Проповедь произвела впечатление не только на тетушку Варвару, но и на всех нас, так, что волосы встали дыбом. Я видел, как Марьянти, которая стояла за пределами светового пятна вокруг стола, крестится в темноте, а лицо остроносой Рины в крайнем волнении вытягивается все больше.

Каймакам понял, чего добивается священник, и вставил пару значительных реплик:

– А наша религия полностью запрещает траур. Ведь это есть «сомнение в воле Аллаха».

После таких слов тетушка Варвара совершенно растерялась и была повержена.

Каймакаму и отцу Хрисантосу быстро удалось вернуть веселье за стол. Каймакам пил ракы, священник – вино, а старый больной староста не имел возможности присоединиться к ним и довольствовался мятной водой, бокал с которой он поднимал и опускал вместе со всеми.

Лефтер-эфенди примешивал к мятной воде немного обычной, чтобы создать легкую мутность цвета, присущую ракы. Тетушка Варвара, в хозяйстве которой, как в аптеке, было все, предложила:

– У меня есть анис, Лефтер-эфенди, я могу растолочь ложкой и принести, хотите? Мятная вода будет больше похожа на ракы…

Квартальный староста поначалу обрадовался, посчитав, что нашел новый способ утешиться для тех, кто отказался от ракы. Но, отпив пару глотков мятной воды с анисом, он с отвращением поставил бокал на стол и испуганно сказал:

– Сегодня я уж выпью бокал настоящего ракы за всех присутствующих. Не умру же я от одного бокала… Но прошу вас, мадам не должна знать.

Тетушка Варвара обрадовалась, что староста дал повод для шантажа:

– Как можно, – сказала она, – я держу рот на замке.

Погрозив девушкам пальцем, она добавила:

– Если вы разболтаете мадам Ангелики или кому-то еще, что Лефтер-эфенди пил ракы, я вам рты разорву до самых ушей.

Ближе к середине трапезы каймакам, указывая на девушек, произнес:

– Ой-ой! Барышни из-за нас не только устали, но еще и остались голодными.

Я немедленно ухватился за такую возможность и начал осуществлять план, который разработал два дня назад:

– Да, меня это тоже огорчает. Хорошо, если они поедят где-нибудь в уголке.

Тетушка Варвара посчитала, что это противоречит этикету, и возразила:

– Как можно, гости ведь не закончили есть! Что, у них в глотках петухи запели? Слава богу, на кухне полно еды. Будет время – поедят.

Но оказалось, что все сидящие за столом поддерживают меня. В конце концов, девушки – тоже гости этого дома.

Когда старая дева увидела, что в кухонные дела вмешиваются, а хитроумные планы рассыпаются в пыль, ее охватил ужас, и она вскочила с места.

Но наша встречная хитрость уже начала осуществляться.

Тетушка Варвара с изумлением увидела, как из дверей появились друг за другом два маленьких столика, и девушки проследовали с ними в противоположный конец сада, подальше от фонаря. Через несколько минут столы были застелены белой скатертью, на них появились тарелки, а вокруг выстроились стулья, принесенные из дальнего угла двора.

Продолжая ломать комедию, я посмотрел на фонарь над головой:

– В той части сада темно… Барышни не увидят, что едят… Перенесите столы поближе, в эту сторону…

Столы вновь поднялись в воздух и медленно продвинулись в нашем направлении. Я все еще смотрел вверх, оценивая степень освещения:

– Ничего не вышло… Все равно темно… Еще немного… и еще немного, – говорил я.

Слава богу, тут каймакам заявил:

– Дети, хватит, что уж теперь… соедините их.

И под новые крики тетушки Варвары столы причалили друг к другу.

Я сидел на том конце, где столы соединились. Девушки суетливо перебегали с места на место, словно играли в капмаджа[31], и поэтому Стематуле удалось сесть рядом со мной.

Поначалу она посчитала, что ловко обошла всех подруг, получив такую привилегию – сидеть со мной плечом к плечу, и от радости сияла как самовар. Но вскоре, увидев, что Рина сидит напротив и тянется ко мне своим острым личиком, Стематула поняла ошибочность расчета, и очень расстроилась. Мы сидели бок о бок и видели друг друга, когда поворачивали головы, чтобы перекинуться словом-другим. Между тем Рина сидела прямо напротив меня, под фонарем, свет которого скрывал веснушки и неровности ее лица. Оно отливало волшебным блеском, а ее глаза смотрели прямо в мои.

Бедная Стематула чего только не делала, чтобы заставить меня обратить на нее внимание. Иногда она даже осмеливалась схватить меня за руку, заставляя обернуться в ее сторону. Но принужденное общение длилось с полминуты, и затем я отворачивался к старшим, сидящим во главе стола, и вновь поворачивался к тем, кто сидел напротив.

Тетушка Варвара догадалась, что все это я проделал, чтобы пригласить девушек к столу. Она не сердилась, только многозначительно улыбалась, словно говоря: «Оказывается, вот ты какой!», качала головой и грозила мне пальцем, когда наши взгляды пересекались.

Рина захотела мне что-то рассказать и, словно не желая, чтобы ее слышали старшие во главе стола, наклонилась вперед.

Стематула не выдержала:

– Осторожнее, Рина, у тебя такой длинный нос… Еще попадешь им прямо в рот Кемаль-бею…

Ее голос звучал как свист, нервно и угрожающе.

Рина не рассердилась. Она лишь высунула язык и прошлась им по губам и зубам, словно облизывая, а затем подняла глаза к фонарю и пожала плечами:

– Что поделаешь… На то была Божья воля.

Я испугался, что прямо за столом вспыхнет новая ссора, поэтому насупил брови и осадил Стематулу:

– В чем дело?

Бедняжка сразу затаилась, как котенок, которому щелкнули по носу, и больше не произнесла ни слова.

Чтобы скрасить вечер, мы собирались взять у соседей старенький граммофон. Тетушка Варвара воспротивилась, сказав, что это будет неуважительно по отношению к главному священнику, однако мы уговорили ее пойти на компромисс. В соседнем доме жила бедная прачка по имени мадам Ангелики. Граммофон решили поставить в ее саду, за оградой, чтобы она иногда меняла пластинки.

Как назло, в тот вечер старик-муж прачки заболел и слег с высокой температурой. Тем не менее несчастная женщина не отходила от двери и заводила граммофон, стоило нам легонько постучать по ограде, – из большого уважения к остаткам еды, которые мы обещали принести ей за услугу.

Из-за отца Хрисантоса мы исключили было музыку из программы, но, как ни странно, он обрадовался ей больше всех.

Мадам Ангелики не умела читать, поэтому ставила пластинки как попало, в случайном порядке, так что следом за турецкой песней-мани звучала греческая газель, а ее сменяла хороводная мелодия касап.

Внезапно отец Хрисантос изъявил желание еще раз послушать одну турецкую песню. И, что было еще удивительнее, даже продекламировал первый куплет, нараспев, будто читая молитву, и назвал имя композитора: Хаджи Ариф-бей.

Я немедленно вскочил с места:

– Мадам Ангелики не сможет прочесть, что написано на пластинках. Если позволите, мы принесем граммофон сюда, – сказал я и в сопровождении девушек направился к забору.

Переносить граммофон поверх ограды было опасно. Но мы решили, что обходить по улице долго, поэтому я выдернул одну гнилую доску и переправил граммофон вместе с пластинками через дыру в заборе.

В начале вечера, когда обсуждались серьезные темы, главный священник показался мне Демосфеном, теперь же он часто перегибал палку, все больше напоминая Аристофана.

Лефтер-эфенди производил впечатление человека больного, простодушного и потерявшего интерес к жизни, но внутри него таился отдельный мир. Тетушка Варвара была тысячу раз права в своих опасениях. Не существовало незнакомых ему людей, неизвестных для него земель и не услышанных им сплетен о государственном строе. Что самое удивительное, его безжалостный сарказм выражался тщательно подобранными словами, и ничто в его речи не вызывало подозрений каймакама и священника. Критику высокопоставленных лиц он всегда начинал молитвой и хвалебными речами.