Накануне нашего отъезда в маленькой, тесной и низкой землянке, где было нестерпимо жарко от раскаленной докрасна железной печурки, собрались приехавшие из тундры районные работники Чауна: председатель Островного райисполкома чукча Там-Там, заведующий факторией с мыса Беллинга Вася Косин.
Я достал пушистый пыжиковый двойной малахай и новые пыжиковые конайты-штаны и заглянул в землянку. Опушка малахая, выделанная из меха собаки, закрыла мои глаза с боков, словно шорами защищая их от захлестов пурги. Полярники долго рассматривали мои обновы…
Вася Косин стал полярником случайно. Всего лишь за год до нашего перехода в Чаун он работал на Дальзаводе в родном Владивостоке. Молодой фрезеровщик, как обычно, стоял у своего станка, когда к нему подошел секретарь райкома комсомола.
— Вася, на Север поедешь?
— На Север?! На Север поехать, конечно, интересно. Подумаю…
Он подумал и дал согласие.
Одновременно с Косиным крайком комсомола направил работать в Восточную тундру еще девятнадцать комсомольцев. В далекий край их доставил пароход «Лейтенант Шмидт».
Многих из этой славной «двадцатки» я позднее встретил в глубине тундры. Они уже понимали и говорили по-чукотски.
Сначала в новой и необычайной обстановке Васе Косину пришлось довольно трудно. Я читал в Певеке его дневник — толстую клеенчатую тетрадь, старательно исписанную карандашом.
Вот несколько записей из этого дневника.
«У богатого чукчи стадо доходит до трех и даже более тысяч голов, и с ним кочуют три, пять яранг. У бедняков оленей нет, они пасут чужие стада. Ночью пастухи уходят спать в стадо. Зимой спят в тундре, на открытом воздухе, из-за плохой, ветхой одежды люди часто простужаются и болеют».
«Жених должен работать за невесту два-три года. Если после трех лет он не понравится, его выгоняют и ничего не дают за работу. Если он женился на дочери богатого, то потом всю жизнь работает на кулака».
«Кулаки собирают вокруг себя бедных дальних родственников. Они кочуют с ним, батрачат, получая самую старую одежду и самую скудную пищу. Они живут впроголодь».
«Кулак в стойбище считается вроде князька, а бедняки — его слугами. Я был в стойбище Кокака и разговаривал с бедняком Конетом. Приехал Кокак, крикнул что-то. Конет пил чай. Услышав голос хозяина, он бросил все и стремглав помчался распрягать оленей.
Был в стойбище Умыгина. Все работали, готовились к перекочевке. Только один Умыгин ничего не делал. Женщины и мужчины увязывали нарты, но достаточно было кулаку сказать полслова, как все побежали исполнять его приказание. Перед тем как хозяину зайти в полог, батрак выбивает оленьим ребром снег из его одежды и обуви».
«Жене сына Умыгина лет пятнадцать. Она готовила пищу, приготовляла полог. А когда сели кушать, то видно было, что она очень голодна. Но мяса взять не имеет права, ест только то, что ей даст хозяйка. А хозяйка сама ест мясо, невестке дает только кости. Та их и гложет. У бедняков куда лучше. Едят все одинаково».
Дележка медвежьего мяса
(По рисункам чукотских костерезов)
Богатые чаучу говорят: «Нельзя бедняков много кормить, толстые работают плохо». Как видно, эксплоататоры везде одинаковы, на всех широтах. Наша задача их обуздать».
Вася Косин стал патриотом Восточной тундры. Он ладно одет: на нем пыжиковый малахай, опушенный мехом черной собаки, и широкие, скроенные по-чукотски, штаны из неблюя (теплее штанов не найти на земле). Он был бы внешне совсем похож на чукчу, если бы не его сутулая фигура и очень высокий рост.
Мы заговорили об одежде, о своеобразной культуре чукотского народа, создавшего одежду, замечательно приспособленную к условиям климата и жизни в тундре.
Заведующий факторией, скептически осмотрев мои торбаза, покачал головой и сказал весьма авторитетно:
— У нас в тундре такие высокие не носят! Это ламутский покрой. Такими торбазами будете снег черпать, что ведрами. В них вечно будет полно снегу. Вы их обязательно подкоротите! Чукотские штаны завязываются поверх обуви у щиколотки. Никакой снег тогда вам страшен не будет. А едете-то с кем?
— С Атыком, — ответил я.
— Тогда вас можно поздравить. С таким человеком я поехал бы хоть до Якутска.
Завязался разговор о том, чья упряжка лучшая в Певеке и почему.
У Атыка в упряжке своих собак лишь половина, остальные — сборные. Но лучше Атыка здесь никто не каюрит, да и путь через Восточную тундру и Островное никто лучше его не знает.
…Наконец, наши кухлянки, верхняя меховая одежда, готовы. Жена Атыка сшила к ним пестрые цветные камлейки. Это — матерчатый чехол, одеваемый поверх кухлянки для предохранения ее от сырости. Есть у меня и отличные лыжные палки. Они должны помочь на перевалах, облегчить крутые спуски и подъемы. С фактории был получен листовой «черкасский» табак для подарков чукчам и якутам и с той же целью несколько десятков кирпичей чаю и конфет для детей.
Местные работники посоветовали одеться понадежнее, и мы последовали их советам. На бумажные носки были надеты шерстяные, сверх них меховые пыжиковые чулки — чижи (шерстью внутрь). Обулись мы в плекеты — щеткари, сшитые из сверкающего камуса — полос шкуры с оленьей ноги. Сверх полотняного белья каждый надел и шерстяное, а сверх конайт и кукашки (меховой рубашки) еще и двойную кухлянку из пыжика с узорчатыми обводами анадырской работы. Из продуктов питания мы наибольшее внимание уделили сливочному маслу, восстановителю тепла в студеном пути.
— Тепло! — сказал Косин на прощанье. — Минус девятнадцать градусов! Самая погода для дороги! Под Верхоянском доберетесь до шестидесятиградусных морозов. Вспомните добрым словом наши советы по части одежонки.
На «Литке» сделали для нас железную печку. Ее погрузили на нарту Атыка позади грядки. Камбузники приготовили нам несколько тысяч пельменей. Их вынесли в мешках на мороз, и спустя час они превратились в камешки.
Пурга выбелила тундру свежей порошей. Утро вставало ясное и морозное. Солнечные лучи чуть-чуть освещали вершины гор. Уже несколько дней не видно было солнца и теперь надолго…
По вечерам Атык приносил ведро с нарубленным нерпичьим салом. Он кидал его собакам по очереди, сначала самым сильным и трудолюбивым, а затем урезанные порции — менее старательным. Атык не терпел уравниловки.
Собаки высоко подпрыгивали, жадно хватали налету куски сала и, не прожевывая, глотали проворно, чтобы успеть броситься за следующим куском. Некоторых собак каюр кликал по имени; вызывая их из стаи, он бросал им куски, целясь прямо в пасть. Голодные не соблюдали очереди. Тогда каюр кричал грозное «угууу!». Самые непослушные боялись этого окрика и мрачно отходили в сторону, поджимая хвосты. Чем меньше оставалось в ведре сала, тем спокойнее становились уже насытившиеся собаки.
Итак, близились часы расставанья…
Тагам! Поехали!
Выстрел! Другой! Третий!
Стреляют часто. Это — обычай северных проводов.
Едва рванулась передовая упряжка, как завыли собаки других нарт. И вот вперед по белому простору берега мчится весь наш караван.
Солнца не видно, можно только с вершины сопки, сверкающей розовыми солнечными бликами, разглядеть, так низко над горизонтом чертит свой короткий путь желтый шар, на который теперь можно смотреть невооруженным глазом.
Начало ноября. Близка полярная ночь.
У берега Чаунской губы, где сутулится единственный домик, принадлежащий фактории Певек, и дымят кострами несколько чукотских яранг, в ледяных торосах попрежнему стоят зимующие пароходы.
Моряки выстрелами прощаются с уезжающими. Я вижу коренастого крепыша — штурмана Козловского. Он неистово машет шапкой-ушанкой. В правой руке у него дымящийся наган. Матрос Конев стреляет из винтовки…
