Солнце освещало голову Марьянти, каждый волосок переливался, лицо играло яркими красками, а кожа, под которой проступали тонкие нити сосудов, казалась прозрачной. Луч скользил по прохладной ткани блузки, мягко облегающей выпуклости тела, стекая по спине и груди; невидимый пушок на коже вспыхивал огоньками, придавая коже муаровый блеск.

Вероятно, даже будущему мужу Марьянти не удастся увидеть ее так красиво освещенной и в таких деталях. Но как долго можно глядеть на человека, который иссушает твои самые восторженные слова, подобно ветру пустыни, и сам при этом молчит? По этой причине я оставался рядом с ней ровно столько времени, сколько требуется, чтобы проверить, как начищены вилки и ложки, а затем был вынужден развернуться и уйти. Но должен сказать, что это было не такой большой потерей для меня, как я тогда воображал.

Да, Марьянти была красива. Истинные знатоки красоты подняли бы на смех того, кто не согласился бы с этим. Но, увы, хотя я искренне верил, что такая девушка должна нравиться и даже покорять сердца, мысли о ней не заставляли кровь играть, не будоражили нервы. Что касается растрепанной, остроносой Рины, которая сейчас наверху распевала песни и иногда подходила к окну с утюгом в руке, тут все было по-другому. Возможно, именно поэтому группу гладильщиц, в которую вошли она и Еленица, я оставил напоследок. Я поднимался по лестнице не быстрее и не медленнее, чем шел до этого, но теперь я ступал иначе, и даже тембр моего свиста изменился. Рина, в противоположность бесчувственной Марьянти, была все время начеку и постоянно кокетничала. Поняв, что я иду, она быстрым движением руки пригладила волосы, привела в порядок лицо и платье. Однажды я увидел, как она расстегивает пуговицу на груди. Но она сразу догадалась, что жест не остался незамеченным, и застегнула пуговицу назад.

Наблюдать за работой Рины и Еленицы было приятно. Но, как назло, не прошло и двух минут, как появилась Стематула. Она запыхалась, взбегая по лестнице, и сразу же встала над нами, как надсмотрщик. Не умолкая ни на минуту, она, словно злая мачеха, обрушилась с бранью на девушек, испортив нам настроение.

Мы с Риной странным образом поняли друг друга. Когда Стематула отворачивалась, Рина делала мне многозначительные знаки, высовывала язык и насмехалась над подругой. К тому же попытка Стематулы вмешаться в чужие дела не увенчалась успехом: через несколько минут снизу раздался голос тетушки Варвары:

– Стематула… Куда ты опять пропала, Стематула?..

Стематула раздраженно повела плечами и не отозвалась.

– Я из сил выбилась, тружусь на кухне, уже от усталости падаю… Я что, никогда не отдохну?

Через некоторое время тетушка пришла в ярость:

– Негодница Стематула… Ты что, под землю провалилась? Сковорода горит!

Девушка начала умолять меня:

– Кемаль-бей, прошу вас, скажите: «Я послал Стематулу к бакалейщику».

Но тут Рина, сделав вид, что не слышит, совершила подлость и, опережая меня, закричала:

– Мадемуазель, Стематула здесь!.. Вы хотите ее видеть? Сейчас придет.

У Стематулы побелело лицо, глаза полезли на лоб. Если бы не мое присутствие, она, несомненно, накинулась бы на Рину, словно бешеный петух, и разорвала бы ее на части.

Она несколько раз сглотнула, собираясь сказать колкость, а потом, опустив голову, начала спускаться вниз, ни на кого не глядя.

На этом инцидент был бы исчерпан, но на середине лестницы Стематула быстро обернулась и увидела, как Рина копирует ее движения.

Тут я испугался. Стематула могла проявить характер во всей красе и поднять страшный крик. Но она не стала этого делать. Поднявшись на несколько ступеней, она подбоченилась и медленно, выговаривая каждое слово, сказала Рине что-то по-гречески. Затем, словно уняв свое раздражение, она с радостным и довольным выражением лица вприпрыжку спустилась по лестнице.

Девушки невольно закрыли лица руками. Я понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, поэтому предпочел сбежать в свою комнату и запереть дверь.

Через некоторое время я услышал, как кто-то плачет. Я приоткрыл дверь и увидел Рину. Она уронила голову на стол, закрылась руками и содрогалась от рыданий. Еленица, склонившись, гладила ее волосы и лоб и что-то тихонько говорила.

Необходимо было вмешаться. Я подошел к девушкам и спросил:

– Что случилось, Рина?

Еленица говорила по-турецки хуже всех, но после небольшого колебания произнесла:

– То, что Стематула сказала, очень плохо, очень стыдно, Стематула плохая девушка…

Похоже, дело принимало серьезный оборот. Я понял, что надо положить этому конец, и приказал:

– Ну-ка, Еленица… сходи вниз… и позови ко мне Стематулу…

Еленица страшно испугалась и принялась умолять:

– Не надо, Кемаль-бей… Вы хотите что-то сказать Стематуле… А она когда сердится… так страшно кричит… Прошу вас, Кемаль-бей…

Я настаивал:

– Не бойся, Еленица… Я ничего дурного ей сказать не хочу… Приведи ее непременно…

Мой вид придал Еленице уверенности. Она спустилась вниз, вызвала Стематулу во двор, и они начали что-то тихо обсуждать.

Рина все еще плакала навзрыд. Я подошел к ней:

– Ну что ты как ребенок, Рина! – сказал я. – Неприлично себя так вести. Ты дразнила Стематулу… а она тебе ответила. Я не понял, что она сказала, но, очевидно, что-то непристойное… А ну-ка, подними голову…

Я склонился над ней, как до меня Еленица. Но когда я коснулся ее волос, нас обоих словно ударило электрическим током. Меня охватил жар, какой бывает при сильном гневе, я схватил Рину за уши, силой приподнял ее голову и развернул лицом к себе.

Нужные слова не приходили в голову:

– Взрослая девушка, считай невеста… Тебе не стыдно?

Я почти угрожал.

Ее заплаканное лицо было в полном беспорядке. Губы распухли, мокрые щеки и нос расплылись, на лбу обозначились две красных полосы от стыка столешниц. Я чувствовал, как ее уши горят в моих руках. Она не сопротивлялась, не вырывалась, только утирала нос платком.

Продолжая говорить что-то не связанное с причиной гнева, вроде «если будешь так плакать, никто не возьмет тебя в жены и любить не будет», я взял полотенце и принялся грубо, небрежно вытирать щеки, нос, рот и подбородок Рины.

Со двора слышались приглушенные, взволнованные голоса Стематулы и Еленицы, которые перебивали друг друга. Они вряд ли поняли, что происходит у нас с Риной.

Она немного успокоилась и уже не нуждалась в утешении, но не убирала мои ладони от своих щек.

– Я лучше пойду, Кемаль-бей, – говорила она.

– Я не стану удерживать тебя силой, иди, если хочешь… Но это неправильно.

Она непокорно откинула голову назад и приникла к моей груди, почти что упав в мои объятия.

Полагаю, нет, просто уверен: в тот день мы обязательно наломали бы дров. Но тут послышались шаги Стематулы и Еленицы, которые наконец-то пришли к согласию. Я быстро отпустил Рину, отступил на несколько шагов назад и с серьезным выражением лица остановился в ожидании.

Стематула была расстроена и казалась напуганной. Вероятно, она ожидала от меня упреков и боялась, что ее прогонят.

С серьезностью судьи, готового обвинить обеих, я приступил к делу:

– Как вам не стыдно… Взрослые барышни, а дуетесь друг на друга, точно дети… Одна дразнит другую, та отвечает обидными словами… Я не понял, что сказала Стематула, но по всему ясно, какое-то оскорбление, гадость… Такая нелепая ссора, я даже не знаю, что сказать. Мне жаль вас.

Я и правда не знал, что сказать. Примирение началось успешно, но завершить его никак не удавалось.

– Обе ждите меня здесь, – сказал я жестким, приказным тоном и быстро удалился в свою комнату.

Перерывая шкаф в поисках необходимого, я то и дело прислушивался к тому, что происходит снаружи.

Но из прихожей не доносилось ни звука. Девушки, вероятно, со страхом и любопытством ждали моего решения.

Придав лицу серьезное, но все же гораздо более приятное выражение, я вновь открыл дверь, держа в руках несколько безделушек.