— Ты бываешь удивительно недальновидным, Юйтан. Не надо искать в округе. Вы с Кианом должны поехать в Пекин.

— Вы рассчитываете на интерес кого-то из столичного дворянства? — с сомнением произнес князь.

— Смотри выше. Так высоко, как только сможешь.

— Не хотите ли вы сказать, что я смогу женить сына на дочери императора?!

Сарнай надменно вздернула подбородок.

— Почему нет, если это будет дочь, рожденная одной из наложниц не самого высшего ранга? Я смогу смириться с тем, что ты признал своим наследником сына от китаянки только тогда, когда узнаю, что в жилах моих внуков течет кровь сына Неба!

Перед тем, как отправиться к сыну, Юйтан долго, обдумывал сказанное матерью. Рано овдовевшая и единолично занимавшаяся воспитанием сына, Сарнай была деспотична по натуре и не переносила, когда кто-то пытался оспаривать ее мнение. Но она была умна, и ее советы редко бывали неверными.

Киан отличался привлекательной внешностью, со вкусом одевался и обладал изысканными манерами, имел довольно большой по своему возрасту чин в знаменных войсках. Доходы княжеской семьи были достаточно велики для того, чтобы вести жизнь на широкую ногу и окружить супругу наследника должной роскошью. Однако Киану явно чего-то не хватало: сердечного огня, желания жить. Не сочтет ли прозорливый император такого претендента на руку одной из своих дочерей мрачным и вялым?

Однако время шло, и наконец Юйтан решился на откровенный разговор.

Он нашел Киана в его комнате за излюбленным занятием: сын вглядывался в узоры письмен. Юйтан знал, что, подобно древним мудрецам, сын был свято уверен в магической силе любой надписи. Больше всего ему нравилось выписывать иероглифы, означающие бессмертие. А на стену он повесил картину с изображением двух белых журавлей.

Юйтан, предпочитавший сидению за книгами скачку на горячем коне, звон тетивы и дробный стук копыт — звукам цитры, а запахи дождя и ветра — ароматам благовоний, в очередной раз удивился. Если б он знал о том, кто Киан на самом деле, то поразился бы еще больше.

— Я пришел поговорить.

Когда сын поднялся, поздоровался и поклонился, отец сказал:

— Садись. Я вижу, ты несчастлив. Счастливый человек в твоем возрасте думает не о бессмертии, а… о жизни.

Киан молчал, и князь продолжил:

— Тебе пора исполнить долг, долг перед семьей, перед родом. Ты должен вступить в брак.

— Я уже говорил, что не хочу жениться. Разве я не волен делать выбор?

Юйтан нахмурился.

— Простые люди думают, будто те, кто живет во дворцах, делают все, что заблагорассудится, но это не так. Это они живут, как трава, а наше существование подчинено строгим правилам. Взамен этого Небеса даровали нам богатство и власть. И потом речь идет не о том, чтобы ты кого-то убил, а напротив — подарил жизнь, зачал дитя.

— Это невозможно.

— Почему? Неужели в тебе нет мужской силы?

— Мужская сила есть. У меня нет желания жить.

— Даже если и нет, то придется. Ты не можешь идти против судьбы. Через несколько дней мы едем в Пекин. Пора представить тебя ко двору.

Киан задумался. В определенных случаях с Юйтаном было опасно, да, по сути, и невозможно спорить. Хотя, его можно было назвать терпеливым родителем, он умел проявлять отцовскую власть.

Возможно, нет ничего плохого в том, чтобы увидеть легендарную столицу Поднебесной и немного развеяться. Киан ответил согласием, не подозревая о планах Сарнай.

Обучаясь дворцовым церемониям, они задержались с отъездом. Стояла осень, время увядания, что соответствовало настроению Киана. Они с отцом ехали в сопровождении свиты под пасмурным, безмолвным, строго хранившим свои великие секреты небом.

Как ни странно, Киан редко думал о Мэй. Она просто жила в нем, в каждом движении, взгляде, во вздохе. Он ни с кем не спал, потому что каждую ночь представлял, как спит с ней. При этом он ничего не делал, просто закрывал глаза и погружался в ощущения, чувства. Его аскеза была естественной, он запечатлел, запечатал и хранил в себе любовь.

Ему нравилось путешествие, нравились молчаливые, похожие на спящих животных, далекие и одновременно близкие горы, которые не могут рухнуть, исчезнуть, как все живое. Нравились тени облаков, не знавших, что такое время, тихий, но властный, как зов души, голос леса.

Киан плохо запомнил города, через которые они проезжали и где останавливались: он жил своей внутренней жизнью. А потом они прибыли в Пекин.

Во многом он поразительно напоминал Кантон. Повсюду царила давка: народ покупал, продавал, жестикулировал, шумел.

В обе стороны нескончаемыми вереницами тянулись запряженные лошадками тележки. Под четырехугольными зонтиками сидели занятые своим делом ремесленники, цирюльники, харчевники. Тут же располагались бесчисленные нищие и бродячие музыканты. На площадях совершались жестокие публичные казни.

Столица Поднебесной делилась на две части: Внешний город, где жили китайцы, и Внутренний город, который населяли маньчжуры.

Внешний город был изрезан хутунами — узкими улочками, застроенными одноэтажными глинобитными домами с окнами, обращенными во двор.

В центре Внутреннего города находился Императорский дворец, а в его пределах — Запретный город, представлявший собой комплекс великолепных строений и парков.

К северу от него возвышался невысокий, искусственно созданный горный хребет с пятью вершинами, склоны которого были покрыты вековыми соснами и роскошными кипарисами. С центральной вершины Пекин был виден как на ладони.

Очутившись в Запретном городе, Киан понял, что сыну Неба стоит сожалеть о том, что его жизнь не вечна, ибо и на этом свете он существовал, как в раю.

Отделанные голубой черепицей павильоны, пышные клумбы, каменные гроты, искусственные лабиринты, длинные галереи утопали в зелени и отражались в прозрачных водах озер.

Юйтан с сыном поселились в роскошных покоях и ждали вызова императора. Киан любовался красотой бесконечно разнообразных по рисунку и безукоризненных по пропорциям предметов: решеток, мебели, ваз. Кто из его настоящих близких смог бы вообразить, где он сейчас находится!

По возвращении в княжеский дворец Киан на свой страх и риск продолжал помогать своей семье. Из осторожности он делал это так, как делал бы бедный китайский воин Кун, а не сын богатого правителя: присылал мешок риса, ткани, иногда немного денег.

На пятый день пребывания в Запретном городе Юйтан Янчу получил письмо, в котором сообщалось, что император желает видеть правителя Гуандуна и его наследника в одном из залов дворца.

Позднее Киан говорил себе, что именно отрешенность от земных радостей помогла ему избавиться от мучительного волнения. Он держался удивительно бесстрастно, чем без сомнения заслужил внимание императора.

Отец и сын были в синей, расшитой темным шелком одежде. На шляпе Юйтана красовались знаки отличия, соответствующие его высокому рангу.

Сын Неба в расшитой золотыми драконами одежде восседал на троне, по-маньчжурски поджав под себя ноги. Трон окружали символические фигуры журавлей и слонов, дорогие сосуды и высокие курильницы для благовоний.

Киана удивили отороченные синей тканью черные кожаные туфли и белые носки государя. Примечательным было и то, что ни Юйтан, ни тем более его сын почти ничего не говорили: все, что они хотели сказать, было написано на бумаге и передано в дворцовую канцелярию.

Зато язык движений был изысканным, словно каллиграфическая надпись, и сложным, как путешествие по лабиринту. Именно тут Киану и удалось показать свое изящество и бесстрастность.

На следующее утро и он, и Юйтан проснулись в хорошем настроении. После омовения им подали обильный завтрак: куриный бульон, жареную утку, трепанги, ломтики копченостей, тушеные овощи и цзунцзы. Последние — завернутые в вареный тростник поджаренные в кипящем жире кусочки ветчины с клейким рисом, излюбленное кушанье пекинцев, — Киан попробовал впервые.

Они сидели в бамбуковых креслах под зеленым навесом, и Юйтану казалось, что он видит перед собой прежнего, пусть не в меру сдержанного, серьезного, но не задавленного судьбой сына.