При недосчете хотя бы одной ложки начинался повальный шмон – шмонали больных, столовую и даже отделение, хотя никто еще туда не выходил. А были случаи, когда ложку специально выкидывали в форточку, и тогда все начиналось.

Слава богу, что мне пересчета ложек дожидаться не приходилось – я работал на мензурках и, поев, быстро выносил ящик с лекарствами, свои мензурки и чайник.

Однажды вечером в наблюдательной палате начался кипеш. Зачумил Чураев, особенно опасный больной, недавно закрытый туда за употребление чая и неподчинение Алексею Ивановичу. Вошедшие в палату вязать буйного охранники и двухметровый здоровяк Вася Малов выскочили от маленького Чураева как ошпаренные, по голове Васи текла кровь. Чураев победоносно размахивал окровавленной заточкой.

- Выходите все к черту из палаты!

Хрясь! И отлетела сетка-рабица. Дзинь! Полетели стекла.

- Ну, подходи, кому жизнь недорога!

В коридор, прямо в толпу охранников полетели осколки оконных стекол.

- Подходи, ядрить тебя в корень!

Охрана попряталась за косяки. Чураев судорожно бегал по палате, сортируя стекла и выбирая самые острые. Перед входной дверью он поставил две тяжелые кровати.

Несколько раз сводный отряд охраны, усиленный сознательными больными поднимался в атаку на Чураева и несколько раз покидал поле боя с большим уроном – весь в порезах и ссадинах. Стекла летели пачками. Казалось, что запас осколков никогда не иссякнет. Кроме стекол в арсенале бунтовщика были две внушительные заточки.

Наконец попытки штурма прекратили. Не знаю, на что надеялся персонал – на группу захвата или на сон, который рано или поздно сломит террориста. Не знаю, но этот случай показал полное и бесповоротное бессилие администрации перед реальным бунтом.

Противостояние продолжалось вечер и ночь, до семи часов утра, когда пришел Алексей Иванович и бесстрашно шагнул в палату к Чураеву.

-Ну, Леня, давай поговорим, почему буянишь.

Даже у отпетого маньяка Чураева не поднялась рука на психиатра. За психиатра держат в Казани, в одиночке и держат пожизненно. Чураев сдался.

На койках лежали разложенные по калибру стекла, на подоконнике поблескивал металл двух заточек. При шмоне на теле бунтовщика были обнаружены несколько лезвий, гвозди, еще пара заточек. По всему было видно, что готовился к бою он всерьез и уже давно.

Решили обыскать швейный цех, где он работал. В ворохе тряпья, из которого он шил клоунские штаны, в которых ходил, нашли кучу пилок, зажигалки, точильные бруски и бесконечные заточки.

Маньяка отправили в Казань, реабилитолога Лилю, при попустительстве которой он вооружался, уволили, а Алексей Иванович был переведен во врачи-ординаторы 27 отделения. В нашем же отделении начались бесконечные шмоны, не прекращавшиеся в течение месяца.

Оказывается, летом в спецотделении предусмотрены прогулки. На территории есть земляной прогулочный дворик, в котором при сухой и теплой погоде три отделения гуляют поочередно. Гуляют только в рабочие дни, в отведенное для этого время – до обеда одно отделение, после обеда – другое.

Всего, в зависимости от погодных условий и дождливости лета гуляют от 8 до 17 раз (статистика за шесть лет).

Перекрываются входы-выходы с территории спеца, санитарки становятся на лестничных площадках и по дороге до прогулочного дворика (прогульняка), отделение собирается в коридоре. Остаются в отделении только наблюдательные палаты. Другие больные, отказывающиеся от прогулки, тоже закрываются в наблюдательную палату. С собой берут на прогулку мячик, теннисные принадлежности и ведро для исправления большой и малой нужды. Почти все отделение в самодельных шляпах и шапках из газет.

Пятерками больных выпускают и загоняют в прогулочный дворик. Здесь можно бродить по пыльной земле, играть в мяч или теннис и курить. Больше здесь делать нечего, но сам свежий воздух, открытое небо, пышный ковер цветов и зелень деревьев умиротворяют, настраивают на спокойный полувольный лад.

Больные ведут здесь бесконечные разговоры, курят, с интересом наблюдают за игрой в мяч. Если прогулка проходит в свиданочный день, то во дворик выносят столик и прямо здесь принимают родственников и посетителей.

Находятся подонки, которые во время свиданий специально подключаются к игре в мяч, чтобы мячом угодить в стол с передачками. После такого броска игру прекращают, но виновника не наказывают – он всегда может сделать вид, что кинул мяч совершенно случайно.

Есть на прогульняке и другие развлечения – смотреть за погрузкой продуктов в пищеблок, перекрикиваться с другими отделениями, идущими в баню. Одно лето дрозд свил свое гнездо за металлическим забором, прямо на бетонном столбике и мы долго наблюдали, как он высиживает яйца. То ли от того беспокойствия, что мы доставляли дроздихе, то ли от плохой экологии Ново-Николаевки птенцов у дрозда не получилось.

Некоторые вытягиваются на узких скамейках и спят «под колесами», некоторые бесцельно бродят по дворику. Честно сказать, радость от прогулки видна в основном на лицах олигофренов – остальным по большому счету начхать на этот пыльный прогульняк.

Во время прогулки отделение тщательно шмонается.

- Планета Железяка! Роботы! – кричит какой-то чумовой, напоминая этим, что ты вовсе не на воле, а продолжаешь оставаться в психушке.

Утренняя прогулка длится два с половиной, а послеобеденная полтора часа. После прогулки также пятерками больные входят в отделение, моют ноги в раковинах ванной. И расходятся по надоевшим палатам – хорошего понемножку.

После московской комиссии мертвенная тишина в отделении прекратилась – больным разрешили заказать из дома приемники на батарейках (так как розеток в отделении не предусмотрено) и вскоре в каждой палате появилось радио. В Уфе двенадцать FM каналов и, наверное, в отделении их слушали все одновременно. Особенно обрадовались лившейся из динамики музыке олигофрены – надо сказать, при своей болезни, они очень музыкальны, а возможно музыка – это единственное, что доступно их пониманию.

Приемники раздавали с поста в 8 ⁰⁰утра, а собирали в час дня, перед обедом. Этот промежуток времени проходил в отделении намного веселее и быстрее другого времени. Сам я слушал три канала – «HitFM», «Europe+» и «Maximum».

Ходьба с приемниками по отделению и нахождение с ними в курилке больным запрещалось – боялись, что раскрытой антенной попадут при ходьбе кому-нибудь в глаз.

Были настоящие радио-маньяки. Они целыми днями возились с приемниками, разбирали, собирали их, «настраивали» по их словам. Совершенно очевидно, что у таких хозяев приемники работали недолго.

Не беда – такие меломаны искали и находили у других больных новые приемники и покупали их за баснословно большое количество чая или сигарет, а то и отдавали по нескольку передач за приемник и не меньше за батареи и наушники. Один сменил за два года тринадцать (!) приемников, но «ремонтировать» и «настраивать» их не перестал.

Помню забавный случай, когда один отоварочник нашел в помойном ведре печатную плату без динамика и, прицепив ее скотчем к стене, месяца два возился с ней, пытаясь заставить ее заговорить или запеть. Естественно в этой палате гробовая тишина продолжалась.

Что слушали чаще всего? Спец есть спец, и контингент лиц из преступного мира здесь большой, а посему в моде был канал «Шансон». Даже олигофрены слушали его с упоением, правда ничего не понимая в смысле тяжелых песен о правде зековской и воровской жизни.

В любом случае музыка, лившаяся из приемников, как-то отвлекала от серых больничных будней, как бы на краткие моменты возвращала в вольный мир, навевала воспоминания.

После тихого часа эстафету приемников принимал телевизор. Висел он в коридоре, и с окончанием тихого часа больные выстраивали старые облупленные стулья без спинок и малейших признаков дерматиновой обивки перед ним и погружались до отбоя в другой мир.