– Дело в том, что мама пока не знает, но…

И я поведала ему о своем новом месте во «Фридом Мьючуал». Отец слушал, не перебивая, хотя я слышала, как он снова бросает лед в стакан после моего рассказа о стартовой зарплате в сто тысяч долларов и о вступительной премии. Я нервничала, потому что… ладно, признаюсь, я всегда нервничала, разговаривая со своим отцом. Когда я закончила, он снова долго молчал. Потом:

– Не соглашайся на эту работу.

– Я уже согласилась.

– Перезвони в Висконсин, скажи, что передумала и хочешь поступить к ним.

– Но я уже сообщила им, что отказываюсь.

– Звони им завтра прямо с самого утра, скажи, что у тебя было помрачение, что ты хочешь у них преподавать.

– Но в том-то все и дело, что я в самом деле не хочу преподавать.

– Если ты наймешься в этот «Фридом Мьючуал», тебя оттуда вышибут через полгода. Я же знаю, как работают эти гребаные хедж-фонды. Как только там просекут, что ты пустышка и не способна с этим справиться…

– Что заставляет тебя думать, что мне с этим не справиться? – Я внезапно почувствовала раздражение.

– Ты издеваешься, что ли? Я тридцать лет делал карьеру в своей отрасли! У меня глаз наметан, и ты полагаешь, я не различу, кто способен на игру, а кто не выстоит и до конца второго раунда?

– Мой босс считает иначе.

– Твой босс, по-видимому, сукин сын с садистскими наклонностями, который решил потешиться с гарвардской шлюшкой и спустить с нее три шкуры…

Я отключила телефон. Потом вышла на кухню, чувствуя, что мне просто необходимо выпить. Но, взяв в руку бокал, я тут же с размаху запустила им в раковину, проклиная себя за то, что позвонила отцу. Ведь я знала наперед, что услышу от него именно то, что услышала.

Телефон зазвонил снова. Я не отвечала. Он продолжал звонить. Я переключила его на автоответчик. Потом достала другой бокал, решив, что сейчас мне поможет только водка. Я плеснула себе на два пальца «Смирновской». Телефон снова ожил. Вопреки голосу разума я ответила.

– Слушай, ты права, что ненавидишь меня, – раздался голос отца.

Я молчала.

– А уж когда я напиваюсь…

Он не закончил фразу, и снова повисло долгое молчание.

– Я позвонил извиниться. Не держи меня зла, о’кей? – сказал он.

Я ничего не говорила.

– Пожалуйста, скажи, что ты меня прощаешь.

Пауза. Потом я спросила:

– Зачем тебе это?

Мой голос звучал спокойно, но холодно. На том конце линии снова зазвякали льдинки.

– Затем что… Я сижу на мели, вот почему.

– Я думала, ты там работаешь консультантом.

– Работал… но это закончилось.

– Когда?

– Четыре года назад.

– Четыре года?

– Я же сказал.

– А с тех пор…

– Ничего.

– Как же ты жил все это время?

– Небольшое социальное пособие с родины – и Консуэла. Но она ведь просто парикмахерша…

– Стало быть, большой дом с бассейном и дворецким, и прислуга, и три жеребца, о которых ты все рассказывал мне, обещая, что в один прекрасный день я приеду покататься…

– Все это кончилось много лет назад.

И он ни разу не проболтался, всегда находя предлоги отложить мой приезд в гости, вечно рассказывая сказки о своей чилийской гасиенде, но не давая нам ее адреса, так что я всегда писала ему до востребования в Сантьяго.

– Значит, теперь, когда Консуэла от тебя ушла…

– Живу на шестьсот долларов в месяц – пособие от американского правительства.

– А где ты сейчас живешь?

– Там же, где жил последние три года.

– Это дом или квартира?

– Ну, что-то типа квартиры…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Малогабаритная однокомнатная квартирка, студия. Не больше двухсот квадратных футов[32].

– Господи, папа…

– Ничего, скоро все изменится. У меня на мази надежный вариант, беспроигрышный. Здесь работает один молодой американец – Крейтон Кроули, – он занимается Интернетом, разрабатывает все эти dot.com для Латинской Америки. Он готов нанять меня в качестве бизнес-консультанта.

– И он готов тебе платить?

– Не совсем. Он обещал мне долевое участие в своей компании. Говорит, после первого публичного размещения акций мы мигом вернем все, что я вложил в нее за последние двенадцать месяцев, и даже получим втрое больше.

– Все, что ты вложил? Ты дал этому типу денег?

– Нет еще, потому что у меня их нет. Но он дает понять, что было бы хорошо, если бы я инвестировал в компанию какие-то средства.

– Сколько?

– Он просит пятьдесят кусков.

– Пятьдесят тысяч долларов? Господи, папа, ты что?

– Слушай, но если он обещает их утроить…

– И ты ему действительно веришь?

– Он толковый парень. Виргинский юридический колледж, несколько лет в крупной фирме в Вашингтоне.

– Где он явно не преуспел, иначе зачем бы ему тащиться в Южную Америку с каким-то сомнительным проектом?

– Да что ты понимаешь в бизнесе?

– Достаточно, чтобы отличить жулика.

– В отличие от тебя, я в бизнесе уже тридцать пять лет. В отличие от тебя, я профессионал, и у меня в мозгу встроенный детектор на всякое дерьмо. Уж кто-кто, а я первым почую, если кто-то попробует меня кинуть, и способен понять, когда кто-то честным путем пытается занять пустующую нишу на рынке.

Произнося эту тираду, отец все больше взвинчивал себя, я так и видела его покрасневшее от гнева лицо.

– Ну вот, опять я, – спохватился он.

– Да, – спокойно ответила я. – Вот, опять ты.

– Мне действительно срочно нужны десять штук, Джейн.

– Чтобы «вложить» в эту «перспективную компанию»?

– Чтобы расплатиться с кое-какими долгами.

– Ты задолжал этому мошеннику Кроули?

– Прекрати строить из себя большого босса, Джейн.

– Кому ты должен, папа?

– Одному типу.

– Что за тип?

– Тип, у которого я брал в долг.

– Друг?

– Если бы. Просто тип, который дает деньги в долг.

– Господи, только не говори, что ты одолжил деньги у бандитов и тебя поставили на счетчик!

– Я был в отчаянном положении. Мне буквально нечем было заплатить за жилье. А так на шесть тысяч я продержался почти два года…

– Ты жил на сто пятьдесят долларов в месяц?

– Подымай выше, на три сотни. Пособие, которое я получаю, – это шестьсот долларов, но из них четыреста пятьдесят нужно было отдавать еще одному типу, который мне помог…

– Так ты на крючке сразу у двух ростовщиков?

– Нет, с первым я уже почти расплатился.

– Господи боже, папа.

– Ну, давай скажи мне, что я – дерьмо. Ты же много лет об этом мечтала, ждала этого момента. И теперь, когда ты вся из себя важная шишка, менеджер хедж-фонда…

Какая уж там важная, папа, я же просто никчемная пустышка, и ты никогда не уставал напоминать мне об этом. Я та самая девчонка, которая работала каждое чертово лето и хваталась за любую чертову подработку, чтобы хоть как-то продержаться в колледже и аспирантуре, а ты в это время швырял на ветер деньги, которые зарабатывал там, в южных странах. Но в моменты отрезвления ты все это вспоминаешь и ненавидишь меня, ведь я заставляю тебя испытывать вину за то, что ты слабак, не способный взять на себя ответственность.

А может быть, подобно многим, очень многим людям, ты ухитряешься смотреть на правду сквозь кривое зеркало, и тебе кажется, будто в твоих дурных поступках виноваты другие люди. В конце концов, зачем отвечать за свои действия, если можно свалить все на окружающих?

– Десять тысяч помогут исправить ситуацию?

– Да-а, тот тип наверняка от меня отстанет.

– Так он тебе угрожает?

– Ну, а ты сама-то как думаешь?

Я думаю, что тебе скверно и страшно.

– Ну, откупишься ты от ростовщика, а что дальше?

– Если бы я сумел добыть пятьдесят штук, Кроули взял бы меня в дело.

Ага, и потом скрылся бы с твоими деньгами.

– Послушай. Завтра я переведу тебе десять тысяч.