— Неужели вы не можете убедить Калина?

— Не всегда и не во всем.

— Это полный идиотизм! — взорвался Винсент. — Во время войны мы получали все, что нам было нужно, — и никакой политики. Да пошли они все в задницу со своим Конгрессом!

Эндрю отеческим жестом положил руку Винсенту на плечо и увлек его в сторону от платформы, туда, где их не могли слышать их спутники и солдаты.

— Если я еще раз услышу от вас публичные заявления вроде этого, — тихо произнес он, — я лишу вас звания. Вы все поняли, генерал?

Винсент уставился на Эндрю немигающим взглядом.

— Но, сэр, вы же сами знаете, к каким проблемам все это может привести.

— Вы все поняли, генерал? — повторил Эндрю. Его голос был острым, как бритва.

Винсент открыл было рот, желая что-то возразить, но, увидев гнев в глазах Эндрю, вовремя остановился.

— Да, сэр, — сглотнув, ответил он.

Эндрю заметил, что несколько солдат слышали опрометчивое высказывание Винсента и теперь наблюдали за головомойкой, которую он устраивал молодому генералу. Привести парня в чувство было необходимо, но нельзя было допускать, чтобы он потерял свой авторитет в глазах подчиненных.

— Вы не в армии Мак-Клеллана, мистер Готорн. Такие разговорчики не карались в шестьдесят втором, но мы никогда не потерпим ничего подобного здесь. Так вы поняли?

— Да, сэр.

— Мне плевать на то, что вы лучший боевой генерал в армии, — слегка повысил голос Эндрю стараясь чтобы его услышали все те люди, которые ловили каждое слово их беседы. — В этой стране военные подчиняются гражданскому правительству, нравятся им их приказы или нет. Мы принесли присягу.

Лицо Винсента было красным, как помидор. Он отчаянно закивал, соглашаясь со словами Эндрю.

— Прекрасно. Похоже, мы договорились.

— Да, сэр. Приношу свои извинения, сэр.

Эндрю удовлетворенно кивнул. С этим Готорном надо было держать ухо востро. Не стоило упускать из виду определенные обстоятельства. Хотя Калин никогда бы не стал вмешиваться в служебные отношения Эндрю и Винсента, Кин видел, что мальчик — в конце концов, ему и впрямь было всего двадцать семь — подсознательно считал, что положение зятя президента дает ему некоторые преимущества.

А кроме того, Винсент был его лучшим офицером. Его оборона центра на второй и третий день битвы при Испании уже успела обрасти легендами. После войны очень популярной стала картина, на которой было изображено, как Винсент непоколебимо стоит на крыше вагона, а вокруг него бушуют меркские полчища. Наряду с «Последним боем» Шовалтера это изображение висело почти в каждом баре Республики.

Эндрю надеялся, что настанет день, когда Винсент станет командующим армиями. Не сказать, чтобы у Эндрю совсем не было сомнений на этот счет, но необходимость в новом полководце могла возникнуть очень и очень скоро. Хотя Пэт, несомненно, подходил для этой должности, у него не было того ореола славы, каким обладал Винсент. Римляне просто боготворили бывшего квакера после его героической защиты консульского дворца во время Карфагенской войны. Пэту больше подошла бы роль командующего армией Руси, в которой он мог бы негласно направлять и сдерживать Винсента. То есть Пэт был бы при Винсенте те же, кем был Ганс при Эндрю.

Ганс. Мысль о нем вновь отозвалась болью в мозгу Эндрю. «Хотел бы я, чтобы ты был здесь, старый друг», — с грустью подумал полковник и опять бросил взгляд на Винсента. Да, за этим парнем надо приглядывать, а то его бурный характер может побудить его к опрометчивым действиям.

— Прекрасно. Значит, мы договорились, — повторил Эндрю, смягчив тон.

— Да, сэр, конечно. Прошу прощения, сэр.

В голосе Винсента звучало смущение. Это хорошо, пусть мальчик до конца осознает свою ошибку.

Эндрю оглянулся на Буллфинча, который тактично делал вид, что не слышал, как только что пропесочили его друга.

— Мистер Буллфинч, не пора ли нам начать нашу инспекцию?

— Есть, сэр! — выпучив глаза, рявкнул Буллфинч.

— Ох уж эти морячки, — усмехнулся Пэт. — Любят они повыделываться.

— Когда прибывает посол из Ниппона? — спросил Эндрю.

— Через пару часов, — ответил Винсент, бросив взгляд на карманные часы. — В последней телеграмме сообщается, что он пересек реку вскоре после рассвета. У нас еще уйма времени.

Хотя Эндрю всегда имел при себе часы, подаренные ему солдатами 35-го после ранения под Геттисбергом, он их больше не заводил. День на этой планете был на пятьдесят минут короче, чем на Земле, поэтому приходилось постоянно переводить стрелки, что вызывало большую путаницу. Команда ученых под руководством Чака Фергюсона, научного гения, который, пожалуй, сделал больше для их спасения, чем кто бы то ни было, разработала новый двадцатичетырехчасовой стандарт времени. Это решение было принято после долгих споров, в ходе которых предлагалось, например, перейти на десятичасовой день или считать в часе сто минут вместо шестидесяти. Особенно трудно было установить точную протяженность секунды. В итоге, хотя многие сочли это нелогичным, Республика перешла на двадцатичетырехчасовой день, в котором секунды были чуть-чуть короче, чем на Земле, чтобы компенсировать разницу. Один из часовщиков, бывший майор русской артиллерии, предложил Эндрю перенастроить его часы, но Кин все время это откладывал. Да и вообще, одно из преимуществ высокого поста заключалось в том, что он всегда мог спросить время у офицеров своего штаба.

— Отлично. Давайте тогда начнем с осмотра нового судна Буллфинча.

Эндрю, Пэт и Эмил направились за Винсентом и Буллфинчем, указывавшими путь. Доктор и артиллерист поглядывали на Винсента, причем Пэт явно собирался отпустить в адрес молодого человека какое-то язвительное замечание. Эндрю предостерегающе покачал головой.

— Эх, молодо-зелено, — все же не удержался Пэт.

Винсент гневно вскинулся, но здоровяк ирландец улыбнулся, дружески хлопнул его по плечу и, подтолкнув вперед, отвел в сторону от Эндрю.

— Они составят отличную команду, — негромко прокомментировал Эмил. — Напоминают мне тебя с Гансом.

Эндрю пораженно уставился на доктора, который словно прочитал его мысли. Рука О'Дональда все еще лежала на плече Винсента, очевидно изливавшего Пэту свое негодование по поводу тупых чиновников и бюрократов.

Глядя на главную улицу городка, выросшего вокруг железнодорожной станции и порта, Эндрю не мог сдержать своего восхищения. Рабочие разгружали состав со шпалами, прибывший по узкоколейке, которая вела в лес в пятидесяти милях отсюда. Там находилась лесопилка, оснащенная паровым двигателем. Большинство рабочих были с Руси и из Рима, но среди них попадались также карфагенские беженцы и асгардцы. Эндрю вслушивался в язык, на котором они говорили. Это была причудливая смесь из средневекового русского и классической латыни с вкраплением английских слов, как правило, обозначающих военные и технические термины. Гейтс, издатель популярнейшей газеты Республики «Гейтс иллюстрейтед уикли», даже напечатал пару статей о том, что в результате быстрого повышения уровня грамотности населения, скорости перемещения и сотрудничества обособленных ранее народов в военной и политической сферах может возникнуть новый язык.

Завидев Эндрю, рабочие приостановили разгрузку, некоторые из них стали по стойке «смирно» и отсалютовали ему.

Эндрю улыбнулся и ответил им воинским приветствием.

— Да здравствует Седьмой Муромский! — завопил один из рабочих.

— Двадцать третий Римский! — мгновенно выкрикнул другой и тут же закатал рукав, демонстрируя всем изогнутый белый шрам на своей руке. Эндрю помахал им в ответ.

— «Рукав засучит и покажет шрамы: я получил их в Криспианов день»[1] — процитировал Эмил.

По спине Эндрю пробежал холодок. Он сразу вспомнил, как юный Григорий декламировал «Генриха Пятого» во вторую ночь битвы при Испании, когда все они уже потеряли надежду на победу.

«Еще одна утрата», — с грустью подумал Эндрю. Григорий исчез в первую послевоенную весну, патрулируя западное побережье Великого моря. Это был чувствительный удар. Он подавал большие надежды и выказал немалый командирский талант, возглавив остатки 3-го корпуса. Что интересно, его знаменитое выступление принесло ему не меньшую славу. После того боя Григорий еще неоднократно выступал на сцене с «Генрихом Пятым», срывая аплодисменты восторженной публики.