Сюзи ушла и помогла труппе вновь сорвать бешеные аплодисменты. Джимми объявил антракт, надеясь, что во время перерыва хулиганы уйдут или угомонятся, хотя за последние полчаса или около того они не издали ни звука. Как только занавес опустили и в зале загорелся свет, Иниго выглянул в щелку и успел заметить, как мистер Монти Мортимер пробирается к проходу. Зайдет ли он за кулисы, чтобы поговорить? Или отправится в буфет что-нибудь выпить? Минуты шли, мистер Мортимер все не появлялся, и Иниго пришел к выводу, что ему захотелось пить — весьма жизнеутверждающий вывод по сравнению с Сюзиным: та решила, что ему стало противно и он уехал с концами. Однако перед самым началом второго отделения они увидели, как он возвращается, и Сюзи успела краешком глаза рассмотреть его ассирийские черты.

— А выглядит он ничего, — заметила она. — Так и подмывает крикнуть: «Эй, что скажете?» Интересно, о чем он думает? Непохоже, чтобы он вообще о чем-то думал. Смотрите, зевает! Ах, пожалуйста, не зевайте! Вы же не для этого сюда пришли!

— Вот хам! — разозлился Иниго. — Объелся, как пить дать. Отобедал он за пятерых, я сам видел, и с тех пор, ручаюсь, лопал без остановки.

— Свинья! Нет, нельзя так говорить. Мы ведь не знаем, вдруг у него… как это называется?.. ну, вы поняли. Прошу вас, мистер Мортимер, я хочу большой вкусный контракт. Благодарю. Ах, какой ужас! Мне дурно. Если он ничего не сделает, все пропало! Опять жить по-старому… это невыносимо! Все, больше не буду на него смотреть. И в ложе никого нет, заметили? Интересно, кто это был. Они подарили чудесный букет, но без подписи. Наверное, там сидел обворожительный молодой миллионер — не слишком молодой, не как вы, Иниго, — который влюбился в меня без памяти. Вот так вот.

— Что ж, — просияв, сказал Джимми, — я было подумал, что нам пришел конец…

— Конец придет кой-кому другому, — прорычал Джо. — Мне бы добраться до энтих негодяев, я им устрою…

— Этих негодяев, а не энтих, Джо, — поправила его жена. — И ничего ты им не устроишь.

— Все уже хорошо, — продолжал Джимми. — Мы им показали класс!

— Наделали шуму, — серьезно подметил мистер Мортон Митчем.

Шуму они действительно наделали, да только о таком «шуме» не пишут на страницах «Стейдж». Когда свет в зале потух, все зрители с задних рядов вернулись на свои места, а полицейский ушел. Не найдя поводов для беспокойства, он величественно удалился из зала во время антракта, упустив — увы! — прекрасный шанс получить повышение по службе.

— З-заткнись!

— Тише, пожалуйста!

— Ш-ш-ш!

— В-вон со с-сцены!

— Ведите себя прилично, пожалуйста!

— Выдворите их из зала!

— Ш-ш-ш!

— Джентльмены, соблюдайте тишину, будьте любезны.

— A-а! У-у! З-заткни вар-режку!

— …и от имени всех артистов труппы я бы хотел попросить джентльменов на последних рядах вести себя потише (Вот-вот! Правильно!) и напомнить им, что остальные зрители тоже заплатили деньги и хотят получить удовольствие… (Вон со сцены!)… от достойной игры… проявите английскую порядочность… всем спасибо.

Публика встретила речь Джимми громкими аплодисментами, но после нее поднялось еще больше шума. Бедную миссис Джо, умолявшую Красное Солнышко закатиться на запад (как будто она вдруг усомнилась в его передвижениях и боялась какой-нибудь космической катастрофы), было почти не слышно: добропорядочные зрители в своем негодовании производили не меньше шума, чем хулиганы. Напрасно она делала паузы между куплетами — надменно расправив плечи и вскинув подбородок, точно герцогиня Доркинга перед революционным трибуналом. Тишина, которой она добивалась, не наступила. Бросив на белую манишку и голую руку взгляд, полный отчаяния и мольбы, она затянула вторую песню и предстала перед зрителями в образе шотландской девчушки, пылкой и несчастной дочери вересковых пустошей и горных долин, томящейся по нашему давнему знакомцу, Энгусу Макдональду. Ужель он не вернется, спрашивала она грудным голосом, — из-за морей домой? Чу! Послышался волынки зов? Должно быть, он действительно послышался, но все остальные услышали только последний отчаянный хрип («К порядку, господа, к порядку!») престарелого театрального служителя. Затем миссис Джо различила вдали топот марширующих ног, и зрители тоже услышали нечто подобное: затопали ногами господа с последних рядов. Да, то Энгус Любимый спешит домой с войны! Эту победную строчку она пропела во все горло, но даже тогда никто ее не услышал. Вместе с Энгусом домой пришла война. Бледная и дрожащая, миссис Джо трагически пошатнулась, уходя за кулисы, и не вернулась на рев зала — хотя по большей части он состоял из искренних восторженных аплодисментов.

Тем временем за кулисами мисс Трант и мистер Окройд пытались усмирить Джо, который порывался спуститься в зал и «оторвать мерзавцам поганые головы». Впрочем, сначала ему пришлось уделить внимание жене: безумно улыбнувшись, пожав плечами и всплеснув руками, она неожиданно разрыдалась.

— Меня так… так… не унижали… с тех пор, как мы выступали в Гримсби!.. Когда все перепились и швыряли в меня рыбой!

Джо пробормотал, что этим подонкам достанется кое-что похуже рыбы, и окружил любимую жену заботой истинного рыцаря. Наконец ее уговорили отдохнуть в гримерной, куда мисс Трант доставила одеколон и добрые слова. Четверо других образовали на сцене довольно шумный квартет, полный комических «штучек». Театральный служитель оставил тщетные попытки восстановить порядок. Два или три воинственных джентльмена из числа зрителей попытались взять на себя его обязанности, в результате чего сзади донеслись злобные крики и шум драки. Остальная публика пришла в нешуточное волнение. Один из самых громких и негодующих голосов принадлежал нашему другу, мистеру Монти Мортимеру — беспардонное поведение некоторых зрителей оскорбило его профессиональное чувство хорошего тона, ведь он многие годы не слыхал ничего подобного. Если на его постановках какие-нибудь завсегдатаи позволяли себе хоть самое скромное шипение или присвист, на следующее утро мистер Мортимер заполнял все газеты угрозами и статьями о невероятных заговорах. Теперь он голосил громче остальных ревнителей порядка и время от времени приподнимался в кресле, оглядываясь назад, словно хотел взять ход разбирательства в свои руки.

— Сейчас я все устрою, Джимми, — прошептал мистер Мортон Митчем с уверенностью человека, четырежды объехавшего вокруг света. — И не такие толпы усмирял. Я начну показывать фокусы, а ты подкармливай меня из зала.

Тут необходимо кое-что прояснить. Джимми должен был притвориться грубияном, который отпускал бы всякие колкости с последнего ряда, а мистер Митчем, разозлившись, в конечном итоге вызвал бы его на сцену — вместе с несколькими настоящими добровольцами из числа зрителей, — чтобы они «убедились своими глазами». Мистер Митчем был мастер своего дела и с помощью подсадных уток в зале умел развеселить публику. Такой трюк вполне мог сработать, создав порядок из преднамеренного хаоса. У Джимми были подозрения на этот счет, однако он решил, что попробовать все-таки стоит, и убежал в гримерную переодеваться. Оттуда он тайком пробрался на задние ряды, оставив на сцене одного мистера Митчема. Тот начал с игры на банджо, но вскоре бросил это бесполезное занятие. Джо принес ему необходимые для фокусов принадлежности, и они начали хохмить.

— А сейчас я попрошу на сцену нескольких добровольцев, — медленно и хрипло пробасил мистер Митчем. — Они докажут уважаемым зрителям, что здесь нет никакого обмана.

То был сигнал для Джимми, сидевшего на последнем ряду, к началу комической сценки. Но что-то, по всей видимости, пошло не так: до сцены долетали только крики самого настоящего спора. И вдруг зал огласил негодующий вопль Джимми:

— Эй, ребята, погодите! Вы что делаете?! Пустите меня!

— Ну, кто выйдет на сцену? — повторил мистер Митчем.

Тут начался хаос, и сколько-нибудь упорядоченное повествование будет здесь неуместно. В темноте зала мистер Митчем различил какое-то движение в сторону сцены.