Он кивнул:

  - Ей уже позвонили. Они с Пабло скоро приедут.

  - Ты знаешь его?

  - Не сказать чтобы особо, но мы пару раз встречались.

  - И как он тебе? - у меня проснулось женское любопытство.

  - Пабло человек другого круга, поэтому сказать точно не могу. Но его уважают за профессионализм и принципиальность.

  - Я так и думала.

  - Если хочешь, я могу про него узнать? - Чаки наклонился ко мне, губами целуя мои пальцы.

  - Нет, я верю ему! Он хороший человек. И я очень рада за Оливию.

  Потом был долгий процесс реабилитации. Меня практически заново учили ходить. Ела я жидкие каши, но тем не менее, со временем у меня проснулся вкус к жизни. Это было как у человека, который всю жизнь боялся чего-то страшного и в конце-концов, это страшное с ним случилось. Человек страдает, ему хочется умереть. Но со временем, он свыкается с мыслью, что уже ничего не вернуть. И тогда он позволяет себе жить. А жизнь оказывается не такой уж и ужасной!

  Так и я! Я училась заново есть, ходить, а также по-новому воспринимать себя и этот мир. Я была как ветеран, который снисходительно смотрит на новобранцев, считая их еще совсем глупыми и зелеными. Почти все что было мне дорого осталось в прошлом, но тем не менее, я уговаривала себя, что в будущем меня еще ждет что-то хорошее...

  Каждый день ко мне приезжал Чаки. Он рассказывал мне про то, что творилось вокруг. Оказывается в центре города был взрыв и пострадало несколько человек, а также одного министра взяли с поличным, когда он получал взятки и еще много чего. Раньше я политикой не интересовалась, но теперь начала. И когда он приходил ко мне, я просила рассказать что-либо еще. В глубине души я надеялась, что он раскажет мне про свою работу, но про нее я не слышала не слова. Когда я пыталась зайти издалека, он становился раздражительным и менял тему. Приходилось довольствоваться политикой и светскими сплетнями.

  Оливия первые несколько дней заезжала каждый день. Я была очень ей рада. Ее жизнерадостность передавалась и мне. Она рассказала, что переехала к Пабло и что через пару месяцев они поженятся. Слушая ее трескотню я долго не могла задать вопрос, который меня мучил. В один день я набралась храбрости:

  - Оливия: а вы маму похоронили?

  Она опустила глаза:

  - Да. Мы не знали прейдешь ли ты в себя. Доктор сказал, что они делают все возможное, но почему-то ты не приходишь в сознание, видимо потрясение было слишком сильным и у организма включился защитный механизм, который на время отключил сознание. Поэтому мы не стали ждать, тем более, что волнение тебе было категорически запрещено, - она помолчала. - Она похоронена возле папы: Прости, мне жаль!

  - Нет! Ты все сделала правильно! Как я выйду из больницы, я обязательно их навещу.

  Оливия кивнула. Затянувшаяся пауза была для нее тяжела:

  - Ой, но мне нужно бежать! Я должна выбрать торшер для спальни, к тому же дизайнер сегодня привезет материал на шторы. А ты же знаешь этих дизайнеров, они считают, что самые важные и поэтому опоздать нельзя!

  - Конечно, милая! Беги! Передай привет, Пабло!

  Она чмокнула меня в щечку и взмахнув гривой рыжих волос умчалась, оставив в комнате стойкий аромат своих духов с запахом ириса.

  Вечерами ко мне заходил Штольц. Мы с ним очень подружились и даже устраивали литературные диспуты. Временами он приносил книги со стихами старинных английских поэтов и читал мне их.

  Как-то он случайно он проговорился, что Чаки собирается подавать на его больницу в суд. На следующий день, я провела разъяснительную работу с Чаки и он пообещал мне, что у больницы проблем не будет. Я осталась довольна, о чем этим же вечером сообщала Штольцу. Он долго благодарил меня, а после сказал, что откроет на мое имя счет и переведет туда сумму за моральную компенсацию. На что я ответила ему, что от такого предложения откажется только дура.

  Штольц смеялся сверкая своими серыми глазами. Иногда мне казалось, что я видела в его взгляде что-то большее чем просто опеку врача над пациентом, но я была не уверена в этом. Он был уважителен и даже не допускал намека на какие-то похожие мысли, наоборот рассказывал о девушке с которой начал встречаться. После этого я расслабилась и уже была с ним абсолютно свободной. Но временами, когда я не смотрела на него, я чувствовала на себе его пристальный взгляд, хотя это мог быть и взгляд врача, который с удивлением смотрит на шалящего пациента, который буквально неделю назад лежал трупом.

  Еще вечерами мы с ним играли в шахматы. Вначале он обыгрывал меня и снисходительно заявлял, что он один из лучших игроков и поэтому проигрывать ему не стыдно. Но я была упорной и мне очень хотелось его обыграть и утереть этому индюку нос, к тому же тренировка сделала свое дело. Я начала вспоминать, как отец учил меня игре. Он долго и нудно вдалбливал мне комбинации и хитрости. И как оказалось на практике, они где-то отложились, потому как через некоторое время, я начала в пух и прах разбивать Штольца. Он сопел, удивлялся, а потом смеясь говорил, что я видно мухлюю. На что я с показным бешенством запускала в него ладьей. Он смеясь уворачивался, говоря:

  - А не могла бы ты кидать не только мои фигуры?

  После этого мы начинали хохотать и он бежал в свой кабинет за нардами. Я шутила, что к концу выписки стану прожженным шулером.

  Время шло и я уже могла ходить без посторонней помощи. Меня продолжали кормить кашами и овощами. Чаки наотрез отказывался приносить мне 'вредную для моего слабого организма пищу'. Поэтому когда позвонила Роза и сказала, что они с Рамиросом придут навестить меня. Я буквально взмолилась покормить меня чем-нибудь вредным.

  Увидев меня, Роза раскудахталась:

  - Девочка! Они же заморят тебя голодом! - говоря это она раскладывала передо мной пиццу, сосиски и картофель фри.

  Я накинулась на еду, жадно жуя. Роза продолжала охать ощупывая мое 'тщедушное тельце', в то время как Рамирос опускал сальные шуточки насчет моего цыплячьего вида.

  Жуя с полным ртом, я погрозила ему кулаком с гамбургером:

  - Вот выйду на работу, отъемся, тогда узнаешь!

  В это время, дверь моей палаты открылась и на пороге с отвисшей челюстью застыл Штольц. Минут пять он стоял как деревянный истукан. Я же в это время сообразив, что застолью похоже конец. Быстро засовывала в себя огромный гамбургер. Когда Штольц подошел ко мне и посмотрел на меня тяжелым взглядом, у меня изо рта торчала только веточка укропа, которую я быстро втянула в себя.

  Похоже он не находил слов. Несколько раз, он порывался что-то сказать, подняв вверх указательный палец и издавая нечленораздельные звуки. Наконец, он взял себя в руки:

  - Что здесь происходит? Мария, вы же знаете что вам нельзя такую пищу! - в первый раз после нашего с ним дружеского сближения, он назвал меня на вы, отчего я почувствовала себя кругом виноватой.

  - Простите! - пролепетала я. - Мне очень хотелось есть!

  Он пристально на меня смотрел, как будто хотел взглядом прожечь дырку.

  - Вы бы попросили еще порцию каши! Мы в нашей клинике на пациентах не экономим!

  Вперед вышла Роза. Она встала поставив руки в бока:

  - Каши!? - она это пронесла так, словно это слово значило что-то ужасное типа 'чума' или 'дезертирство'. - Доктор, вы в своем уме? Она же скоро на нет сойдет!

  Роза ткнула в мою сторону пальцем. Три пары глаз уставились на меня. Мне было не ловко и я не знала как выйти из этой ситуации. Поэтому схватилась за голову изображая мигрень. Они все перепугались и засуетились. Роза с Рамиросом собрали вещи, уже на выходе желая мне скорейшего выздоровления. Штольц же сел рядом, проверяя мой пульс.

  Роза остановилась на пороге, отчего ее массивная фигура в ярком платье почти заполнила проем:

  - В следующий раз, я принесу тебе пироги, родная! - и победно взглянув на Штольца вышла.