Каждый раз, немного передохнув после обеда, мы спускались в бар съесть по порции мороженого с ликером. Под настроение Наталья заказывала себе бокал сухого вина. Обычно в это время в баре было безлюдно, играла тихая, грустная музыка.

— Бах, — объяснила она.

Я опять вспомнила о маме. Подумала, что она тоже была тихой и грустной, как эта музыка. Вечно куда-то спешила, возвращалась поздно, молчаливая, усталая. И никто, ни я, ни папа, ни разу не спросил у нее, как дела. А потом она взяла спортивную сумку и ушла с ней к метро. На прощание хотела что-то объяснить, но я не стала слушать. И теперь я даже не знаю, где мне искать маму, по какому телефону звонить. А может, Наташе что-то известно?

Однако я решила пока не спрашивать ни о чем. Воспитательная беседа попала в цель, но если тетя это почувствует, у нее прибавится сил… и она меня совсем задолбает! Нет уж, лучше молчать!

— Пойдем в кино? — предложила Наташа.

— Какой фильм?

— «Рождество с неудачниками», американская комедия.

— Ты же говорила, американские комедии низкопробные.

Она только засмеялась:

— Не умничай!..

Вот жизнь в пансионате: мороженое, американские комедии, дискотеки. Жалко, что не всю жизнь такая жизнь! А что дома?

— Тебе звонили Катя, Настя, Рома, Аня и Денис. — Папа, небритый и осунувшийся, встретил меня в прихожей. — Ну и Макс, конечно.

— Это радует, — вздохнула я. — Как ты поживаешь?

— Ничего.

Я послонялась по квартире: ковер пыльный, в кухне, на обеденном столе, крошки и грязные разводы. Завтра придется устраивать генеральный шмон. Хорошо, что еще не скоро в школу.

— Мама тебе звонила? — спросил отец.

— Нет. А тебе?

— Если бы она решила позвонить, то логичнее было бы тебе.

— У нее ведь даже нет телефона…

— Могла бы с городского позвонить. Твой-то номер она знает!

— А твой? — спросила я. Жена не знает телефон своего мужа? — Ты что, не мог купить ей мобильник? Он стоит-то тысячи четыре, если без камеры…

— Куплю обязательно, когда она вернется…

— Ты думаешь, мама вернется?

— Вернется! — Папа жалко улыбнулся. — Рано или поздно…

Я понимаю, что жизнь у него и без того не сахар, и тему мамы быстро сворачиваю. А вообще-то у меня поднакопилось много вопросов. Почему ты никогда не делал подарков маме? Даже ко дню рождения и к Восьмому марта? Почему мы никогда втроем не ездили к морю? Что произошло у мамы в клинике? Нет, задавать их сейчас — по меньшей мере жестоко. Мне все-таки жалко отца, а про маму — что и говорить…

После ужина я позвонила однокласснице Катьке Трубинской. С Настей разговаривать не хотелось. Она — сто пудов! — закидает по просьбе дурака Максика всякими многозначительными вопросами.

Хотя, если задуматься, чем Максик-то виноват? Розы подарил, на плеер раскошелился, и я сама обещала, что буду звонить ему. Воспитанная и интеллигентная девочка в этой ситуации постаралась бы спустить все на тормозах, постепенно давая понять, что былые чувства растаяли в тумане… Но это так противно. Была бы сейчас мама! Можно было бы ей все рассказать. В отличие от Наташи мама никогда меня не воспитывала. Обычно она говорила: я бы поступила вот так и так, но вообще-то решать тебе. Мама почему-то любила повторять: ты свободна. Как-то так особенно мечтательно это произносила…

Не дождавшись вестей, Максик позвонил сам. Я как раз душ принимала.

— А Лена спит. Устала с дороги, — объяснил отец.

Я почувствовала громадное облегчение.

Но на следующий день телефон затрезвонил с утра пораньше. Опять этот Макс. Голимый придурок! Сказано же тебе: устала с дороги!

— Алло! — крикнула я трубку. Сейчас тебе, Максик, мало не покажется!

— Лен, ты уже вернулась? — донесся до меня далекий и родной голос мамы.

Следующий день был выходной, но я почему-то проснулся рано — еще затемно. Вдруг в соседней комнате что-то упало. Я напрягся. Кто же там? Карташов? Я вслушивался, но кругом было тихо. Показалось, решил я и попытался снова уснуть, но в коридоре раздались шаги. Я вскочил. Точно — Карташов! Они пронюхали про нашу деятельность! И теперь проникли в квартиру…

Дверь начала приоткрываться. В проем просунулась голова Леонарды.

— Проснулся, наконец. Вставай — я кофе заварила. Нам нужно поговорить.

Дверь опять прикрылась. Я накинул халат, наскоро умылся и вышел на кухню. Здесь никого не было.

— Я тут, — окликнула она из комнаты. — Ты же знаешь — я не терплю кухонь. А здесь кто-то бывал.

В той самой комнате, где Гришка писал Лизину парсуну, на столе дымился кофе, а Леонарда сидела в кресле, в котором всегда позировала Лиза. Леонарда была в черном, причудливо расшитом стразами и жемчугом наряде. Я невольно сравнил ее с Лизой — Леонарда показалась мне колючим сучком с засохшего дерева. Она курила длинную тонкую трубку, и дым улетал в открытую форточку.

— Я тебя ищу, друг мой, с Нового года, — говорила не торопясь Леонарда, отпивая кофе. — Тут нет никого, сотовый — недоступен. Сам ты не звонишь, не приезжаешь. Хотела тебя с Рождеством поздравить.

— Некогда было. Я вступил в одно общество. Работы теперь по горло…

— Если не секрет, что за общество?

— Какой же от тебя может быть секрет?! Называется оно «Союз вольных инквизиторов». Их девиз: «За мир без ведьм и колдунов», — неожиданно для себя прикололся я.

— Я так и думала, — тяжело вздохнула она. — И как же они, то есть вы действуете?

— По старинке. Разводим костры и…

— Предчувствие меня не обмануло. — Она глубоко затянулась. — А как же ты вступил в это общество? Добровольно?

— Нет, конечно. Они сами на меня вышли и потребовали дать сведения о тебе.

— И ты дал?

— Пока нет. Но, сама понимаешь, куда деваться?

— Понимаю. Расскажи о них подробней. Где они, кто?

— Их главная штаб-квартира в Питере.

— Что-то слышала, — кивнула Леонарда. — А тут?

— Тут — на бульварах. Фонд «Обелиск». Для отвода глаз ищут ленинградских блокадников. Находят под это дело колдунов и жгут…

— Ясно, ясно, — поспешно перебила она.

У меня зазвонил телефон.

— Они? — Леонарда поперхнулась кофе.

— Наверно… — Я беззаботно снял трубку.

— Алексан Василич, прости, что в праздник беспокою. Кстати, с Рождеством тебя и Лизу. Мне сейчас звонил заказчик с Пятницкой, у которого ты был под Новый год. Там возникли проблемы. Я обещал, что ты подъедешь к нему до вечера.

Леонарда с немой тревогой наблюдала за мной.

— Хорошо еще, что он сейчас позвонил, — продолжал Губанов. — А то и древесину для него уже завезли.

— Дрова завезли — теперь можно костерок палить, — сказал я, покосившись на нее.

— Вот именно, — засмеялся Губанов. — Только и осталось бы. Ну, значит, Алексан Василич, подъедешь сегодня до вечера?

— Обязательно. — Я положил трубку.

— Они? — Леонарда все еще на что-то надеялась.

— А кто же?

Она в тягостной задумчивости сидела с пустой чашкой в руках.

— Тебе еще налить? — поинтересовался я.

Она не услышала вопроса.

— Хотела в офисе у себя кое-что переделать, думала с тобой посоветоваться, — наконец проговорила Леонарда. — Но теперь не до того. А на этот фонд будем влиять.

— Как же ты будешь влиять?

— Я буду?! — вскрикнула она. — На это профсоюз есть! Увидим, за что мы им отстегиваем!

Леонарда поспешно натянула сапоги, щедро украшенные самоцветными камнями и золотой вышивкой, завернулась в длинную до полу соболью шубу и, накинув глубокий капюшон, выскочила из квартиры.

На Лизином кресле она забыла ключи. «И славно, — подумал я. — Теперь сюда не сунется. А когда все закончится, ключи будут Лизины». Только когда все это кончится?! Хотя теперь, при поддержке профсоюзов, дело пойдет быстрей. Я засмеялся, представив Иннокентия и Леонарду вместе.

Но мне опять вспомнилась Лиза в тренировочном костюме, покорно слушающая инструкции Карташова, заспанный, заросший Гришка в зимних ботинках. Мне было невыносимо жаль Лизу, особенно в сравнении с разодетой Леонардой, которая себя в обиду не даст — обидит первой. Я ничего не мог сейчас сделать для Лизы. Не мог даже ей позвонить. Вчера, когда мы возвращались от Гришкиных родителей, Глинская обещала за сегодня навести справки о Марине. Потом будет устанавливать связь Марины с Гришкой. Потом — выявлять причины интереса «Обелиска» к Гришке… Конца-краю не будет этим выявлениям, наведениям, установлениям!