— Стой! — закричал Митя. — Сдавайтесь! Вы арестованы.

Я так и не понял: то ли это была игра, то ли они были заодно с милицией. Мы сбили братьев с ног и бросились к лесу.

— Алёша! Ау! Эй! Алёша! Ты где?

— Не видишь, что ли? Здесь.

Из-за дерева появился Алёша и шагнул ко мне.

— Я не сова, чтобы видеть в темноте, — обиженно сказал я, — Заблудились мы с тобой.

— Верно, Толя, — не сразу ответил Алёша, — ты не сова. Ты ворона. Каркаешь каждые пять минут: «Заблудились мы с тобой, заблудились мы с тобой». Вот выйдет луна, я на компас посмотрю, и дальше пойдём.

— Куда? — спросил я и присел на какую-то корягу.

— Куда надо, туда и пойдём. Может, на север пойдём. А может, и на юг. Нам до реки бы добраться с тобой, а там уж мы по берегу выйдем куда-нибудь.

— И Веру не найдём, и сами погибнем в лесу.

— Карр! Карр!!

— Не остроумно. Медведя не встретить бы нам.

— Карр!

— Дядя Пантелей говорил, что в этом лесу медведи есть. Я вот встану сейчас да домой уйду.

— С тебя станется, иди.

— Может, на север, а может, и на юг! — передразнил я Алёшу и вырвал у него из рук компас. — Дай сюда! Теперь я буду тебя вести. И вот ещё что: ты Верке не кричи, потому что от нашего крика она не к нам, а от нас будет бежать.

— Верно, — сказал Алёша, и даже в темноте я почувствовал, что он усмехнулся, — голова-то у тебя варит иногда.

Я вскочил и схватил Алёшу за рубашку на груди.

— Ну! — стряхнул мои руки Алёша, — Не злись… Что-то я раньше за тобой такой обидчивости не замечал.

Мы ссорились, потому что устали. Уже два часа бродили мы по тёмному лесу. Гроза прошла стороной, но и на наши головы туча вылила не одну цистерну воды. Мы вымокли до нитки, и нам уже стало всё равно, идёт дождь или перестал. Мы шли наугад и до хрипоты кричали Вере, что это мы и что бояться нас не надо. Я свалился в канаву, потерял фонарик, и дальше пришлось идти на ощупь. Было холодно и страшно. Изредка в разрыве туч показывалась одинокая звезда. Нас обступали деревья, и казалось, что смотришь на неё со дна глубокого колодца.

Потом мы заблудились.

И подумать только, что всё это началось с тюбетейки, которую ветер сорвал у меня с головы!

— Идём, — сказал я, — я замёрз, не могу больше без движения сидеть.

Выставив руки, мы пошли вперёд, натыкаясь на стволы деревьев. Наконец вышла луна, и стало ещё страшнее. Загадочные тени легли на землю, закачались верхушки деревьев, и всё вокруг — пни, коряги, холмики — приняло самые фантастические формы.

Стараясь не смотреть по сторонам, я поднёс компас к самым глазам и определил, что север у нас за спиной.

— Если север у нас сзади, — спросил я, щёлкая зубами, — то впереди мы видим что?

— Впереди мы видим речку! — радостно сказал Алёша и стукнул меня по плечу. — Я говорил, как по этому лесу ни петляй, всё равно выйдешь к реке.

Действительно, впереди за деревьями тускло блестела река. Потом мы увидели, как чуть левее на берегу вспыхнула спичка. Огонёк опустился вниз, почти коснулся земли и стал расти, разбегаясь в стороны и вверх. Два человека, сидя на корточках, разжигали костёр. Алёша сказал мне «Тш-ш», встал на пенёк и с минуту наблюдал за неизвестными, сидящими к нам спиной людьми в плащах, с острыми капюшонами на голове. Потом он соскочил, тихо вскрикнул и, обхватив руками левую ногу, сел на пенёк.

— Ты что?

— Ничего. Оступился.

Он встал, ступил на левую ногу и опять сел.

— Скажи, пожалуйста! Совсем не могу идти.

— Может, перелом?

— Какой, перелом? Вывих!

— Обопрись на меня. Я тебя до костра доведу.

— Нет, Толя, от этого костра нам надо сломя голову бежать.

— Беги.

— Вот посижу немного, и побежим. Я тебе серьёзно говорю. Ты к капюшонам присмотрись. Я таких в деревне ни у кого не видел.

— Ты что же думаешь, это милиция на берегу сидит?

— Определённо.

— Ты, может, считаешь, что они и весь лес окружили сейчас?

— А как же? С чего бы это двое из них на берегу стали сидеть?

— Больной ты, Алёша, человек, вот что я тебе скажу. Мания величия у тебя. Вся московская милиция приехала его ловить. Идём! Некогда тут возиться с тобой.

— А ты не возись, — зло ответил Алёша и оттолкнул меня. — Иди!

— Скажешь! Как же я брошу тебя?

— Ты уже не раз собирался меня бросать, вот и бросай. Ты же с детства привык мимо чужой беды проходить.

Эти слова, как кнутом, стеганули меня, и, словно лошадь, я взвился на дыбы.

— А ну, повтори! — сказал я и полез на Алёшу с кулаками.

— И повторю. Тебе лишь бы самому в беду не попасть, а до других тебе дела нет.

Это было непостижимо! Если бы три дня назад мне сказали такие слова, я бы только усмехнулся. Но сейчас я думал, что ничего на свете не может быть оскорбительней. Я, конечно, поступил подло, но в эту минуту я совсем забыл про Алёшину ногу. Я кинулся на него, повалил на землю и чуть было не стукнул его кулаком по лицу. Но Алёша оказался сильнее меня. Он не хотел драться со мной. Он только схватил меня за руки и стал выворачивать их. И вдруг мы замерли, ослеплённые ярким светом.

Из мрака за лучом фонарика насмешливый, спокойный голос сказал:

— Что же это вы? Такие неразлучные друзья, братья, как говорится, разбойники, и вдруг такое несоответствие — драка!

Это был Степан Петрович Пеночкин. Фонарик погас, и при свете луны мы увидели второго человека, склонившегося над нами. Это был не кто-нибудь, а сам старшина милиции товарищ Березайко.

«Ну, вот и всё! — мелькнуло у меня в голове, — Рука правосудия, как красиво пишут в книгах, настигла нас. И что ей, этой руке, до того, что я не виноват, что за последние три дня стал совсем другим человеком? Родная мама и та не узнала бы меня. Правда, и до этого я не совершал никаких преступлений. Но на многое в жизни смотрел я совсем другими глазами. И видели те глаза всё в жизни вкривь и вкось. И совсем не Алёша Петухов, а дядя Пантелей показался бы им тогда замечательным человеком. Но, конечно, это не преступление и за это надо не судить, а перевоспитывать меня. Только разве всё это рука правосудия поймёт? Ведь недаром же она рука, а не голова…»

Алёша отпустил меня, и я приподнялся.

— Вы меня не держите, — сказал я, хотя старшина и не думал дотрагиваться до нас, — я сейчас всё равно не убегу.

— А зачем же тебе бежать от меня? — спросил старшина и опустил руку в карман. Но достал он оттуда не пистолет, а папиросы и спички.

— Это, верно, — глубоко вздохнул я, — от вас всё равно не убежишь. Только вот что я вам скажу, товарищ старшина. Потом вы можете с нами делать что хотите, но сейчас не арестовывайте нас. Могу вам даже честное пионерское дать: как только мы одного человека спасём, сами к вам в милицию придём. А ещё лучше, если и вы поможете нам её в лесу отыскать. Раз вы милиция, значит должны людей из беды выручать. Правда, Алёша? У тебя вот нога подвернулась. Самим нам теперь её ни за что не найти.

Старшина присел рядом со мною на корточки и зачем-то осветил фонариком моё лицо.

— Ты погоди, Корзинкин, спокойно говори, думай, будто каждое твоё слово в протокол будет занесено. Рассказывай толком: кого надо спасать?

— Девчонка одна из лагеря убежала, — сказал Алёша.

— Какая девчонка?

— Ну, та самая, с которой вы ещё в Москве ловили нас, — ответил я. — Рыжая. И дура.

— Выдали характеристику, — сказал Пеночкин. — За что же, умник, ты её в дурочки записал?

— А разве умный человек ночью в лес побежит? Вы лучше скажите, поможете нам искать её или нет?

— Да как тебе сказать… — ответил Березайко. — Вроде бы и незачем её искать.

— Вам, значит, всё равно, если человек заблудится и погибнет в этом дремучем лесу?

Но старшина не ответил мне. Он только переглянулся с Пеночкиным и улыбнулся. Мы помогли Алёше подняться, и все вместе подошли к костру. Здесь мы увидели палатку. Старшина, всё не переставая улыбаться, подвёл нас к ней и посветил фонариком внутрь. Там, свернувшись калачиком, на надувном матраце спала Вера.