Разве одного его интересует, скажем, такой извечный вопрос: почему одни дети (и подростки) быстро приспосабливаются к коллективу, а другие — нет? Почему одни (и не всегда по праву) командуют, верховодят, а другие подчиняются? Когда, в каком случае надо кого-то похвалить, поощрить, вселить уверенность в себе, а кого-то, наоборот, осадить, заставить быть поскромнее? И десятки других, требующих подчас немедленного решения вопросов.
Например: говорить или нет ребенку в любом случае правду? Ведь чуть ли не на каждом шагу ребенка «обманывают, объегоривают, обмишуривают.
— Иди, девочка, иди, дай ручку, больно не будет.
Девочка доверчиво протягивает руку, а ей: р-раз!
— Ничего, не плачь, сейчас пройдет.
Трудно, но надо воспитывать так, что:
— Будет немножко больно, но потерпи…»
И, заключая этот воображаемый спор, он приходит к выводу: «И всегда надо правду!»
И снова вопросы: всегда ли прав взрослый? Всегда ли он обязан выдержать характер? Вот вроде провинилась в чем-то Маша. Было сказано, что с такой девочкой ни мама, ни папа в лес не пойдут. Девочка не поверила, но взрослые на своем настояли. «И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали. Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки».
Как это, оказывается, непросто вовремя почувствовать, «в какой момент пора идти на мировую. Если этот момент правильно выбран, провинившийся ребенок охотно и по первому зову кинется извиняться или объясняться».
И еще об одном размышляет автор:
«…Не всегда бывает виноват ребенок; очень часто и взрослые виноваты.
Нужно уметь извиниться перед ребенком, покаяться…
Не в угол себя, конечно, ставить, а так, чтобы ребенок понял твою справедливость».
Вместе с тем нельзя и «потакать, откликаться на каждую просьбу и на каждое требование (а просьба очень быстро перерастает в требование)».
Как актуально звучат слова писателя: если думать не только о физическом здоровье ребенка, не только об освоении им грамматических форм языка и если любить ребенка не «сусальной», не «конфетной», а настоящей любовью и видеть в нем «завязь, росток… будущего человека — нет более трудного и сложного искусства, чем это искусство».
Немаловажную проблему затрагивает Пантелеев, когда говорит о том, скольких детей избаловали люди, которые сами трудились не покладая рук. «Сама, бывало, недоем, недосплю, а дочку растила принцессой», — не раз похвалялась перед ним NN, «человек, казалось бы, неглупый, интеллигентный», оправдывая свою позицию тем, что она достаточно хватила в детстве лиха. Пусть уж дочка ничего этого не знает. А в результате — сколько слез, сколько бессонных ночей и преждевременных седин от этой изящной, «воспитанной», «играющей на рояле, говорящей по-французски «принцессы».
Воспитание такого рода писатель называет «внешним», любовь такого рода квалифицирует как животную, — ибо все здесь уходит «на служение чреву на вкусную еду… на башмачки и бантики, и совсем не думается о душе, о воспитании человека, о воспитании в высоком смысле слова, без кавычек».
В книге нет свода правил, наставлений, размышления возникают всякий раз по определенному поводу. Что оставляет благодатный след в душе ребенка? Как воспитать доброту, щедрость, гостеприимство?
Вот Маша вырывает из рук гостьи мячик: «Дай мячик! Это мой мячик!» Как найти слова, чтобы она поняла: так поступать нельзя? «Разве ты можешь представить, — говорит ей отец, — что мама или я, когда наш гость потянется за яблоком, хлопнем его по руке и скажем: «Оставьте! Не берите! Это наши яблоки!» От конкретного примера взрослый уже может подойти к объяснению законов гостеприимства.
Зная, как Маша плачет и сердится, стоит ей проиграть в какую-нибудь игру, взрослый проводит с ней беседу и предлагает ей совсем иной способ поведения: не только не расстраиваться и не надуваться, а, напротив, «взять себя в руки, улыбнуться и поздравить того, кто выиграл, объединив всех играющих общим удовольствием, общей радостью.
В семье поощряется каждое правдивое признание девочки. Но когда оно делается в корыстных целях (чтобы избежать, например ответственности за грубый поступок по отношению к бабушке), в доме чуть ли не объявляется педагогический аврал: человек должен знать, что правда существует одна — бескорыстная, чистосердечная.
Есть в этой книге еще одна очень важная тема — взаимоотношения девочки с миром природы. Понимая, как трудно будет дочери, с ее постоянной готовностью пылко и самозабвенно защищать «меньших братьев», как часто ей придется сталкиваться с бездумной жестокостью и равнодушием, взрослый задается очень серьезным вопросом: «Не делаем ли мы ошибку, что поддерживаем в Машке ее страстную, убежденную любовь ко всему живому?» и уверенно отвечает: «Нет, не делаем!.. Пусть ей будет временами нелегко, но так и только так надо воспитывать человека!» Писатель уверен: «Маленький мучитель, убийца бабочек или муравьев не может вырасти хорошим, добрым, великодушным человеком».
И эти, и многие другие размышления, убеждения писателя, вызванные озабоченностью, казалось бы, судьбой одного человека, выходят далеко за пределы какого-то личного интереса, приобретают интерес общий, захватывают общие явления современной жизни.
Писатель много думает о воспитанности человека. Об этикете. О так называемых хороших манерах. «Нужны ли они? Не глупости ли это, не предрассудок ли как считают многие?» Он убежден: нужны! Ведь «если мы обращаем внимание на словарь, на фразеологию человека, на его костюм, на цвет галстука или сорочки, то не следует ли нам столь же требовательно следить и затем, как мы стоим, сидим, едим, ходим, как мы ведем себя в присутствии старших» и так далее.
Особенное внимание писателя вызывают молодые люди, которые сидят в вагоне трамвая или метро, либо прикрывшись для виду газетой, либо равнодушно взирая на какую-нибудь стоящую перед ними лицом к лицу сморщенную и сгорбленную старушку с узлом, с сумкой. Это проявление ужасающей невоспитанности для него тоже связано с явными упущениями в первоначальном воспитании оказывается, откладывать здесь что-то «на потом» нельзя, просто опасно. Именно в результате этого упущения будет сидеть, развалясь, сначала пятилетний, потом восьмилетний, а потом и шестнадцатилетний. «И когда ему в вагоне чужие люди делают замечание, он смотрит на них с удивлением: это кажется ему какой-то дикостью, каким-то старомодным предрассудком». Написанные чуть ли не двадцать лет назад, размышления писателя актуальны, увы, и сегодня!
Так же как и рассуждения о «спасибо» и «пожалуйста». Обращаясь к правилам своего дома, писатель спрашивает: «Не пересаливаем ли мы с этими «спасибо» и пожалуйста»?.. Говорят: «Не в этом счастье». Вообще-то верно — не в этом. Но отчасти и в этом. Смотря как понимать это счастье». Можно ли забывать о том, как ранит, обижает, мешает жить грубость и, напротив, как украшает жизнь любезность, отзывчивость, дружелюбие. «Мудрость, казалось бы, не велика, а как мало считаются у нас с этим добры законом, как не хватает нашей молодежи этих «внешних форм»!»
Писатель приводит пример:
«Телефонный звонок. Снимаю трубку:
— Я вас слушаю.
Молодой повелительный голос:
— Галю!
Отвечаю как можно мягче и любезнее.
— Простите, вы не туда попали.
И чаще всего в ответ:
— А, черт!..
И скрежет брошенной на рычаг трубки.
Через день, через два или в тот же день попозже — уже другой голос, но опять молодой и опять повелительный:
— Марину позовите!
— Такой у нас, простите, нет.
— Как нет? А, ч-черт!..
Зато как приятно бывает услышать в ответ:
— Ах, простите!..
Или
— Извините, пожалуйста!..
Редко, но бывает».
Воспитывать человека! Пантелеев думает об этом постоянно, делится своими размышлениями, наблюдениями, выводами. И обобщает многое из своего большого опыта в ярких и острых публицистических статьях. Статьи Пантелеева имеют прямое назначение и объединены точным названием «Разговор с читателем».