Льюис рассуждал свысока: по наущению матери он считал свою боязливость не чем иным, как здравомыслием. Но Бэзил из лучших, как ему казалось, побуждений ответил в такой манере, которая способна сделать людей заклятыми врагами.

– Если бы ты играл в футбол, к тебе стали бы совсем по-другому относиться в школе, – покровительственно заметил он.

Льюис не считал, что к нему плохо относятся. Он вообще об этом не думал. Но Бэзил его ошарашил.

– Ты дождешься! – в ярости вскричал Льюис. – Там тебя живо обломают!

– Не заводись, – сказал Бэзил, хладнокровно поправляя стрелки на своих длинных брюках. – Не заводись, ладно?

– Все знают, что в «Кантри-Дей»[9] ты был в каждой бочке затычка!

– Не заводись, – повторил Бэзил, но уже без прежней уверенности. – Сделай одолжение, не заводись.

– Думаешь, я не помню, что про тебя в школьной газете написали?..

Тут и сам Бэзил утратил хладнокровие.

– Если будешь заводиться, – мрачно сказал он, – твои щетки тоже из поезда вылетят.

Эта нешуточная угроза подействовала. Фыркая и ворча, Льюис откинулся на спинку своего дивана, но, вне сомнения, перестал заводиться. Он припомнил своему попутчику самую позорную страницу его жизни. В одном из номеров газеты, которую выпускали ребята из их прежней школы, под рубрикой «Личные объявления» появилось следующее:

Им оставалось только сидеть и молча злиться. Потом Бэзил сделал решительную попытку перезахоронить эту злосчастную реликвию. Что было, то прошло. Допустим, он раньше слегка заносился, но ведь сейчас ему предстояло начать с чистого листа. Очень скоро это воспоминание улетучилось, а вместе с ним и унылое обличье Льюиса, и весь поезд; на Бэзила опять повеяло дыханием Новой Англии, от которого зашлось сердце. Из сказочного мира его звал чей-то голос; стоявший рядом человек положил руку на его обтянутое джемпером плечо.

– Ли!

– Да, сэр.

– Сейчас все зависит от тебя. Понял?

– Да, сэр.

– Тогда вперед, – сказал тренер. – Жми.

Бэзил сдернул джемпер и, оставшись в юношеской форме, выбежал на поле. Игрового времени оставалось ровно две минуты; счет был три – ноль в пользу противников, но при виде юного Ли, который из-за происков Дэна Хаскинса, грозы всей школы, и его прилипалы Хорька Уимса пропустил целый год, над трибунами Сент-Реджиса забрезжила надежда.

– Тридцать три – двенадцать – шестнадцать – двадцать два! – гаркнул Коротышка Браун, тщедушный квотербек[10].

Это был его сигнал…

– Фу ты! – вырвалось у Бэзила, забывшего о недавнем конфликте. – Так мы до завтра будем тащиться.

Когда он запечатывал конверт, в комнату для занятий вошел щуплый мальчонка и остановился, не сводя с него глаз.

– Привет, – нахмурившись, сказал Бэзил.

– Я тебя обыскался, – осуждающе протянул малец. – Везде смотрел: и к тебе в комнату поднимался, и до спортзала дошел, а потом ребята сказали, что ты, наверное, опять тут отсиживаешься.

– Чего тебе надо? – взвился Бэзил.

– Спокойно, Пузырь.

Бэзил вскочил; мальчонка попятился.

– Ну бей, бей! – истерично заверещал он. – Давай, ударь, ты ведь здоровей меня!.. Пузырь!

Бэзил содрогнулся:

– Еще раз так скажешь – я тебя выдеру!

– Нет, не выдерешь. Брик Уэйлз говорит: если ты кого-нибудь из наших пальцем тронешь…

– Не больно хотелось!

– Забыл, как ты нас гонял? Да если б не Брик Уэйлз…

– Короче, что тебе надо? – не выдержал Бэзил.

– Тебя доктор Бейкон вызывает. Меня за тобой послали, а кто-то сказал, что ты, наверное, тут отсиживаешься.

Сунув письмо в карман, Бэзил вышел, мальчишка и обидное прозвище потянулись за ним – как приклеились. Он прошел нескончаемым коридором, где стоял, как принято говорить, дух затхлой жженки, неистребимый в школах для мальчиков, затем поднялся этажом выше и постучал в неприметную, но грозную дверь.

Доктор Бейкон сидел за рабочим столом. Это был видный собой, рыжеволосый священнослужитель епископальной церкви, лет пятидесяти от роду; если он когда-то и тянулся душой к детям, то теперь проникся суетным цинизмом, который зеленой плесенью неминуемо разъедает любого директора школы. Прежде чем дать вошедшему разрешение садиться, он совершил некие предварительные действия: водрузил на нос извлеченные откуда ни возьмись очки в золотой оправе, внимательно изучил Бэзила и убедился, что это не самозванец; нервно перебрал кипу бумаг – не в поисках нужного документа, а будто тасуя колоду карт.

– Сегодня утром я получил письмо от вашей матери, ммм… Бэзил. – Обращение по имени, как уже давно понял Бэзил, не сулило ничего хорошего. В школе все говорили ему либо Пузырь, либо Ли. – Ее беспокоит ваша низкая успеваемость. Как я понимаю, вас определили сюда ценой определенных… ммм… издержек… и она надеется…

Бэзил внутренне сжался от стыда – не за плохие оценки, а за финансовую несостоятельность, которой ему бесцеремонно ткнули в нос. Он и без того знал, что в этой школе для богатых оказался в числе самых бедных.

Не иначе как от вида его смущения в душе доктора Бейкона шевельнулась дремавшая доселе чувствительность; еще раз перебрав бумаги, он продолжил на новой ноте:

– Но вызвал я вас не за этим. На прошлой неделе вы обращались за разрешением на субботнюю поездку в Нью-Йорк с целью посещения театра. От мистера Дэвиса я узнал, что это едва ли не первый случай, когда вас можно отпустить в город.

– Да, сэр.

– Дисциплина у вас хромает. Однако я бы вас отпустил, если бы не одно препятствие. К сожалению, в эту субботу все учителя заняты.

У Бэзила сам собой открылся рот.

– Как же так, я ведь… как же так, доктор Бейкон, я знаю, что поедут две группы. Почему я не могу присоединиться к какой-нибудь из них?

Доктор Бейкон с великой поспешностью перебрал бумаги.

– К сожалению, в одной будут юноши постарше, а другая укомплектована почти месяц назад.

– А те ребята, которые пойдут на «Квакершу» с мистером Данном?

– Именно о них и речь. Они считают, что группа полностью укомплектована, и уже приобрели билеты в одном ряду.

Теперь Бэзил все понял. Поймав его взгляд, доктор Бейкон торопливо продолжил:

– Впрочем, могу предложить другое. Естественно, вам потребуется собрать группу, чтобы поделить на всех стоимость поездки учителя. Не позднее пяти часов найдите хотя бы двоих желающих и сообщите мне их фамилии. Я отправлю с вами мистера Руни.

– Спасибо, – выдавил Бэзил.

Доктор Бейкон помедлил. Под многолетней коростой цинизма шевельнулось желание разобраться в столь необычном деле и выяснить причину всеобщей нелюбви к этому пареньку. Похоже, и ученики, и учителя были настроены к нему крайне враждебно; притом что доктору Бейкону не впервой было улаживать всевозможные школьные коллизии, он ни разу не смог – ни самостоятельно, ни с помощью доверенных старшеклассников – докопаться до их причины. Скорее всего, причина в таких случаях была не одна; скорее всего, дело упиралось в какие-то неуловимые грани личности. Но не зря же Бэзил поначалу произвел на него весьма и весьма благоприятное впечатление.