Вплотную к ограде Энди подойти не мог, земля была весьма изрытой и неровной — мы могли все вместе застрять там навсегда. Тхангу оставалось бежать не больше пятидесяти метров, как в дело вмешался клерк, который, наконец, сообразил, что происходит не совсем то, о чем он думал. Он бросился навстречу Тхангу и попытался остановить его, вцепившись в рубашку. Сегодня я могу только гадать — пожалел ли Тханг пулю для этого несчастного дурака, надеясь проскочить без помех, или у него уже не осталось ни одного патрона. Секундной задержки хватило морскому пехотинцу всадить в обоих длинную очередь. Одна из пуль попала Тхангу в голову, и я не смог уловить даже его последний взгляд…

Энди в кабине не видел всех перепитий и заботился об одном — не угодить в особенно глубокую рытвину и ни на секунду не останавливался. Когда он увидел мое лицо, то все понял. Я подтащил пилота к дверце салона и сбросил вниз — кажется удачно, шею он себе не сломал, а шишка на голове скоро пройдет.

Энди аккуратно, чтобы избежать любой случайности вырулил на дорожку. Выглянув в иллюминатор, я увидел джип, несущийся по полю в надежде перегородить полосу. Я еще я увидел Тханга, который так и остался лежать в объятьях этого придурковатого клерка. Как часто глупость одних приносит смерть многим…

Это была моя последняя мысль на земле, через секунду колеса «Сессны» оторвались от этой земли и самолетик понес нас в благословенный город Бангкок, для нас бывший в тот момент эквивалентом рая…

Не знаю, как Энди, но я пил не просыхая вторую неделю и сегодня, кажется, понял, что хватит — ни душа, ни тело больше такого издевательства над собой не выдержат. Я, конечно, умел выпить и довольно много, но превращаться в алкаша я все равно не смог бы. Сидел у меня внутри маленький предохранитель и сегодня он мне тихонько шепнул — стоп!

Я сидел у стойки и потягивал холодненькую кока-колу, ожидая Энди. Он вошел в этот вульгарный бар, словно герцог Эдинбургский решил посетить лондонский общественный туалет. Не буду упоминать о его костюме, тут нужен профессионал. Он подошел к стойке, потрепал меня по затылку (он все понимал без слов, этот чертов американец) и тоже заказал кока-колу. Отхлебнув приличный глоток и подставив лицо под ближайший вентилятор, он заговорил, даже не поворачивая лица.

— Вижу, ты закончил с этой глупостью, и надо решать, что будем делать дальше. С документами я все решил — никакой липы, все абсолютно законно и теперь пора подумать о бизнесе. Деньги у нас есть и выбор за нами.

Энди достал из своего ослепительного костюма довольно грязный сверток, и, не разворачивая, показал мне.

— Тханг предчувствовал смерть, он сам мне сказал об этом. У них это бывает часто, и передал эти деньги мне на нас двоих. Так что общих денег у нас может хватит на солидное дело…

— Энди, ты у нас бизнесмен и теперь мой боевой друг, хоть и встретились мы, как враги. Ты — американец, и как бы наша советская пропаганда не поливала ваш загнивающий капитализм, я знаю, что ты родился и живешь в свободной стране. Слышал я и о ваших мошенниках и маньяках, видел, какую подлую войну вы здесь ведете… Я прочел много книг американских писателей…

Ты все это лучше меня знаешь — что хорошо в твоей стране, а что плохо и это уже ваши трудности и проблемы, я не политик или философ, чтобы давать оценки твоей великой стране.

Моя страна — тоже великая и мы тоже великий народ. Я тебе говорил, что не философ и не могу объяснить, что с моей страной произошло. Знаю только, что за все годы, начиная с 1917 мы будем стыдиться и должны покаяться перед всем миром. Но я не верю, что в моей стране возможны перемены еще лет сто и я их не увижу. Но наиболее постыдная наша политика — «железный занавес». С моим отцом, он был географ, я облазил СССР от Камчатки до Бреста. Это здорово, такого не увидишь нигде больше. Но я хотел увидеть и другие страны, прочитать других писателей, увидеть другие фильмы… Но занавес был действительно железным, и через него могли проходить только наши партайгеноссе и их прихлебатели.

Еще мальчишкой я увидел фильм Жака Ива Кусто «В мире безмолвия»и написал ему письмо — возьмите меня к себе, я согласен сутками драить палубу и гальюны, но только возьмите меня в море, где растут кораллы, водятся диковинные рыбы и жуткие акулы. Я наивно полагал, что мое письмо уйдет дальше служебного ящика местного КГБ, и ждал ответа.

В кино я видел далекие и таинственные острова и страны и каждый раз понимал, что ни я, ни мои дети или внуки этого не смогут увидеть никогда. Какое страшное слово — никогда… Я мечтал даже не о море, а об Океане, с большой буквы. Когда я читал Стивенсона, Конрада или Сабатини, я попросту завидовал их героям, а когда я вновь и вновь перечитывал Хемингуэя — исходил завистью — почему этот человек может плавать так, как он хочет, а я не могу в Черном море подальше от берега отплыть в утлой лодчонке, чтобы меня не задержали пограничники…

Может убеждение, что я никогда не смогу плавать вместе с Кусто или Хейердалом и сделали такой навязчивой мою мечту о Великом Могучем Океане…

Знаешь что, бизнесом мы займемся, но немного позже. Положим пока деньги в банк, пусть полежат, а мы просто побездельничаем.

Энди улыбнулся своей голивудской улыбкой, бросил на стойку деньги и, полуобняв меня за плечи, повел к выходу. Здесь нас ждала шикарная тачка «Кадиллак-лимо». Внутри было просторней, чем в нашей хрущевской кухне, работал кондиционер, телевизор, холодильник. Энди открыл его и показал на бутылку «Столичной», я покачал головой и взял банку «Колы». Энди снова улыбнулся и налил себе на палец виски.

— Ты что, купил этот тепловоз?

— Зачем он мне нужен? Просто необходим для престижа, надо же заткнуть пасть тем, кто, быть может, и хочет вспомнить о нас, а на человека, разъезжающего в такой тачке, меньше обращают внимания. В Бангкоке много богатых людей — вокруг море опиума…

Наконец лимузин неслышно притормозил, и шофер быстренько открыл двери.

На мое одеяние он бросил мимолетный взгляд, и я уловил недоумение — как у такого богатого человека могут быть друзья в линялых джинсах и не менее линялой рубашке. Но в обязанности шофера не входит обсуждение пассажиров, и он изобразил самую обаятельную улыбку.

Мы шли по причалу мимо самых разных яхт и катеров — от любительских, прогулочных, рыболовных до суперяхт величиной с эсминец. Наконец Энди остановился.

Двухмачтовая шхуна, казалось, томилась в узком проливе причала. Тиковый корпус не был испоганен краской и лаково отражал солнечные блики от легких волн. Она покачивалась так медленно и величаво, словно делала одолжение морю. Паруса были свернуты, все медяшки отливали золотом. На носу красовалась золотая надпись «Меконг»…

Энди снова обнял меня за плечи.

— Наверно за это короткое время мы стали думать одинаково, мы теперь ближе любых близнецов. Это мой подарок, это твоя яхта… И если не возражаешь, могу предложить себя в качестве боцмана, матроса, повара, как прикажете, хозяин.

Говорить в этот момент я не мог. Может слова благодарности или излияния в любви и вечной дружбе придут позже, а пока я уткнулся лицом в его шикарный костюм и больше всего боялся, как бы он не увидел в этот момент мои глаза…