В охране посла находился смышленый и любознательный Лука Колядко, который оставил интересные воспоминания о поездке в Анкару.
По дипломатическому ритуалу полагался заключительный ужин со стороны Фрунзе. Разумеется, подумали о нем заранее и еще в Тифлисе и в Баку захватили с собой припасы. «Приглашенных собралось около ста человек. Среди гостей члены правительства во главе с Мустафой Кемалем. Мы обратили внимание на то, что все они пришли в повседневной рабочей одежде. У начальника военной академии китель был даже с обтрепанными рукавами. Видимо, гости хотели подчеркнуть, что их страна переживает большие трудности.
Общество состояло из одних мужчин. В те времена турок не водил свою жену в чужой дом, да еще в большевистский. Ужин сопровождался питьем чистой, родниковой воды. Другие напитки за столом запрещались кораном. Но узкий круг лиц был конфиденциально предупрежден не уходить после ужина. Они согласились и ждали. И тут перед нами возникла новая помеха. Ярый приверженец корана председатель совета министров Февзи-паша никак не уходил домой. А пока он сидел у нас, не смели уйти и другие гости, хотя ужин уже кончился. Выручили молодые азербайджанские дипломаты. Они очень ловко устроили Февзи-паше торжественные проводы, а следом за ним ушли и остальные, не посвященные в наш план.
Тогда на столе появились кавказские вина и коньяки. Настроение у гостей вскоре поднялось, языки развязались, и полились речи. Один из ораторов, хлебнув лишнего похвалялся: если турецкий народ не пойдет за ним, он отрежет народу голову и донесет ее до цели. Мы мысленно пожелали храбрецу такого конца в его личной политической карьере.
Зазвучали песни, русские вперемешку с турецкими. Один из гостей, маленький и вертлявый, пустился в пляс. Он танцевал так стремительно и неистово, что не выдержал и упал на ковер. Конвойные аскеры завернули его превосходительство в бурку и отправили домой».
Дело второе: уже не международное, а внутреннее, правда, с огромным резонансом в мировом масштабе.
Владимир Ильич Ленин был озабочен государственным устройством всей страны, на территории которой возникло несколько советских республик. Он выдвинул план: братски объединить их в единый могучий союз и тем навсегда решить вопрос национальный — самый жгучий в истории государства Российского.
Михаил Васильевич и его украинские товарищи с энтузиазмом подхватили мысль учителя и вождя. Весной 1922 года они предложили всем советским республикам обсудить вопрос об их взаимоотношениях. Осенью того же года VII Всеукраинский съезд Советов телеграфировал В. И. Ленину: «Сейчас под звуки «Интернационала» Всеукраинским съездом Советов единогласно принята по докладу правительства резолюция о немедленном создании нового государственного объединения под названием «Союз Советских Социалистических Республик».
И Михаил Васильевич имел право сказать:
«…рабоче-крестьянское правительство Украины, а равно и рабочий класс и крестьянство всей Украины может гордиться тем, что по их инициативе, по нашей воле, по нашему почину мы стали приступать к этому строительству нового нашего государственного советского социалистического здания».
Украину поддержали Белоруссия и Закавказские советские республики, затем РСФСР. И от их имени Михаил Васильевич на I Всесоюзном съезде Советов 30 декабря 1922 года предложил утвердить Декларацию и Союзный договор об образовании Союза Советских Социалистических Республик.
Он теперь часто бывал в Москве: случались в столице и радости и огорчения. Но самой страшной, самой горькой была поездка в январе 1924 года: много раз стоял он в почетном карауле у гроба Владимира Ильича Ленина, и фотографы запечатлели его в великой скорби, с глазами, полными слез. Он и не скрывал своей тоски, своего горя: без Ленина было пусто, страшно…
Но страна жила, ею надо было управлять коллективно, опираясь на самые стойкие кадры партии. В марте 1924 года ЦК РКП(б) отозвал Фрунзе в Москву.
Партия высоко ценила Михаила Васильевича — полководца и государственного деятеля. На X съезде РКП(б) его избрали членом ЦК, позднее — кандидатом в члены Политбюро. С 14 марта 1924 года он был назначен заместителем наркома по военным и морским делам. Через месяц — начальником штаба РККА и руководителем Военной академии. А с 26 января 1925 года стал во главе Вооруженных Сил СССР.
— Есть в буржуазных государствах полководцы, которым воздаются формальные почести и воскуривается фимиам славы. Но нет полководца, равного нашему Фрунзе, нет и не может быть во всем мире, ибо нет и не может быть во всем буржуазном мире полководца, с которым связаны органически мысли и чувства миллионов. Нет и не может быть полководца в буржуазных государствах, на которого были бы обращены взоры угнетенных, где бы эти угнетенные ни находились: в соседней Германии, Китае, Индии или в других местах земного шара, — говорила Клара Цеткин. — В чем же сила, в чем же мощь этого великого вождя? Он — сын, он — воспитанник великой Российской Ленинской Коммунистической партии…
Дальновидные люди уже с весны 1924 года поняли, что военной карьере Троцкого пришел конец: не могли ужиться под одной крышей в особняке на Знаменской улице стойкий ленинец и случайный для большевизма человек, картинно всплывший на гребне революционной волны.
Они были антиподами во всем: в отношении к партии и ее истории, к Ленину и ближайшим его ученикам, к народу, к армии и ее пролетарскому командному составу. И если Троцкий при жизни Владимира Ильича вел свою антипартийную линию приглушенно, отлично понимая, что у него нет ничего за душой, что он мог бы противопоставить величию идей и дел Ленина, то после смерти его он сбросил маску и пошел в наступление на партию. Так появились его «Уроки Октября» — неприкрытая и жалкая философия троцкизма.
Чуждые партии взгляды он неустанно развивал и в отношении Красной Армии. Он носился с идеей расширения рамок революции путем войны; это было враждебно ленинскому тезису о мирном сосуществовании Страны Советов с капиталистическими государствами и строительстве основ социализма в СССР. Он считал, что для его «революционной войны» нужна армия бездумная, слепо исполняющая волю «вождя». И как-то обронил по этому поводу очередную «крылатую» фразу: надо готовить толкового отделенного командира, убить вошь и научить красноармейца смазывать сапоги. Он отрицал заслуги комиссаров и командиров — коммунистов в гражданской войне, зато непомерно восхвалял заслуги старых военных специалистов. Наконец, он утверждал, что военное дело не более чем ремесло и нелепо применять к нему марксистский диалектический метод; что нет и не может быть военной науки и военного искусства. И, отрицая смелый маневр и внезапность наступления, тривиально утверждал, что в конце концов побеждает всегда тот, кто оказывается более сильным в момент борьбы.
Огромная заслуга Фрунзе в том, что от этих порочных и вредных взглядов страна начисто освободилась на протяжении полутора лет его работы в наркомате.
Начал Михаил Васильевич утверждение ленинских, партийных позиций по вопросам армии и обороны еще в 1921 году, когда была опубликована его дискуссионная статья «Единая военная доктрина и Красная Армия». Сущность его предложений сводилась к пересмотру всех вопросов военной науки и искусства с позиций пролетариата и к установлению основ пролетарского учения о войне на опыте империалистической и гражданской войн в двадцатом столетии.
Все его помыслы были обращены к армии: к практике ее строительства, к теории, определяющей роль Вооруженных Сил в социалистическом государстве.
Федор Федорович Новицкий вновь встал рядом с Фрунзе и записал для памяти: «Не знаю, в чем секрет человеческого обаяния Михаила Васильевича, но было очень легко работать с ним. В академической среде старых военных лет мне не приходилось встречать людей такого типа. Фрунзе был удивительно восприимчив и отзывчив. Он не боялся принимать оригинальные решения, нарушать то, «что принято» в военном деле. Меньше всего он был похож на генштабистов, для которых военная карта — шахматная доска. За каждой боевой операцией он видел людей. Он буквально впитывал в себя военные знания, однако не с тем, чтобы коллекционировать их, а для того, чтобы как можно скорее пустить их в дело».
