Но вмешиваются грозные события, неумолимо напоминающие о времени, Юрка погибает — и оставшегося в одиночестве Леньку опять подхватывает как щепку, снова он плывет, не зная направления, не умея справиться с течением. Однажды он чуть было не остался в деревеньке под Уфой, у старых добрых людей, приютивших его. Но услышанный паровозный гудок снова позвал его в путь, в Питер, к матери.

И вот — через три с лишним года после отъезда — снова Петроград, город детства. Слезы текут по Ленькиному лицу, и он не верит, что шагает по родным улицам. Город и Ленька встречаются друг с другом. Как изменился Ленька за это время, как не похож он на того прежнего благовоспитанного мальчика в черной шинели реального училища. Но и город тоже стал неузнаваем. На каждой его улице, на мостовых и витринах магазинов, на домах и изможденных лицах людей — всюду видны следы прошедшей бури.

Сколько усилий потребуется городу, чтобы преодолеть разруху, голод, чтобы дать людям работу и хлеб? А Леньке? Какой путь выберет он?

Очень быстро приходится ему убедиться, что стать иным самому ему не по силу, не поможет ему тут и встреча с мамой, не спасут попытки снова начать учиться, работать. Всего этого будет недостаточно…

Кончаются воспоминания Леньки. Снова камера, и вроде снова все пойдет по старому кругу. Но нет, повторять пройденное Леньке теперь уже не дадут, аз человека будут бороться, его заставят избрать другую дорогу. Характерен разговор Леньки с бывшей горничной Стешей.

«— Ну что, казак? — сказала она тихо. — Не доплыл?

Ленька угрюмо смотрел на облезлую металлическую пряжку ее кожанки.

— Что же мы делать теперь будем? А?

— Что делать, — пробормотал Ленька. — Не доплыл — значит, на дно пойду.

— Не выйдет! — сказала она сурово. — За уши вытащим».

У повести «Ленька Пантелеев» два финала: мы видим Леньку, входящего в здание интерната, специальной школы для трудных и беспризорных ребят. Вручая свою путевку заведующему школой Виктору Николаевичу, он первым делом осматривает заборы: он вовсе не собирается долго оставаться в этом заведении, поживет какие-нибудь неделю-две и сбежит.

И второй финал, вернее, эпилог. Читатель узнает, что Ленька пробыл в этой школе-интернате почти три года и вышел оттуда полноправным советским гражданином.

Горький опыт Ленькиной жизни заставляет писателя задуматься над сложными поворотами в человеческой судьбе и поделиться своим убеждением: «ведь никто не рождается преступником». Как бесконечно важно, если ты не одинок, если у тебя есть дело, если ты чувствуешь себя нужным людям!

Но не менее важно, как подготовлена для этого трудного пути по жизни твоя душа, каков ты сам, на что ты способен.

Мать, отец, книги, атмосфера дома, в котором жил, а еще больше атмосфера самого времени — все это пересилило то наносное, дурное, что, казалось, накрепко прилипло к подростку. Читатель с радостью узнает о том, как изменилась судьба Леньки: он навсегда обрел для себя твердую землю и жизнь его в дальнейшем — пусть не легкая и не гладкая — была до краев полна честной и большой работой.

Как далека действительность, изображенная в «Леньке Пантелееве» от того мира, в котором живет героиня книги Пантелеева «Наша Маша» (1966). Мир этот в основном ограничен кругом семьи, пределами одной комнаты, дачного садика, прогулками с мамой и папой. Но, несмотря на то, что в одном произведении повествование идет как бы вширь, а в другом как бы вглубь, книги эти отличает большое внутреннее сходство, их объединяет общая тема — становления человек формирования его нравственного облика.

В 1956 году в семье Элико Семеновны и Алексея Ивановича Пантелеевых родился ребенок, и это событие стало для них одним из самых счастливых в жизни. «Семьей я обзавелся уже в том возрасте, — рассказывает писатель, — когда порядочные люди готовятся стать дедушками. Появление в моей жизни дочери было благодатью, чудом — тем чудом, которого не знают, вероятно, родители более молодые».

Тем более хотелось отдать этому ребенку все свои душевные силы, все огромное чувство. Но не просто отдать. Еще до того, как девочка появилась на свет, еще не зная, кто у них будет, Ваня или Маша, родители дали друг другу обещание сделать все, что от них зависит, чтобы воспитать хорошего человека.

Тот дневник, который начал вести Алексей Иванович (некоторые записи делала в нем Элико Семеновна, некоторые воспроизводились с ее слов), был, вероятно, вызван потребностью и отцовской, и писательской одновременно. Теперь можно было вести ежедневные наблюдения за каждым поворотом в жизни поступок — плохой или хороший; дневник открывал и другую возможность: своеобразного самоконтроля, осмысления своих взглядов на воспитание. Каждый день, каждый факт давал повод для размышления, оценок и — шире — для выводов и обобщений.

Записи в «Нашей Маше» делались только себя, «для внутреннего семейного употребления», без всякого расчета увидеть их в руках читателя. Уговорил Пантелеева, настоял на публикации этого дневника выдающийся знаток детства, автор «От двух до пяти» К. И. Чуковский.

В свое время книга «От двух до пяти» ошеломила возрастом «героев». Интерес к человеку такого возраста казался странным, несерьезным. Пантелеев «спускается» еще ниже. Пристально следит он за ребенком, которому несколько месяцев, и в его наблюдениях открывается жизнь, полная смысла и значения.

Обращаясь к самому раннему периоду своей жизни, Л. Толстой в «Первых воспоминаниях» задает вопрос: «Когда же я начался? Когда начал жить? …Разве я не жил тогда, когда учился смотреть, слушать, понимать, не тогда я приобретал все то, чем я теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь не приобрел так много, так быстро, что во всю остальную жизнь не приобрел одной сотой того? От пятилетнего ребенка до меня — только шаг. От новорожденного до пятилетнего — страшное расстояние…»

Чувствуя, как писатель и отец, это «страшное» огромное расстояние от новорожденного до пятилетнего, уверенный, что именно от этого времени во многом зависит, каким человеком станет Маша, Пантелеев по-настоящему задумывается над сложными вопросами воспитания, и в частности семейного воспитания. Ибо он убежден: вообще нет более трудного и сложного искусства, чем искусство воспитания человека. Еще не родилась Маша, а оба они уже видели многие сложности, стоящие на их пути:

«Родители мы немолодые.

Опыта нет.

Ребенок единственный.

Материальный достаток — выше среднего. («Трудность» эту можно, конечно, взять в кавычки, но в неопытных руках материальный достаток и в самом деле может очень быстро превратиться в недостаток, так как с его помощью еще легче избаловать и испортить ребенка)». С какой открытостью говорит об этом писатель!

Да, еще не родился ребенок, а родители думают уже о том, каким он будет. Этот взгляд веред приводит автора к важнейшему, определяющему все его отношение к ребенку убеждению: «Может быть, с трех, если не с двух месяцев Машка для меня человек, индивидуальность. Я чувствую, куда она может повернуть и куда, в какую сторону, по какому направлению ее следует подталкивать».

Именно поэтому он уверен: воспитание начинается буквально с той минуты, когда ребенок появляется на свет. «Она еще маленькая» — эта привычная отговорка (нужная взрослому для оправдания не только ребенка, но и самого себя) кажется ему «самой вредной, самой антипедагогической формулой, какую только может выдумать человек, имеющий дело с детьми».

Отсюда еще одно важнейшее его признание: «Все дело в том (хотел написать: «беда в том», но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез… и люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен».

В предисловии к книге автор предупреждает читателя, что он не педагог, а только родитель и, стало быть, не дает рецептов, советов — просто делится своим опытом. Да, делится в буквальном смысле слова — и здесь особенно подкупает откровенность, открытая эмоциональность. Он не стесняется признаться в своем незнании, в своей слабости («Ох, сколько ошибок делаешь! Ошибок, которые так трудно исправлять потом»), где-то он оставляет вопрос нерешенным, вовлекая, таким образом, читателя в этот живой, жизненно важный для него разговор.