Сейчас вернулись командированные мной туда для ознакомления с положением дел 2 товарищей. Одного из них посылаю с этим письмом к Вам.

Борьба длится уже 7 дней, значительная часть зданий разрушена, город горит в нескольких местах, а белогвардейцы все еще не сломлены. Это становится уже опасным, ибо является побудительным моментом к подобным выступлениям в других местах. Недалеко от Нижнего Новгорода уже организовалась тысячная банда деревенских кулаков, выступающая с оружием в руках. Всю эту историю надо кончать как можно скорее. По-видимому, тамошние силы с задачей справиться не могут. Главная причина — отсутствие надежного и опытного руководства. У отрядов не было даже связи; каждый действовал самостоятельно. В войсках началась деморализация, наблюдаются случаи грабежей. Необходимо: 1) послать хороших руководителей, 2) 2 или 3 броневика, 3) человек 500 хорошего войска.

Состав окружного штаба в лице Аркадьева, по-видимому, очень слаб. Черт их знает, зачем путались несколько дней в Иванове. Словом, имейте в виду, что без немедленной солидной помощи от Вас дело грозит затянуться. Я боюсь, что Вы в Москве склонны чересчур уже преуменьшать значение Ярославских событий. Конечно, не ими решится дело, но многое все же зависит и от них. А посему прошу лично Вас отнестись ко всей этой истории как можно серьезнее. Поставьте в известность и т. Троцкого.

Хотя я пишу Вам неофициально, но, по существу, я обращаюсь от имени всего Иваново-Вознесенского губисполкома. Всего лучшего.

Ваш М. Фрунзе».

Муралов сдержал слово: послал войска. В ночь на 17 июля сбежал Перхуров. Он прихватил деньги в государственном банке и бросился на пароходе вверх по Волге к Толгскому монастырю. Монахи переодели полковника в крестьянскую одежду, в красную рубаху, и палач двинулся за помощью в Казань.

Четыре дня длилась агония белогвардейцев — 21 июля они капитулировали. Скелеты разрушенных зданий, дым пожарищ, битые стекла, бездомные, голодные горожане — вот что оставили в память о себе мятежники. И эпидемия тифа, вспышка холеры — с этим столкнулся Фрунзе, когда прибыл на день в Ярославль, чтобы воочию убедиться в размерах бедствия.

«Правда» дала высокую оценку действиям большевиков «Ситцевого края». «В критический, грозный для революции момент иваново-вознесенская организация коммунистов оказалась на высоте положения, выявила железную дисциплину, организованность и способность твердой пролетарской рукой до конца защищать дело пролетарской революции и социализма…»

Снова, как и в дни Брестского мира, главным стал вопрос о войне, о вооруженной защите социалистического Отечества. В каждой речи Михаил Васильевич говорил то о мятеже чехословацкого корпуса, то об измене эсера Муравьева, командовавшего Восточным фронтом, то о трех легендарных переходах Ворошилова, Блюхера и Ковтюха, добившихся соединения с основными силами Красной Армии. А когда эсерка Фанни Каплан тяжело ранила Владимира Ильича Ленина, иваново-вознесенские коммунисты объявили себя поборниками «массового террора пролетариата по отношению к буржуазии…»

К этому времени Николай Подвойский и его товарищи обратились к Якову Свердлову с просьбой от имени Всероссийского бюро военных комиссаров использовать Фрунзе на военной работе. Свердлов дал заключенье: «Ценный, преданный, честный работник, пригодный для занятия ответственных функций». Так Михаил Васильевич Фрунзе стал военным комиссаром Ярославского военного округа.

В последний раз выступал Арсений как лицо гражданское 5 августа 1918 года в Кохме. Это было на «Майской горке», где собралась уйма народу и трибуной служил высокий и широкий пень. Александр Киселев хорошо запомнил это теплое, солнечное утро. Арсений указал, что главное дело сегодня — отразить натиск восставших чехословаков, которые отрезали край текстильщиков от сырья, и нанести в рабочей среде удар по безразличию и упадку, вызванным безработицей и хроническим голодом. И не было конца ликованию, когда вдруг пришло известие, что в Кохму возвратился продовольственный отряд и привез из Казани 135 тысяч пудов хлеба!..

Словно предчувствуя, что скоро он навсегда распрощается с любимым краем, Михаил Васильевич переложил партийную работу на Воронского, Балашова и Калашникова, советскую — на Жиделева и Самойлова, совнархозовскую — на Батурина, культурную — на Фурманова. А сам ушел с головой в дела военные.

Его округ включал огромную территорию — восемь губерний: Архангельскую, Северо-Двинскую, Вологодскую, Костромскую, Ярославскую, Владимирскую, Иваново-Вознесенскую и Тверскую. На севере округа шли бои с войсками Антанты, в иных районах нет-нет да и поднимали голову кулаки.

Вскоре пришлось забрать для агитационной работы в округе Дмитрия Фурманова. Помощниками по штабу и по строевой части стали бывший генерал Федор Новицкий и подпоручик Константин Авксентьевский.

Новицкий переехал из Ярославля в Иваново-Вознесенск, куда Фрунзе перевел штаб округа, еще не отстранив Аркадьева, о котором он месяц назад писал Муралову. На Федора Федоровича Новицкого сразу произвел приятное впечатление новый военный комиссар: «Отворилась дверь, и в зал вошел военный комиссар округа в сопровождении человека небольшого роста, в кожаной куртке, шатена, с небольшой бородкой и с чрезвычайно приветливым лицом… Так состоялась моя первая встреча с этим изумительным человеком…»

С первых же дней Фрунзе и Новицкого связала добрая, крепкая дружба, и Федору Федоровичу пришлось сыграть некоторую роль при назначении Михаила Васильевича командующим 4-й армией Восточного фронта.

А Константина Авксентьевского Фрунзе «нашел» в Вологде, когда приехал на смотр сформированных полков. Ему очень понравился порядок в частях Авксентьевского, выправка бойцов и их стремление немедленно двинуться на фронт.

Сотни неотложных дел решал новый начальник округа: формировал две дивизии — 1-ю и 7-ю — для Красной Армии; комплектовал курсы для подготовки командного и политического состава; привлекал и переаттестовывал тысячи офицеров и унтер-офицеров царской армии и развертывал всеобщее военное обучение рабочих и крестьян. Шуя дала 57-й полк. Маршевые роты уходили на фронт почти ежедневно. Фрунзе послал их шестьдесят пять вместо пятидесяти, как приказывала Москва. Да и добровольцев ушло из округа больше семидесяти тысяч.

Военная работа все больше и больше захватывала Фрунзе. Но ивановцы никак не верили, что их Арсений доживает среди них последние недели.

В конце ноября 1918 года, после первой губернской конференции коммунистов, они избрали Фрунзе председателем губкома РКП(б). Но обстановка в стране становилась столь удручающей, что Михаил Васильевич уже сделал выбор — только на фронт! И — против Колчака, который активно собирал антисоветские силы для похода на Москву.

«Как ни многогранна и интересна была работа по руководству военным округом, все же М. В. Фрунзе неудержимо тянуло туда, где шла борьба не на жизнь, а на смерть за торжество труда над капиталом, — вспоминал Новицкий. — И вот во время одной поездки по округу мы окончательно договорились проехать в Москву и поставить вопрос о нашем назначении на фронт.

М. В. Фрунзе мечтал получить, как он говорил, «полчишко», преимущественно конный, учитывая свою любовь к верховой езде и живость характера. Я же убеждал его не скромничать, а добиваться получения армии. Такая перспектива смешила Михаила Васильевича. Он не мог представить себя в роли командарма, так как считал, что не имеет никакой предварительной подготовки и боевой практики. Я же был совершенно другого мнения: за время четырехмесячной совместной работы сам увидел, как глубоко понимал Фрунзе военное дело; не раз поражался тем, как много он читал и как основательно был подкован в области военной теории. Личные его волевые командирские качества, глубокая марксистская подготовка политического деятеля широкого размаха представлялись мне идеальным сочетанием качеств, требовавшихся от крупного военного командира. Его революционное прошлое являлось самой надежной гарантией доверия к нему масс».