Наконец представление закончилось, актёры поклонились почтенной публике. Граф и графиня наградили труппу милостивыми улыбками за их старания.
Ангерран, буквально пожирая глазами, Колету, предложил Жоссу задержаться в Бельфоре, пообещав труппе своё покровительство и защиту от барона де Эпиналя. Затем он величественно удалился в сопровождении графини. Сибилла была несказанно рада, ибо ей хотелось сполна насладиться талантами юного красавца.
Однако, не в се в замке возрадовались появлению актёрской труппе и тому, что граф явно благоволил к странствующим актёрам. Анри – придворный поэт и музыкант – любимец графини, испытал явственный укол зависти и ревности. На протяжении всего представления он наблюдал, как графиня внимает пению заезжего голиарда. Увы, Анри, не обладал не столь прекрасным голосом и манерой исполнения, и не столь изысканными манерами, кои Ригор успел освоить за время пребывания подле графини де Мюлуз, пусть и непродолжительное.
Анри, как выходец из самых низов общества (его мать была простой служанкой, а отец одним из многочисленных безродных егерей семейства де Бельфор), не желал терять позиций, завоёванных при графском дворе великим трудом, а порой унижением и хитростью.
Придворный поэт прекрасно понимал: чем дольше продлиться пребывание Ригора в замке, тем больше графиня попадёт под его обаяние, и тем быстрее потеряет к нему всякий интерес. Анри трезво рассудил, что не сможет тягаться с заезжим выскочкой, ибо ему не дано Всевышним столь утончённое чувство стихотворного слога и столь искусное владение лютней, всё более входившей в моду в Бургундии и Франции.
Поэтому Анри, решив не терять времени даром, направился к Констанции, одной из камеристок графини, пылавшей к нему неразделённой страстью.
Придворный поэт прекрасно знал о её чувствах, они проявлялись порой слишком явно, что не ускользнуло от внимания госпожи Сибиллы и обитателей замка. Графиня благоволила к Анри, ей нравились его бесхитростные баллады, посвящённые обыденным темам. Но разве можно сравнить их с кансонами Ригора, столь изящно воспевающих куртуазную любовь!
По дороге у Анри созрел план, согласно коему он намеревался действовать. Он решительно вошёл в покои камеристок. Девушки готовились ко сну, и уже успели снять высокие головные уборы и распустить волосы.
Констанция с задумчивым видом сидела подле своей кровати на простом табурете и расчёсывала гребнем волосы. При виде Анри она встрепенулась. Девушки многозначительно переглянулись… Две совсем молоденькие камеристки начали шептаться и игриво поглядывать на визитёра. Но тот был невозмутим.
– Констанция… – произнёс он. – Мне надо с тобой поговорить…
Девушка поначалу растерялась, застыв с гребнем в руке. Камеристки снова зашептались: наконец-то Анри спустился с небес на землю! Чем ему не угодила Констанция? Она вообще для него слишком хороша – благородного происхождения, хоть и сирота из разорившегося семейства. Графиня дала бы за ней скромное приданное…
– Констанция… – снова повторил Анри. Девушка очнулась, встала с табурета и направилась к Анри. Тот же подхватил её и увлёк из комнаты.
Анри, держа Констанцию под руку, стремительно шёл по длинному замковому коридору, покуда не достиг своей комнаты, а точнее сказать, каморки. Ибо остановка его «покоев» была предельно скромной: тюфяк, набитый свежим сеном, небольшой стол, табурет и сундук, в котором хранился нехитрый гардероб поэта и скромное наследство, полученное от отца-егеря.
Анри тяжело дышал, потому как волновался. Констанция понимала, что он решился, наконец, с ней объясниться. Неужели Анри признается ей в ответных чувствах?
Молодой мужчина без лишних слов заключил камеристку в объятия и страстно поцеловал. Девушка разомлела в его руках и была готова на всё… даже провести ночь в этой каморке, познав восторг любви на простом тюфяке.
* * *
Прошла неделя с тех пор, как актёрские повозки достигли Бельфора.
Колетта щеголяла в новом платье, подаренном графом, прислуга же старалась быть по отношению в ней предупредительной. Жосс наслаждался здешней кухней, поглощая огромное количество блюд кряду. Леон и Мария неожиданно для всех сблизились (у Мадлен и Колеты появились подозрения, что они стали любовниками) и наслаждались обществом друг друга, постоянно находя темы для разговоров, прогуливаясь вокруг замка или по галереям, расположенным на крепостной стене, любуясь живописными окрестными пейзажами.
Жан и Клод, оставшись без женщин (Колета постоянно находилась в обществе графа, а Мадлен то и дело бегала к стражнику, воспылав к нему дикой страстью) времени даром не теряли, отхватив себе молоденьких служанок, и при малейшей возможности утопали в их объятиях.
Ригор беспрестанно сочинял стихи, посвящая их прекрасной Сибилле. Та же внимала им с сердечным трепетом, опасаясь, что в один прекрасный момент не выдержит и сама броситься в объятия голиарда.
Словом, жизнь налаживалась. О чём ещё мечтать странствующему актёру?..
Но, увы, сия идиллия продлилась недолго.
В один прекрасный день графиня, совершая свой утренний туалет, пожелала надеть своё любимое серебряное ожерелье из сапфирина[55]. Констанция, а именно она в этот день облачала госпожу, направилась к резному столику, на котором стоял ларец с драгоценностями. Она открыла его, но к своему вящему удивлению, не увидела ожерелья (оно обычно лежало поверх других украшений).
– Но, ваше сиятельство, его здесь нет… – растерянно пролепетала камеристка.
– Как нет? – удивилась Сибилла, рассматривая себя в зеркало из амальгамы. – Смотри внимательнее… Куда оно могло подеваться… – сказала она, любуясь своим новым головным убором.
– Не знаю, моя госпожа… – растерянно произнесла Констанция.
Камеристки, помогавшие ей облачать графиню, многозначительно переглянулись, предчувствуя беду…
Сибилла поднялась со стула с высокой резной спинкой, ещё раз посмотрелась в зеркало, которое держал юный паж, и направилась к шкатулке с фамильными драгоценностями, предвкушая, как устроит нагоняй нерадивой Констанции.
Камеристка, как не старалась, не могла совладать с собой и скрыть охватившее её волнение. Она глазами указала графине на ларец.
– Ваше сиятельство, я не слепая… Ожерелья из сапфирина нет в ларце…
Сибилла уже была готова разъяриться и наброситься на камеристку, которая отчего-то раздражала её в последнее время всё больше. Но графиня слыла женщиной доброй и рассудительной и потому она сделала глубокий вдох, дабы подавить гнев и раздражение, заглянула в открытый ларец. Действительно, ожерелья в нём не было…
Сибилла растерялась и начала выкладывать украшения из ларца на стол. Вскоре он был пуст, но сапфириновое ожерелье так и не нашлось.
– Обыщите комнату! – приказала графиня камеристкам. – Куда оно могло подеваться?.. – недоумевала она, пытаясь вспомнить, когда надевала любимое украшение в последний раз? По всему получалось два дня назад. – Констанция я же помню, как ты положила ожерелье в ларец!
Девушка поклонилась.
– Да, ваше сиятельство…
Камеристки перестали шептаться, решив вступиться за свою товарку, ибо любая из них могла оказаться в столь щекотливой ситуации.
– Да, да, госпожа! Констанция положила ожерелье в ларец… Мы видели… Мы помним… – затараторили они наперебой.
Сибилла строго взглянула на своих камеристок.
– Я не обвиняю Констанцию в воровстве! Я просто хочу найти ожерелье! – произнесла она, теряя терпение.
– Мы найдём его… Мы найдём его… – снова затараторили камеристки.
– И не взболтните лишнего графу! – приказала Сибилла, надеясь всё же, что ожерелье найдётся. Ей не хотелось и думать, что среди её окружения есть вор … ли воровка.
Но, увы, все тщания камеристок были напрасными. Они искали везде, где только возможно, но ожерелья нигде не было. Графиня с ужасом осознала, что её обокрали в собственном же замке. Ей стало дурно…