремя опомнился. — Оглторп. Сэм Оглторп. Я, стало быть, из Уэбли, что в Йоркшире.

— Оно и слышно, мистер, — сказал сержант. — Что ж, вы — точная копия одного малого по имени Пирсон, который раньше тут жил. Когда вы врезались в меня на площади, я сразу подумал: «Джимми Пирсон вернулся! Надо с ним потолковать». Он нас не очень любил, Джимми-то — одно время ставки на лошадей принимал, — но мы были не против. И между машин вы шныряли точь-в-точь как он.

Мистер Окройд рассудил, что не стоит притворяться, будто он впервые видит сержанта.

— Да я ж вас чуть не зашиб там, на углу, — вот и решил лишний раз на глаза не показываться! — как можно искренней воскликнул он.

Это признание исправило дело. Расстались они почти друзьями, однако мистер Окройд так перепугался, что даже на редкость удачный исход встречи его не успокоил — наоборот, на душе стало еще тревожней. Он назвал сержанту чужое имя, и из этого могла выйти большая неприятность.

На следующий вечер его ждал второй удар. Мистер Окройд стоял на верхней ступени маленькой стремянки, когда заметил за кулисами полицейский шлем. От ужаса он чуть не упал с лестницы. Все, его выследили! Мистер Окройд мог бы спуститься, но остался на месте в надежде, что его не заметят. Однако в следующий миг он уже смотрел в лицо полицейскому, который задрал голову и глазел на него.

— Закончили?

— Ага, — неохотно ответил мистер Окройд.

— Тогда спуститесь на минутку, — сказал полицейский. Спускаясь, мистер Окройд ждал, что его вот-вот схватят за шкирку. Это было ужасно.

— Мне велели обратиться к вам, — виновато проговорил полицейский. — Хочу тут осмотреться, понимаете ли. Управа у нас строгая, велели проверить пожарную безопасность и все такое. Я буквально на минутку, только задам пару вопросов. — Он вытащил блокнот и напустил на себя очень серьезный и важный вид.

Мистер Окройд смог продохнуть.

— Чем смогу, помогу, дружище! — сердечно выпалил он, словно готов был собственными руками потушить любой пожар.

Хуже всего было то, что опасность могла подстерегать мистера Окройда когда и где угодно. Самые безобидные вопросы звучали теперь недобро и зловеще. Субботним утром его квартирная хозяйка, миссис Мейсон, чей муж служил швейцаром в агентстве «Лонг и Пассбери», пригласила его на вечернее чаепитие.

— Сегодня у Милли день рожденья, — объявила она. — Мы решили немного попировать и хотим позвать вас, если можно. Молодой человек Милли тоже придет в гости — славный юноша, душа компании. За стол сядем в шесть, когда он воротится с работы.

Мистер Окройд обожал праздничные чаепития. Он не только пообещал прийти, но и попросил у коллег два бесплатных билета на концерт — для Милли и ее друга, которого ни разу не видел, — в качестве подарка. В половине шестого мистер Окройд уже сидел в гостиной и с деланным интересом слушал нудные разглагольствования мистера Мейсона, очень медлительного и серьезного человека, не слишком любившего свою работу. Мистер Мейсон счел уместным обсудить с жильцом свои религиозные взгляды.

— Я люблю царемонии, мистер Окройд, — твердил он. — А без царемоний — что за вера?

Тут в комнату пестрым и душистым ураганом влетела Милли — крупная пышущая здоровьем девица, которая неплохо зарабатывала на перчаточной фабрике, ни во что не ставила родного отца и тут же заявила, что ей «обрыдли эти дурацкие царемонии». Мистер Окройд пожелал ей долгих лет жизни и вручил билеты, за что его крепко расцеловали. Он пользовался благосклонностью Милли: она воображала, будто общается с «театралом», и с большой выгодой для себя распустила среди фабричных работниц несколько слухов, почерпнутых у мистера Окройда. Потом в гостиную вломилась миссис Мейсон — багровая, сияющая и неузнаваемая в своем лучшем платье. Она объявила, что чай готов и будет подан по первому их слову.