– На факультете есть горстка отпетых подонков, – рассказывала Кристи, – которые давно уже точили зуб на беднягу. Они ненавидят его еще с семидесятых, они тогда начинали все вместе, но Дэвид Генри был слишком талантливым, слишком выделялся на фоне их беспросветной серости. И еще они ненавидели его за популярность, ведь все студенты рвутся попасть именно к нему. Так что сейчас, поверь, они злорадствуют и потирают руки, наблюдая, как он пытается спасти свою профессиональную репутацию.

– Я почти уверена, что он уехал в свой загородный дом в Мэне.

– Если это так, он там в полном одиночестве.

– Откуда ты знаешь? – Я не смогла скрыть удивления.

– А я поболтала с миссис Кэткарт, и она мне донесла, что, когда все это дерьмо приключилось, Генри жутко поскандалил с женой – обвинил ее в том, что это она уговорила его написать дрянную книжку, кричал, что она всегда старалась вставлять ему палки в колеса.

О господи!

– А Кэткарт откуда все это взяла?

– Мадам Генри ей нажаловалась. Похоже, полоумная Полли любит поболтать по телефону со старой ведьмой, посудачить о своем неслухе муже. А Кэткарт ее подзуживает, выспрашивает, потому что информация – это власть, правильно?

– Ну, а зачем тогда ведьма предложила мне позвонить жене Дэвида и спросить, куда он делся?

– Потому что она обожает ставить людей в тупик, вот почему. И еще потому, что – как и все прочие на кафедре – она подозревает, что у тебя и профессора Генри был довольно долгий романчик.

Эта новость заставила меня вздрогнуть. О нас знали. Все знали.

– Какая дикая чушь, – выговорила я.

– Я предполагала, что именно так ты и ответишь, – отозвалась Кристи. – Вот почему, хоть ты мне и очень нравишься, я не могу в полной мере назвать тебя другом. И это не пустая болтовня. Но ты знаешь…

– Я знаю, что люди распространяют массу гнусных инсинуаций, но это просто неправда.

– А я знаю, что ухожу, – Кристи бросила на столик несколько монет, – потому что не собираюсь сидеть здесь и слушать твое вранье.

– Я не вру, – невнятно пробормотала я, растягивая слова. Выпитое придавало мне храбрости, побуждая отстаивать свою правоту.

– Кончен разговор, – бросила Кристи. – Но сделай одолжение, позаботься о своем мужике. Утром, как проснешься, бери машину и поезжай к нему в Мэн. Ты ему сейчас нужна.

Я не помню, как говорила таксисту свой адрес, расплачивалась, как поднималась по лестнице в квартиру, не помню, как разделась и упала на кровать. Помню только, как наутро проснулась в восемь часов, проклиная себя за то, что так перебрала. Мне не хотелось даже задумываться о вчерашних словах Кристи, и не только относительно моей скрытности и нечестности по отношению к ней (это верно, кругом виновата), но и об ужаснувшем меня факте, что на кафедре, оказывается, догадывались о наших с Дэвидом внеслужебных отношениях и с удовольствием перемывали нам кости.

Я выскочила из-под ледяного душа. Оделась. Соорудила себе кружку кофе и, позвонив в «Эйвис»[17], договорилась о том, что через полчаса заберу приготовленную машину в их представительстве в Кембридже. Приняла две таблетки алка-зельтцера, запив их еще двумя кружками обжигающего кофе. Я уже бросала в дорожную сумку вещи, когда зажужжал домофон.

Дэвид!

Я опрометью понеслась вниз, распахнула дверь, но там стояла Кристи. По одному ее взгляду – смесь тревоги и страха – я сразу поняла, что случилось что-то ужасное.

– Может, пойдем к тебе? – спросила она.

Мы поднялись по ступеням и вошли в квартиру. Я первым делом выключила кофеварку, потом повернулась к входной двери. Кристи стояла там, вцепившись пятерней в дверную ручку, будто хотела ее отломать.

Вот когда я поняла. С того момента, как ее испуганная физиономия появилась в дверном проеме… Я поняла.

– Дэвид? – прохрипела я шепотом.

Она медленно кивнула. А потом:

– Его сбила машина, насмерть, вчера.

Потребовалось некоторое время, чтобы вникнуть в смысл сказанного. Я обнаружила, что стою, ухватившись за край плиты. Мир вдруг стал очень тихим, очень маленьким. Кристи продолжала говорить, но я не обращала на нее внимания.

– Он катался на велосипеде вдоль пляжа, там у себя, в Мэне. Во второй половине дня. Слепящее солнце и тени. Он ехал по проселочной дороге, выехал грузовик, ну и… – Она сделала паузу. Потом: – Они там думают, это был несчастный случай.

Сейчас я вдруг снова стала слышать ее очень отчетливо.

– Что ты сейчас сказала?

– Водитель грузовика…

Она замолчала.

– Говори, – прошептала я.

– По словам миссис Кэткарт, грузовик ехал по противоположной от Дэвида стороне улицы. Водитель видел, что навстречу едет велосипедист. Но потом Дэвид вдруг вильнул прямо ему под колеса. И…

Я выпустила плиту. Присела на подвернувшийся кухонный стул. Прижала ладони к глазам и изо всех сил надавила. Но сознание не отключалось.

Подошла Кристи, обхватила меня руками. Но я не хотела, чтобы меня утешали. Я не хотела, чтобы кто-то разделял со мной утрату. В первые же шоковые мгновения, когда я только узнала обо всем, в голове зазвучал тихий голос, велевший быть осторожнее и следить за собой. Впадешь в истерику, и они тут же обо всем догадаются.

Я передернула плечами, сбрасывая руки Кристи. Я сказала:

– Думаю, мне нужно побыть одной.

– Вот это тебе нужно в последнюю очередь, – возразила она.

Я встала, намереваясь пойти в спальню:

– Спасибо тебе, что пришла и сказала мне.

– Джейн, тебе не нужно притворяться и изображать…

– Изображать? Что? Мне нечего изображать.

– Трах-тарарах, да ведь твой любовник только что погиб.

– Давай поговорим завтра.

– Нет, если ты даже сейчас не можешь…

Я прикрыла за собой дверь спальни. Села на кровать. Я почти ждала, что Кристи ворвется следом, начнет упрекать меня за все мои провинности, и особенно за то, что я даже не могу поговорить с ней в самую тяжелую минуту моей жизни.

Но шумной драматичной сцены не последовало. Вместо этого я услышала, как отворилась входная дверь, потом закрылась – и в квартире воцарилась тишина.

То, что последовало, удивило меня саму. Я как будто начала действовать на автопилоте. Я резко встала. Схватила дорожную сумку и пошвыряла в нее что-то из одежды. Вызвала такси. Доехала до «Эйвис» и взяла заказанную машину. И выехала из Кембриджа, направляясь на север по магистрали номер 1, потом по федеральной автостраде 95 в Мэн.

Зачем я это делаю? Я понятия не имела. Все, что я знала, – мне нужно увидеть место, где он погиб.

В город Бат я приехала около часу дня. Я остановилась на заправке и расспросила, как добраться до Попхэм Бич. Дорога на восток, к океану, проходила по открытой местности, типичной для Новой Англии: зеленые холмистые поля, обшитые белыми досками дома, старые красные сараи, пахнущие солью фьорды. Я замечала каждую мелочь, каждую деталь этой дороги, по которой он ехал в день своей смерти. От Бата до Попхэма я доехала минут за тридцать. Автомобильная стоянка была пуста. Я была единственной, кто прикатил на пляж в этот тоскливый майский день, с небом цвета грязной известки. По тропинке, вьющейся между дюн, я спустилась к воде. Все, что Дэвид рассказывал мне о Попхэме – а он частенько о нем говорил, – оказалось фотографически точным.

– На три мили непрерывный песчаный пляж, нетронутый, часто безлюдный, с лучшим видом на океан во всей Новой Англии. Когда бы я ни оказался в Мэне – ив разладе со всем миром, – я отправляюсь гулять по пляжу Попхэма и гляжу на бескрайние просторы Атлантики… и неизменно появляется чувство, что не все еще кончено, выход найдется, что есть какие-то возможности, выходящие за рамки быстротечной жизни.

Я стояла на песчаном берегу и таращилась на Атлантику, слушая голос Дэвида, который мне все это рассказывал. И невольно рассуждала: видимо, два дня назад ситуация казалась ему настолько непереносимой, неисправимой, что просторы Попхэма не утешили его, а привели к самому краю. И не потому только, что они слишком прекрасны, нет, они отчего-то не оказали на него обычного магического целительного воздействия. Допустим, их суровое, эпическое величие не утешило его, а, напротив, обострило ощущение обреченности. Допустим, он настолько пал духом, получая удар за ударом со всех сторон, что давящее великолепие этих вод оказалось слишком трудно выдержать. Допустим, он прикрыл глаза, не вслушиваясь в ритмичный рокот волн, не вглядываясь в блестящую поверхность океана, и подумал: Если уж я не могу смотреть даже на это…