Алёша подкрался к той двери, в которую вышел старшина, и заглянул в неё. Потом он попробовал, не закрыта ли дверь, ведущая в коридор, подмигнул мне и шёпотом сказал:

— Бежим отсюда, Анатолий Корзинкин, двенадцати лет.

— Как это «бежим»? — испугался я.

— Откроем дверь и убежим. Нас ведь никто не сторожит.

— Убежишь — так они будут нас самыми настоящими преступниками считать.

— А если останешься, думаешь, они тебя по головке гладить придут?

В словах Алёши была какая-то правда. Надо было, как учил меня папа, всё обдумать и взвесить, но Алёша стоял надо мною и толкал меня в плечо.

— Ну, — говорил он, — ну же! Думать некогда. Пошли.

— Искать будут.

— Пускай ищут. Таких ребят, как мы, в Москве целый миллион.

Я вовсе не считал, что таких, как я, в Москве целый миллион, но сейчас не время обсуждать это.

— Найдут, — сказал я. — Всю милицию на ноги поднимут, а найдут.

— Как же! С собаками по твоему следу пойдут. Нужен ты им!

Он посмотрел на часы.

— В общем, ты как хочешь, а я на поезд могу опоздать.

Алёша выглянул в коридор.

— Никого. Бежим.

Я покачал головой.

— Да бежим, тебе говорят!

Он схватил меня за рукав, видно всерьёз решив сделать из меня то, что в протоколе называется «сообщник».

— Вечно тебя на аркане надо тащить! Вставай! Он потащил меня к двери, а я упирался, во что бы то ни стало стараясь остаться честным человеком.

Наши рюкзаки лежали у самой двери. Я уцепился за лямку рюкзака. Но это был лёгкий предмет, и Алёша продолжал тащить меня вместе с рюкзаком.

— Пусти! — упирался я. — Оставь!

Я ни за что не хотел покидать эту комнату и поэтому решился на последнюю меру.

— Товарищ старшина! — заорал я, но Алёша закрыл мне рот рукой и вытолкнул за дверь.

В коридоре действительно никого не было. Распахнутая дверь на улицу была в каких-нибудь трёх шагах от нас. Я думал, что Алёша тут же припустится бежать, а он задумался на секунду и опять повернулся к двери в комнату, из которой только что выпихнул меня. Я сразу кинулся обратно.

— Я, значит, беги, — зашипел я, стараясь оттолкнуть его от двери, — а ты в честные люди попадёшь?

— Дурак! — отрывая меня от дверной ручки, говорил он. — Вот дурак! Второго такого я… и в жизни… не… не видал… Рюкзак… рюкзак, понимаешь, захвачу! Не могу же я в лагерь ехать без рюкзака.

Наконец он оторвал меня и приоткрыл дверь. Но о том, чтобы схватить рюкзак, нечего было и думать: в комнату уже входил старшина.

И опять мы побежали. Алёше было хорошо: он бежал налегке, а я с грузом за спиной.

Мы остановились у новой стройки, и здесь произошло самое удивительное из всех событий этого дня. Я расскажу об этом, хотя уверен, что вы уже и сами догадались обо всём.

Алёша поднял с земли кусок проволоки и загнул один конец.

— Давай вернёмся на минутку. Попробуем рюкзак через окно утащить.

— Твой рюкзак — твоя и забота, — сказал я и повернулся, чтобы уйти и никогда не встречать этого мальчишку, но вдруг вспомнил и спросил: — А почему ты старшине адрес неверный дал?

— Почему же неверный? Дом восемь, квартира тринадцать.

— Хитёр! А ты знаешь, кто в квартире этой живёт? Образцовый ученик. Маменькин сынок.

— Путаешь ты, чудак человек. Никакой не маменькин сынок, а я там живу. Я, Алёша Петухов.

Он улыбнулся мне и, сказав: «Счастливо отдохнуть», — повернулся и пошёл обратно в сторону милиции. А я, может, только через минуту спохватился, что стою с открытым ртом. Я никак не мог сообразить, как могло получиться, что достойный подражания человек, давно ставший для меня домашним пугалом, и мальчишка, из-за которого я чуть в преступники не попал, — одно и то же лицо…

На вокзал я приехал за двадцать минут до отхода поезда. Наши два вагона можно было заметить сразу: около них было празднично. Суетились провожатые, пестрели цветы, и сверкали трубы духового оркестра. Ко мне сразу подошла Валентина Степановна, наша старшая пионервожатая, и спросила, почему я один и почему я чуть не опоздал. Она смотрела на меня строго-престрого, только ей этим взглядом всё равно никого не удалось обмануть. Валентина Степановна была сестрой нашего Васи Спичкина, целый год грозилась выпороть его за двойку по математике, а вместо этого решала ему задачки по вечерам. Я собрался ответить что-нибудь правдоподобное, но тут, будто сорвавшись с цепи, загрохотал духовой оркестр. Все вздрогнули и старательно заулыбались. Валентина Степановна нагнулась ко мне, внимательно посмотрела на мои губы и, ткнув пальцем в мою рубашку, изобразила на лице знак вопроса. Но, видно решив отложить выяснение до той счастливой минуты, когда музыканты выдохнутся, она повернула меня лицом к вагонной площадке и подтолкнула в спину. Я понял, что своим костюмом порчу ей всё торжество, но не почувствовал никакой обиды. Ребята смеялись и что-то кричали мне вдогонку, братья Рыжковы гримасничали и извивались так, будто хотели вывернуться наизнанку, а я, не обращая на них внимания, прошёл а вагон, нашёл свободную верхнюю полку, забрался на неё и лёг, отвернувшись к стене.

Я думал, что все мои беды позади, и пытался сосредоточиться на чём-нибудь приятном. Но не тут-то было. Как только я закрыл глаза и захотел представить себе лагерную речку и лес, передо мной, заслоняя природу, появилось лицо Алёши Петухова. Тогда я начал думать про то, как хорошо, что мне удалось отвязаться от этого сумасшедшего мальчишки. Но тут кто-то тронул меня за плечо и Алёшиным голосом спросил:

— Тут рядом с тобою не занято ещё?

Я сперва подумал, что это у меня галлюцинация слуха, но, обернувшись, увидел его перед собой. Можете представить, какое выражение лица было у меня в эту минуту.

Алёша был удивлён ничуть не меньше моего, но его удивления хватило не больше чем на секунду.

— Хорошо, что мы в один лагерь едем с тобой, радостно сказал он.

Но я в этом ничего хорошего не видел.

— И чего ты привязался ко мне! — с надрывом воскликнул я, а Алёша зашикал на меня и оглянулся по сторонам. Он вёл себя прямо как настоящий заговорщик.

— Нам теперь друг за друга держаться надо. Тш-ш! Тихо! Не вскакивай, тебе говорят! Зря мы из милиции убежали, вот что я тебе, Анатолий Корзинкин, скажу.

— Сам же говорил, таких, как мы, в Москве, может, целый миллион.

— Осмелел! — Алёша говорил всё это свистящим шёпотом. — Я когда к окошку милиции подошёл, слышал, как старшина наши приметы по телефону сообщал. Так, понимаешь, он нас расписал, хоть портреты рисуй. И где какая родника у кого, и про цвет глаз, и даже про то, что у тебя выражение такое, будто ты того и глади без всякой причины заревёшь.

— А про твоё выражение ничего не говорил?

— Про моё нечего говорить. У меня выражение обыкновенное.

— Глупое у тебя выражение. На тебя только взглянуть, и сразу видно: вот человек, который только и думает, как бы поглупее поступок совершить.

— Всё дуешься на меня? — беззлобно спросил Алёша, дотронулся до моего рюкзака и вдохнул: — Так и не удалось свой рюкзак утащить. Буду теперь целый месяц, как доисторический человек жить. Мыла и, того у меня нет.

— На моё не надейся. У меня у самого-то один кусок.

— Ладно, обойдусь. Нам теперь самое главное — в милицию не попасть.

— Смелости твоей на час только и хватило, как я погляжу. Ничего, Петухов, не трусь. Сейчас поезд двинется и — фьють! Попробуй догони нас тогда.

Алёша прищурил один глаз и усмехнулся.

— А хочешь, я тебе штуку одну покажу? Сейчас и твоя смелость в пятки уйдёт.

Он за ногу стащил меня с полки, подошёл к проходу, выглянул и, отпрянув назад, пальцем поманил меня к себе. Я тоже выглянул в проход и увидел девчонку лет восьми, которая с чемоданом в руках шла прямо к нашему купе. А позади этой девчонки шёл не кто-нибудь, а та самая рыжая Вера. И правда, душа у меня сразу ушла в пятки. Бежать 6ыло некуда, а Вера приближалась. Нам ничего не оставалось, как кинуться на верхние полки и отвернуться к стене.