— Что закажешь? — мило улыбаясь и продолжая при этом протирать кружку, спросила девушка.
Тоже оборотень, даже присматриваться не надо. Узнала она меня, морда невозмутимая, но слишком собаки привыкли дело с людьми иметь, расслабились. Следить надо за такими вещами, как изменения в запахе. Впрочем, я не слишком удивлюсь, если они меня все знают. Вон как дружно среагировали. Можно гордиться, я если не самая популярная личность в здешних местах, то разговоров по-любому много, удивительно, что не икаю с утра до вечера. Интересно, в здешнем киоске моя фотография продается или бесплатно раздают? Если платить не надо — обидно, я себя весьма ценю.
— Мне сказали, — улыбнувшись в ответ, сообщаю достаточно громко, чтобы слышали все, — что здесь можно встретиться с Клыкастой.
— А кто это? — удивленно спрашивает она, глядя мне через плечо.
Детский сад какой-то, будут делать вид, что понятия не имеют, когда весь город в курсе. Стоило спросить у того же Дова, и стало понятно, где решаются деловые вопросы и про отсутствие в Городе разумных, которые бы об этом не подозревали. Значит, требуется немного грубости, без стычки не обойдется, зачем время зря терять.
Один из «кожаных» поднялся со стула и неторопливо двинулся ко мне. Руки у него почти доставали до колен, как будто он не собака, а примат.
— А это одна такая собака, которая утверждает, что она глава семейства, — отвечаю я. — Если ты, оборотень, ее не знаешь, может, она слегка преувеличила свою значимость?
— Ты, — подходя вплотную и тыкая меня пальцем в плечо, заявил бандюган, — какое ты имеешь право так фамильярно называть даму? Имя у нее для членов стаи, а все прочие обязаны называть ее Хозяйка, и никак иначе.
— Совершенно верно, — соглашаюсь и поворачиваюсь к нему. — Я не член вашей стаи и даже на это не претендую. Поэтому будь любезен не тыкать в меня пальцем. Это неприличное поведение. Иерархию выясняй среди своих, а мне ваши дела неинтересны. Я просто вежливо попросил о встрече.
— Значит, признаешь себя младшим? — радостно осклабился он.
— А на такие подначки я последний раз ловился в детстве. Какой смысл с тобой драться? Если придется, я просто убью.
Он неприятно скривился и выхватил пистолет, приставив его к моей голове.
— Теперь тоже будешь демонстрировать, какой ты из себя грозный?
— Хозяйка у меня только одна, и она ждет меня дома, — объяснил я.
Потом слегка сдвинулся, смещаясь с линии выстрела, и присел, одновременно делая подсечку и поймав руку на излом. Он упал с грохотом на колени. Нормальный разумный в такой ситуации сразу перестает дергаться, это так и называется — болевой прием. Этот был не слишком нормальным и совершенно неразумным. Он попытался встать. Хруст кости и последовавший за ним вой услышали все. Когда я распрямился, держа за шиворот клиента, впавшего в бессознательное состояние от боли, на меня уже смотрело дуло дробовика, который держала в крепких ручках барменша.
— Ай-ай, — укоризненно сказал я ей, прикрываясь тушей подранка от выстрела, — так нехорошо. Он первый начал. А вот эти, — кивая в сторону зала, где остальные уже стояли на ногах с пистолетами в руках, один только человеческий блондинчик попытался максимально съежиться и тихо сполз под стол, — тоже очень странно реагируют на мое дружественное поведение и вполне нормальную реакцию на угрозу. Проверять, как много у него ума и дружелюбия, когда он держит пистолет у моей головы, я не собираюсь. Мой товарищ, — говорю, имея в виду Следака, стоящего в стойке стрелка с Узи в руках, — тоже нервный и моментально начнет стрелять, как только мне захотят причинить неудобство. Так что если ты не опустишь дробовик, я его сейчас ткну ножом, — показывая ей клинок в левой руке, — в печень и быстро присяду. Тебе будет очень неудобно стрелять, стойка слишком высокая, зато в зале появится много покойников. И всего-то надо было ответить на простой вопрос.
Вот интересно, подумал я, на выстрелы полиция прибегает быстро или кровь смыть успеют? Жаль, поспорить не с кем, не будут стрелять и даже не собирались, иначе бы сразу не дали Следаку встать. Вот лицо мое попортить фингалом — это нормально. Подраться, выясняя, кто сильнее, типичное поведение, но слишком это пахнет заготовкой. Это ж не бандитский притон, а охрана Клыкастой, должны мозги иметь. Какого первопредка он пистолет вынул?
— Оставьте его, — негромко сказал женский голос. У малозаметной двери в противоположном конце ресторанчика стояла Клыкастая, внимательно рассматривая меня.
«Кожаные» моментально уселись на стулья, дробовик из рук барменши отправился под стойку. Я отпустил тушу, постаравшись, чтобы он упал лицом вниз, демонстративно подобрав пистолет с пола, сунул его в сумку на плече, убедившись, что он на предохранителе, и придурок только пугал. Очередная проверка на вшивость. Потом спрятал нож и постарался передать всем видом недоумение и обиду.
— Заходи, — сказала она и, оставив дверь открытой, ушла из зала. Я показал Следаку, чтобы он тоже сел, и отправился за новыми проблемами.
Кабинет был обставлен в деловом стиле. Все имеет свою функцию и для чего-то предназначено. Стол и два стула. Один для хозяйки помещения и один для посетителя, на него я тут же уселся. Полки у стены, заставленные папками с деловыми бумагами. На столе отчет с колонками цифр и открытый ноутбук. Ничего лишнего, все для дела. Даже ручки стояли в специальной подставке в строгом порядке. И большой экран над дверью, на котором можно видеть происходящее в зале.
— Когда мы приходим на чужую территорию, — сказал я, доставая из кармана коробочку и выкладывая на стол, — то в знак уважения приносим подарок главе семейства.
Она открыла и повертела в руке серьги с брильянтами. Потом положила назад.
— Долго же ты собирался, — небрежно смахивая коробку в ящик стола, ответила Клыкастая. Вблизи стали заметнее мелкие морщинки. Уже в возрасте тетка, причем немалом.
— Дела, — пожимая плечами, ответил я. — Весь в трудах и разъездах. Очень много разного, нуждающегося в проверке и контроле. Так уж получилось. Как освободился, тут же пришел. А мне, похоже, не слишком рады. Там, где мы живем, меня уже давно не проверяют таким глупым способом. И вызов не пытаются бросить. Я не пытался вторгнуться на твою территорию или мешать делам собак, не вижу необходимости в подобном проявлении агрессии.
— Очень странно вы себя ведете, — наклонив голову слегка набок и разглядывая меня, ответила Клыкастая. — Допустим, ты страшно занят, но твоя волчица…
— Она не моя, — автоматически возражаю. — Она сама по себе.
— Пусть не твоя, — соглашается, насмешливо улыбаясь, — она пошла работать в больницу к людям. Зачем? Мы могли бы прекрасно сотрудничать.
— Может, ей тоже не очень понравилась попытка проверить ее на прочность? В нашем понимании, с теми, которые ведут себя невежливо, лучше не общаться. Не думаю, что в этом отношении мы сильно различаемся. Некоторые реакции у нас остались от прототипов, но даже хищник не старается сразу кровь пустить. А вот мы считаем обязательным. Взялся за оружие — бей. На угрозу мы отвечаем угрозой, на удар — ударом. И при этом желательно довести дело до конца. Покойники обычно не пытаются отомстить, и все остальные хорошо понимают преподанный урок. Ты можешь позволить себе пугать, а нас не знают. Значит, реакция будет очень жесткая, чтоб боялись в будущем. Зачем доводить до столкновения? И уж понимать ты это прекрасно должна была. Значит, сделала специально.
— Но что-то тебе надо, иначе бы не пришел?
Я попытался сесть удобнее на стуле, но жесткое сиденье для этого было не приспособлено. Насколько все-таки лучше просто земля, на которой сидят, нормально поджав ноги!
— Далеко на севере, — медленно заговорил я, — где нет ваших паршивых гор, закрывающих горизонт, а есть только огромная равнина, на которой пасутся стада копытных, живут наши племена. Мы не уходили оттуда уже много столетий. Законы для всех одинаковые, и они устраивают почти всех. Только очень немногие пытались заглянуть за очерченные раз и навсегда границы. А потом пришли люди и принесли новые идеи, более совершенное оружие и другие изменения. Большинство не очень всем этим заинтересовалось, но мы — мы другие. Пройдут годы, и изменения в жизни обязательно коснутся всех. Нам не хочется превращаться в индейцев, чтобы потом потомки бледнолицых пускали слезу над нашей судьбой — над убитыми и загнанными в резервации на голодную смерть.
