— Погоди, — остановил его Крис.

Он набрал индекс на панели хранилища.

— Только запись некачественная, — предупредил он, — и кто — не знаю. Не декодировал. Поэт, должно быть.

Сквозь оглушительный скрежет и визг в комнату прорвался низкий, чуть заикающийся, глуховатый голос:

— …как ты зависела от вкусов мелочных… от суеты, от тупости души… Как ты боялась властелинов, мерящих… тебя на свой, придуманный аршин… Тобой клянясь, народы одурманивали… Тобою прикрываясь, земли грабили… Тебя подпудривали и подрумянивали… и перекрашивали… и перекраивали… Ты наполнялась криками истошными… и в великаны возводила хилых… История! Гулящая история! К чему тогда… вся пыль твоих архивов?! Довольно врать!! Сожми сухие пальцы…

И снова фон, как вой глушителя, смазал слова. Крис выключил звук.

А Вадиму вдруг показалось, что по белой блестящей дверной панели скользнула к выходу какая-то тень. Он понимал, что это только шутка света, отраженно играющего на полированных поверхностях комнаты, но тень определенно походила на человека в старинной треуголке и длинном, до икр, сюртуке.

КОМНАТА ДЛЯ ГОСТЕЙ

— Я бы не советовал вам ехать: дорога плохая да и машина у вас барахлит — застрянете.

Стюарт Грейвс зябко повел плечами и подвинулся ближе к огню. За окном темнело. Комната медленно тонула во мраке, едва освещаемая зыбким пламенем камина.

— Пустяки, — отмахнулся я, — всего какая-нибудь сотня миль.

— По прямой, — уточнил Грейвс.

— Ну, сто двадцать, — согласился я. — Не уговаривайте, Стюарт, все равно не останусь. Только вечер потеряем. Поедем лучше вместе.

— Спасибо за приглашение… — Грейвс поудобнее устроился в кресле. Лучше потерять вечер, чем рисковать ночью. Я уж как-нибудь обойдусь. Глазго хороший город, а «Красный петух» отличная гостиница. Утром же Гартман обязательно пришлет автобус. Он по-немецки точен, хоть и живет в Шотландии. Так что, мистер Торопыга, завтра увидимся… если с вами, конечно, ничего не случится по дороге.

— А что со мной может случиться?

Грейвс долго молчал, задумчиво попыхивая сигарой.

— Мало ли что, — уклончиво заметил он, — шотландская ночь полна странных вещей.

Он так и сказал: «странных вещей». Типично по-английски, даже с ударением. Но я не внял.

— Бред! На вас, Стюарт, коньяк плохо действует: вы склоняетесь к мистике, а я марксист и в «странные вещи» не верю.

Но, уже сев за руль старенького «воксхолла», я понял, что поторопился. Грейвс, наверное, был прав. Не в предсказании «странных вещей», а в своем английском благоразумии. Ночь сразу же навалилась на меня безлунной дождливой темью. Робингудовский черный лес казался непроницаемым. Фары освещали грязные, засыпанные хворостом рытвины — точь-в-точь как на знакомых российских проселках. Шотландская грунтовка в лесу оказалась не лучше, и моя дряхлая «автостарушка» только поскрипывала, наезжая на обнаженные корни дубов или вязов — я не различал их в темноте. В общем, как говорится, не хвались отъездом, а хвались приездом. Но отступать было поздно: позади ждал Грейвс, набитый дурацкими остротами.

Я давно мечтал проехаться по дорогам Шотландии: почему-то казалось, что в шотландской «глубинке» все сохранилось, как в романах Вальтера Скотта, и скалистые горные склоны, и малахитовые луга, и овечьи стада с пастухами в классических юбочках, и родовые замки в запущенных охотничьих парках. Когда в Глазго открылся симпозиум физиков — «нулевиков», на котором я присутствовал в качестве единственного советского делегата, меня все время томило невысказанное желание удрать в «глубинку» к вальтер-скоттовской старине.

И случай представился, когда профессор Гартман, круглолицый розовощекий директор экспериментальной лаборатории по изучению дискретности пространства, пригласил Грейвса и меня к себе в лабораторию и даже весьма любезно пообещал прислать за нами автобус.

По каким-то неведомым мне причинам для изучения дискретности пространства англичане не нашли лучшего места, чем старый Ардеонейг, захудалый городишко в ста с лишним милях от Глазго, на берегу длинного, похожего на интеграл озера Лох-Тей. Но это и была вальтерскоттовская Шотландия, и потому я, пренебрегая благоразумными советами Грейвса, так храбро ринулся по бездорожью в дождливую шотландскую ночь, полную «странных вещей». Я уже слышал в лесу рог, возвещавший о начале рыцарского турнира, и предвкушал встречу с самим Роб Роем, ожидавшим меня за кружкой пива в деревенском кабачке у дороги. Но время шло, а кабачок так и не возник в темноте, и рог уже не звучал, и Роб Рой, должно быть, устал ждать и ушел к себе в горы, а дорога тянулась все в том же густом и черном лесу, двигатель моей «старушки» чихал и кашлял, и к часу ночи, должно быть, я проскочил поворот на Лох-Тей.

Нехорошо помянув английских дорожников, я развернул машину и включил дальний свет: фары выхватили из ночи матово-серые стволы дубов и узкую ленту грунтовки, пропадающую где-то впереди в бездонной синеве леса. Машину трясло и бросало из стороны в сторону. Невольно напрашивалось фантастическое сравнение с космонавтом-пионером, пробивающимся на супервездеходе в джунглях Венеры, но «старушка» тут же вернула меня от фантастики к действительности, тряхнув так, что я едва не разбил лоб о ветровое стекло. А дорога то исчезала, то снова возникала в танцующем свете фар, извивалась перед машиной, вставала на дыбы, пытаясь перевернуть и накрыть меня. Вдруг она дернулась и затихла. Я понял, что дальше придется идти пешком: мой «супервездеход» не выдержал тряски.

Чертыхаясь и проклиная ни в чем не повинного Грейвса, розовощекого Гартмана и собственную бесшабашность, я вылез из машины и открыл капот. Зачем — непонятно: двигатель я знал плохо и тусклая лампочка под капотом ничего не объяснила, кроме моей беспомощности. Что делать? Я осторожно потянул какой-то проводок, и лампочка, издевательски вспыхнув, погасла. Мой нервный смех в темноте ничего не изменил, его попросту никто не услышал. Где-то в чемодане у меня валялся карманный фонарик. Я кое-как нашел его, щелкнул выключателем и, развернув карту, начал изучать обстановку. По-видимому, мой «воксхолл» застрял в шести милях от Лох-Тея, маленького городка на берегу озера. Шесть миль — это полтора часа хорошей ходьбы. Не торчать же мне всю ночь посреди леса! «Дойду до Лох-Тея, подумал я, — а там до Ардеонейга наверняка ходит автобус». Словом, я запер машину, подхватил чемодан и зашагал по грунтовке.

Пройдя сотню метров, я чуть не вскрикнул: где-то впереди мерцал огонек. Я побежал к нему, спотыкаясь о корни и сучья, роняя поминутно то фонарь, то чемодан. А огонек то пропадал за лесом, то появлялся вновь и, наконец, распался на несколько огней, которые показали мне, что стоял я у ворот самого настоящего старинного замка.

То был типичный вальтер-скоттовский замок — трехэтажный, с непременной башней на правом крыле. Длинная узкая терраса опоясывала стены и скрывалась в густом плюще; издали он казался мохом.

Я вспомнил о грейсовском предсказании и закрыл глаза: не исчезнет ли наваждение? Но замок стоял по-прежнему громоздкий и мрачный, освещенный лишь фонарем у ворот и светом из окон. Однако даже этот слабый, рассеянный свет позволял различить и силуэты подстриженных кустов и деревьев, желтый песок дорожек и даже цветочные клумбы под узкими готическими окнами. «Кажется, спасен», — подумал я и потянул ручку звонка. Послышался далекий металлический звон колокольчика. Грейвс был прав: «странные вещи» прогрессировали.

Не помню уже, сколько я прождал, переминаясь с ноги на ногу и зябко вздрагивая от ночной сырости. Где-то в глубине сада залаяла собака лениво и привычно. Впереди осветился четко очерченный прямоугольник двери, и по песку зашуршали чьи-то частые, поспешные шаги. Собака тявкнула еще раз и умолкла. Шаги приблизились, кто-то встал у калитки, и дрожащий старческий голос спросил: