Бой закончен, победители весело переговариваются друг с дружкой. Окровавленного отца подводят под руки к лошади. В седле – Душегубец, только моложе и злее, чем тот, с которым Ольгерд расстался несколько дней назад. Смотрит, ухмыляется. Бросает коротко:

– Удавить.

Дальше прикушенная губа, вкус крови, тело отца, извивающееся в приметанной к воротам петле. Мать, бросившаяся на обидчиков с охотничьим ножом. Выстрел и расплывающееся на сарафане пятно…

Покидая разоренный, горящий двор, главарь оглядывается и смотрит прямо туда, где прячется Ольгерд. До смерти испуганный мальчик вжимается в лебеду, но не может сдержаться и поднимает глаза, перехватывая точно такой же взгляд, каким смотрит на него сейчас волк.

Волк отворачивается, недовольно рычит. Он удивлен и растерян. Потому что во взгляде у Ольгерда нет больше готовности умереть. Ольгерд знает, что должен выжить любой ценой. Для того чтобы найти погубителя и отплатить ему кровь за кровь, смерть за смерть.

Ольгерд глубоко дышит, чтобы набраться сил, и движется прямо на волка. Тот ворчит, еще не решив, уступать ли дорогу. Но здоровая нога цепляется за спрятавшийся в траве корень. Пытаясь удержаться на ногах, Ольгерд переступает. В ногу снова стреляет, теперь уже острой и нестерпимой болью. Он опускается на здоровое колено, одновременно с этим читая в глазах у волка принятое решение. Ощущая лицом движение воздуха от распластавшегося в прыжке зверя, Ольгерд, почти не надеясь на спасение, выставил перед собой сжатую в руке острогу.

Волк, налетев плечом на заточенный конец, взвизгнул и отскочил. Сверкнул желтыми глазами, поднял верхнюю губу, показал клыки, припал на передние лапы и снова мягко, по-кошачьи прыгнул, метя прямо в горло.

В ноздри резко ударило мокрой псиной. Ольгерд, оттолкнувшись, сдвинулся в сторону, но от удара уйти не смог. Острые зубы впились в предплечье. Волк рванул клок мяса, отпрыгнул. Боль была такая, что мир съежился до одних лишь желтых, осатаневших от крови звериных глаз.

Волк, прихрамывая, шаг за шагом, подбирался к нему полукругом, готовясь к третьему прыжку, который теперь уж точно обещал стать последним. Ольгерд лежал, намертво сжав в руке последнюю свою надежду – найденный на поляне нож.

Потом случилось чудо. Зверь, напрягшийся уже для броска, прислушался вдруг к чему-то, рассерженно заворчал, развернулся и, не оглядываясь, шустро запетлял меж деревьев. Едва серый хвост растворился в чаще, до Ольгерда донеслись неразборчивые голоса. Он смог, теряя сознание, разглядеть приближающиеся фигуры, но разобрать кто это – друзья или враги, уже не сумел.

Над ним склонились, потом его, кажется, куда-то несли, но отличить, где явь, где болезненный морок он уже не сумел. Деревья выстроились в две стены, кроны их соединились аркой, и теперь перед ним тянулся длинный шепчущий тоннель, в дальнем конце которого, пробиваясь лучами сквозь ветки, бил яркий свет.

Прошел, может, миг, а может, вечность, в которые он ощущал себя в опасной близости от смертельной черты. Очнувшись на короткое время, увидел, что над ним склонился прекрасный ангел. «Стало быть, все-таки в рай», – разрешил он для себя давно назревший вопрос. И погрузился в черноту.

Ольгерд очнулся от споривших голосов и понял, что жив. Голоса эти навряд ли принадлежали обитателям небесных сфер, и уж не ангелам – точно. Один – надменно-грубый, обращавшийся к собеседнику свысока, другой – тонкий, требовательный, пытающийся что-то доказать, но, скорее всего, безуспешно:

– Рана с антоновым огнем[17] лечению не подлежит. И ежели она расположена на конечности, то конечность сию полагается скорейшим делом отъять! – вещал надменный.

– Но ведь отъятие ноги, то бишь ампутасион, в данном случае приведет к летальному исходу! – возражал тонкий. – На плече пациента рваная рана, он потерял много крови. Пациент изрядно ослаб и не выдержит операции.

Надменный фыркнул от возмущения:

– И что же наш знахарь предлагает в данном случае предпринять?

– Здесь помогут геруды, пан лекарь. Геруды, травяные притирки и укрепляющее питье!

В разговоре возникла пауза. Ольгерд было решил, что надменный, названный лекарем, обдумывает предложение тонкоголосого знахаря, однако ошибся. Лекарь просто набирал побольше воздуха в грудь:

– Если бы ты, шарлатан-недоучка, не ходил в любимцах у нашего сотника, то лежать бы тебе уж давно на лавке под батогами за этот спор! Так что иди отсюда подобру-поздорову. Сейчас вот мой слуга принесет инструмент, слуги сотника разобьют во дворе палатку, чтобы горницу кровью не пачкать, кликнем мужиков покрепче, чтоб раненого держали, зальем ему в рот горилки полштофа и приступим, во имя Христа…

Ольгерд, наконец, осознал, что речь идет не о ком-то, а именно о нем. Перспектива остаться безногим калекой вызвала немедленный прилив сил, и он тут же раскрыл глаза.

Как выяснилось, надменный голос принадлежал носатому господину в шляпе с высокой тульей и запыленном с дороги цивильном платье. Обладателем тонкого голоса был невысокий круглолицый человечек на вид лет за тридцать, с широким приплюснутым носом и пухлыми губами. Человечек был облачен в подобие монашеской рясы, поверх которой была накинута перетянутая поясом свитка[18].

– Где я? – прошептал Ольгерд. От слабости у него мутнело в глазах.

Тонкоголосый знахарь-шарлатан отреагировал на вопрос с неожиданной шустростью. Он округлил глаза и, не дав опомниться собеседнику, метнувшись к дверям, закричал с порога как резаный:

– Пан сотник, пани Ольга! Очнулся ваш найденыш!

Не успел возмущенный обладатель щегольской шляпы обернуться и раскрыть рот, как со двора в горницу зашли двое. Первым, наклонившись, чтоб не зацепить притолоку, через порог шагнул хмурый пожилой казак, чью могучую фигуру не скрывали даже свободные дорогие одежды. Вслед за ним впорхнула совсем молодая девушка с золотистой косой, спускающейся на грудь из-под наспех повязанного платка.

Хмурый казак угрюмо глянул сперва на лекаря, потом, чуть смягчившись, перевел взгляд на знахаря. Оба целителя, словно по команде, раздвинулись по сторонам.

– Кто таков? – подойдя к лавке, спросил казак.

– Наемный десятник соколинской хоругви Смоленского воеводства, – пересохшими губами ответил Ольгерд. Чуть помолчал и добавил: – Бывший.

– От Смоленска до места, где тебя подобрали верст пятьсот. Каким же ветром тебя на Черкасчину занесло?

– После сдачи Смоленска я не стал царю присягать, ушел со службы, ехал лесами в Киев. Попал в плен к разбойникам. Те, как узнали, что выкуп платить мне нечем, бросили в лесу…

– Ясно, – кивнул казак. – А как ты вот это мне объяснишь…

– Пан Тарас! – решительно вмешался знахарь. – Раненый в тяжелом состоянии. Ему не допрос сейчас чинить нужно, а немедля определить порядок лечения…

– Так определяйте! – громыхнул казак, названный паном Тарасом. – Вас тут аж двое лекарей, вам и карты в руки…

В разговор вступил, наконец, обладатель шляпы. Лицо у него оказалось одутловатым, нос крючком, глазки поросячьи. Ольгерд загодя решил, что бы ни предлагал этот живодер – не соглашаться с ним нипочем.

– Как я уже говорил вашему протеже, – поджав губы, произнес лекарь, – рана с гангреной смертельно опасна. Чтобы сохранить пациенту жизнь, требуется срочный ампутасьон, проще говоря, отъятие раненой конечности. Но мещанин Сарабун, зовущийся лекарем, но при этом никакого ученого звания не имеющий, утверждает, что сможет вылечить сего человека при помощи геруд, то есть пиявиц, притираний да зелий непонятного происхождения…

– Этот самый Сарабун под Берестечком, где татары переметнулись к ляхам да разбили нас начисто, меня, израненного, на себе с поля вынес и выходил безо всяких ножей! – ответил казак. – Так что ему я верю поболе, чем вам, армейским коновалам, будь у вас лекарскими патентами все стены увешаны. – Лекарь вскинулся в непритворном возмущении, на что казак, сбавив тон, примирительно добавил: – Однако и ты, пан Стрембицкий, взят на кошт ко мне в сотню не за красивые бумаги, а за то, что славишься твердой рукой да острым глазом. Многим казакам жизнь сумел сохранить. Получается, и один прав, и другой. Так что не знаю, что уж тут и решить…