— Это от старой привычки агитатора, — посмеивался Михаил Васильевич. — И, между прочим, агитаторы прекрасно знали настроение массы и помогали комитетам выбирать наилучший момент для нанесения удара… Человеку, Федор Федорович, всего дороже человек, особенно когда он с тобой в одной упряжке. Старых генералов не учили такой премудрости, а для нас она — один из путей к победе.

И совсем уж удивился Новицкий, когда в глухой казахской деревеньке командарм привычно расселся на ковре с подушками, подвернув ноги калачиком, с наслаждением пил кирпичный чай с бараньим салом, с молоком и непринужденно беседовал с хозяином на родном его языке.

Раскрывая новые грани в этом удивительном — молодом еще, но седеющем — человеке, бывший генерал не раз высказывал Сиротинскому опасения: доверчив Михаил Васильевич к встречным людям в селах, мало думает, чему подвергает себя в прифронтовой полосе. И торопил возницу, чтобы засветло добраться до селения, где мог стоять хоть и малочисленный, но свой отряд. И все возвращался в подробностях к печальной судьбе Линдова и его товарищей, чтобы Фрунзе сделал для себя серьезные выводы из трагедии на станции Озинки.

События начались там в ноябре 1918 года. 22-я стрелковая дивизия 4-й армии держала фронт против Уральска, прикрывала подступы к Саратову. В самом ее центре, у станции Озинки, располагался Орлово-Куриловский полк. Он пополнился осенью окрестными крестьянами. Но отбор бойцов был плохой, и под ружьем оказалась группа кулаков, которая легко поддалась агитации эсеров.

В декабре полк восстал, командир и комиссар были убиты. Командование армии растерялось, и, пока решало, что делать с мятежниками, их поддержали Туркестанский полк и команда бронепоезда. И важнейший участок фронта в дни решающего наступления на Уральск оказался прорванным.

Линдов был в Москве. Вернувшись в Самару, он немедленно выехал в восставшие части. С ним была группа товарищей по политической работе: П. Майоров, недавно избранный членом ВЦИК, помощник Куйбышева В. Мягги, секретарь РВС армии В. Савин, новый комиссар Орлово-Куриловского полка Н. Чистяков, начальник 1-й Самарской дивизии С. Захаров, комиссар 4-й армии П. Баранов, шофер, связные и конные ординарцы.

Чистяков был очень молод — ему недавно минуло двадцать — и казался болезненно-вялым, хотя в дни Великого Октября большевики Питера сумели оценить его энергию, благородный порыв и прекрасную сметку: у него было горячее сердце большевика. И пока Линдов с товарищами разбирался в донесениях оперативного отдела, он немедленно отправился в полк.

На общем собрании бойцов речь его была страстной. Он потребовал назвать предателей и отдать их под суд. Малая часть бойцов пошла за ним. Но вожаки не дали ему добиться перелома в настроении массы. Его стащили с трибуны, жестоко избили. И при сильном морозе, босого, в одном белье, повезли за пятнадцать верст на хутор Жемчин, где стоял мятежный Туркестанский полк. Обмороженный, с перебитой рукой, он нашел силы, чтобы отдать приказ об аресте зачинщиков. Озверевшие бандиты зарубили его шашками.

Это случилось вечером 20 января. Линдов еще не знал о гибели Чистякова и не успел принять мер для наведения порядка в мятежной команде бронепоезда, которая располагалась рядом с его вагоном. А враги не теряли времени. И в пять часов утра 21 января эта команда захватила вагон Линдова, взяла его на буксир и потащила в расположение Орлово-Куриловского полка. Линдов, Майоров и Мягги сбили охрану в тамбуре и с двумя ординарцами выпрыгнули на ходу поезда в снег. Первой же пулеметной очередью с бронепоезда насмерть подкосили Майорова и Мягги. Линдов с ординарцами пытался бежать, но был сражен второй очередью.

Замешкались Петр Баранов и Савин с Захаровым. Они не успели добраться до подножки, так как подбежала охрана из другого тамбура. Их сбили с ног, арестовали, и, на диво, это спасло им жизнь. Баранов горячее других стал доказывать охране, что за смерть Линдова с товарищами красный террор падет на голову восставших и никому из них спастись не удастся, потому что власть рабочих и крестьян не прощает измены и предательства.

— Сегодня вы убьете нас, завтра вороны расклюют ваши глаза, потому что поганую сволочь мы хоронить не позволим! Выдайте главарей — Гольцева и Богданова, тогда я буду просить сохранить вам жизнь!

Баранов с товарищами были доставлены в мятежный полк. Но охрана в их вагоне не дала чинить над ними самосуд. Да и подавляющая масса в полку уже поняла, что она зашла слишком далеко и что главари мятежа ее предали: Гольцев и Богданов сбежали, сообразив, что им грозит за убийство группы крупных политических работников. Баранов, Захаров и Савин уговорили одураченных бойцов повернуть оружие против беляков в Уральске.

И опять пришла пора удивиться бывшему генералу Новицкому. Фрунзе не перебивал его, не расспрашивал. А затем сказал спокойно:

— Найдите Баранова, Федор Федорович, такой человек нам нужен.

А уж оценку трагедии на станции Озинки он сделал молча, ни с кем не делясь своими выводами. Он знал Линдова, когда была первая встреча с Владимиром Ильичем на даче «Ваза», разговаривал с ним и проникся уважением к этому человеку. Он был с головой Сократа, минутами очень похожий внешне на Ленина; умный, мыслящий врач с дипломом Сорбоннского университета, позднее — крупный агент Русского бюро ЦК. Арестовали его ранней весной 1911 года в Туле вместе с Виктором Ногиным и отправили в ссылку. Он отходил на время от революции, но вернулся в Питер в 1917 году и снова сблизился с Лениным. Владимир Ильич и направил его в Реввоенсовет 4-й армии.

И Петра Майорова знал Фрунзе еще по Питеру в 1905 году, когда тот работал в снарядной мастерской завода «Лесснер» и шустро выполнял обязанности связного между комитетами. Да и недавно виделись они в Москве, в дни V Всероссийского съезда Советов: Петр был секретарем крестьянского отдела ВЦИК и создал в столице газету «Голос трудового крестьянства».

1 февраля 1919 года, неделю назад, похоронили его и Линдова в Москве. А питерцы именем своего боевого друга Майорова назвали бывший Вознесенский проспект.

«Как решает нашу судьбу одна роковая минута, — думал Фрунзе. — Баранов спасся, потому что не выпрыгнул из поезда. Зачем Линдов искал спасения в бегстве? Не поверил в какой-то миг, что мятеж уже захлебнулся после смерти Чистякова? И что решительное слово большевика могло отрезвить опьяненные бунтом головы? Нет, все это куда сложнее, чем кажется мне сейчас!..»

— А как нас встретит уральская «вольница», Федор Федорович?

— Боюсь, что без энтузиазма, — мрачно ответил Новицкий.

К Уральску подъехали после полудня.

Новицкий дал знать о приезде командующего, но никто не поверил его депеше: командармы на передовой никогда не появлялись. И Фрунзе остановился у заставы как частное лицо.

Два красноармейца, живо переговариваясь, небрежно проверили документы, не вызвали караульного начальника. И один из них махнул рукой в сторону города:

— Давай!

Новицкий был шокирован: он беспокойно ерзал на месте и пощипывал рыжеватую эспаньолку, заиндевевшую от морозного ветра. Фрунзе поглядывал на него, лукаво щуря глаза. Он еще не привык к рапортам и мало был озадачен таким приемом. Ему бросались в глаза другие вещи: многие бойцы, распахнув шинели, явно щеголяли кожаными куртками, и брюками, и новыми хромовыми сапогами, а на каждом перекрестке и почти у каждого дома военная молодежь палила из винтовок, хохоча и выхваляясь друг перед другом.

Федор Федорович глянул на часы: за одну минуту грохнули столько раз, что он сбился со счета, успев засечь две сотни выстрелов. Он поманил бойца, который с упоением посылал пули в небо, раскидывая вокруг себя пустые гильзы:

— Что за пальба, товарищ?

— Душа горит! От победы! С прошлой весны начали сюда рваться, товарищей потеряли — страсть! Ну и казару пужаем, она намедни два раза налет делала, чуть город у нас не отбила!

Ответ бойца понравился командарму. Но он видел дальше: нет твердой руки в Уральске, кому-то по душе эта «вольная» жизнь, без дисциплины и порядка. Он еще не знал, что среди начсостава были люди, которые даже поощряли этот ералаш: поглядим, мол, как поведет себя в такой обстановке его немецкое превосходительство генерал Фрунзе!..